Тридцать три года в поисках майя

В этой книге я рассказываю о том, что может показаться совершенно иной культурой или запредельными космическими масштабами, но при этом было бы ошибкой считать, что традиция Майя недоступна нашему пониманию. Я убедился на собственном опыте, что восприятие Майя с его богатством художественных и научных знаний не так уж чуждо или отлично от нашего. Наоборот, во многих отношениях оно оказалось до странности знакомым - вспомним об удивительных совпадениях слова "майя" и родственных ему, встречающихся во многих цивилизациях по всему миру. И все-таки, восприятие Майя - или, как я начал его называть, Майянский Фактор - безусловно и несомненно обширно, а таящиеся в нем откровения выходят далеко за пределы нашего воображения.

Сейчас мне 47 лет, и мне потребовалось 33 года, чтобы полностью осознать, что, несмотря на свою безбрежность, Майянский Фактор является близким нам, доступным для понимания и толкования. Чтобы помочь другим погрузиться в этот мир, мне бы хотелось кратко описать свой собственный путь к Майянскому Фактору.

Если начать с самых истоков, я был зачат в Мексике и провел там, после рождения в Соединенных Штатах, первые пять лет своей жизни. Уже в зрелом возрасте меня внезапно поразило любопытное совпадение (Автор употребляет слово "synchronily". - Прим. ред): в Мехико мы жили по адресу 100, Калле Тула. А имя "Тула" [Tula] является толтекской формой слова "Тулан", или "Толлан", - так назывался источник происхождения Майя.

В 1953 году, который примечателен открытием генетического кода и радиационного пояса Ван Аллена, магнитного поля Земли, я впервые столкнулся с Майя. Летом того года отец взял меня и моего брата-близнеца в Мексику - для меня, четырнадцатилетнего мальчишки, это путешествие было захватывающим. Последний раз я был в Мексике девять лет назад, но Мехико ничуть не изменился и остался той же колониальной столицей, которая сохранилась в моих воспоминаниях. Хотя тогда мы не заезжали южнее Куэрнаваки, которая находится неподалеку от Мехико, впечатления от столичного Национального Музея Антропологии вызвали у меня смесь глубинных и древних ощущений. Но подлинный восторг, несравнимый даже с впечатлениями от этого прекрасного музея с его фантастическими экспонатами, включая огромный Каменный Календарь Ацтеков, вызвал у меня город великих пирамид, Теотихуакан [Teotihuacan] - "Место, Где Боги Касаются Земли".

Каменный календарь ацтеков. XV век н.э.

Когда я взобрался на Пирамиду Солнца и увидел горы, скрывающиеся в облаках и отбрасывающие резкие тени под голубым небом - а в те времена оно было еще голубым, - во мне возникло совершенно особое настроение: острое желание знать. Я понимал, что не стремление узнать что-то обо всем этом переполняет меня, - это была сильнейшая и искренняя жажда знания, исходящего из глубин всего этого. Спускаясь по ступеням, охваченный благоговейным восхищением гармоничной монументальностью Теотихуакана, я дал себе обет. Я поклялся: что бы ни происходило здесь когда-то, я непременно узнаю об этом... И не как посторонний наблюдатель или археолог, а как подлинный знаток, провидец.

Следующий шаг был сделан мной осенью того же 1953 года, когда я работал в публичной библиотеке Рочестера, штат Миннесота. Я заполнял каталоги и карточки, и эта работа мне чрезвычайно нравилась, поскольку предоставляла прекрасную возможность знакомиться с новыми и разнообразными идеями.

Из всех книг, которые обрекали мой ум на продолжительные и мучительные раздумья, две стали для меня особенными:

"Tertium Organum"П. Д. Успенского и

"Древние Майя" Силвануса Гризуолда Морли.

Успенский, с его головокружительными описаниями возможности существования бесконечного ряда параллельных миров, немедленно отправил мое воображение в безмятежную высь - или же это были лишь воспоминания? Трудно сказать. По каким-то причинам рассказ Морли о Майя вызвал у меня такие же ощущения. Пожалуй, книга Морли, описывающая величественную панораму грандиозных измерений неизвестной культуры, стала для меня одним из вполне реальных, земных обоснований существования множества миров, о котором писал Успенский в "Tertium Organum".

Так или иначе, книга Морли произвела на меня неизгладимое впечатление. Фотографии современных индейцев Майя, любопытные антропологические сравнения Майя с другими представителями монголоидной расы, схемы и планы древних культовых сооружений, репродукции сверхъестественно изящных, гармоничных и таинственных каменных скульптур - все это совершенно очаровало меня. Однако больше всего меня восхищала система счисления и математика Майя. Я очень быстро освоил ее: точка означает единицу или число, кратное двадцати; черта соответствует пятерке или числу, кратному произведению пяти и двадцати; символ раковины означает нуль, завершение. Это была фантастически простая и гибкая позиционная система, каждый разряд которой имел свое название: кин - единицы; виналь - двадцатки; тун - 400; катун - 8000; бактун - 160000 .

Я не переставал изумляться совершенству устройства этой системы и загадочности ее подлинного предназначения. Очевидно, Морли оно было неизвестно. Несмотря на его высокое мнение о культуре Майя он (и, как мне предстояло узнать позже, - подавляющее большинство археологов) оценивал цивилизацию Майя с точки зрения материального, технологического развития и поэтому считал их относящимися к каменному веку: Майя не использовали ни металлов, ни колеса. И все же удивленный Морли отмечает, что даже без элементарных материальных приспособлений Майя удалось разработать систему знаний и принципы архитектуры, исполненные соразмерной гармоничной красоты, сравнимой с величайшими достижениями цивилизаций Старого Света. Для Морли, написавшего свою книгу в 1947 году, Майя остались "поразительным исключением... Вряд ли существовали иные культуры подобного примитивного уровня... настолько глубоко сосредоточенные на интеллектуальных достижениях".

Моя неудовлетворенность ограниченностью подхода Морли смешивалась с отсутствием личного опыта и знаний, необходимых для осознания действительных причин моего дискомфорта. Чем более страстным становилось мое стремление проникнуть в математические, астрономические и календарные знания Майя в той форме, в какой оно было представлено расшифровками Морли и его коллег, тем яснее я ощущал плотную завесу, непроницаемую для моего восприятия. Мне пришлось отступить в область грез и фантазий. Одна из них посещала меня чаще всего - мечта о путешествии в жаркие джунгли Мезоамерики, где я обретаю преображающий, невыразимый опыт, переживаю катарсис и возвращаюсь назад совсем иным человеком - носителем знания, провидцем. Эта мечта, эта навязчивая идея вела и подстегивала меня в погоне за Майя.

Майя оставались моим основным увлечением на протяжении обучения в колледже и - особенно - в годы аспирантуры. Историю искусств в Чикагском университете преподавали на очень высоком уровне, но, к сожалению, там не читали ни одного курса по искусству доколумбовой Америки. Я изучил все, что только смог обнаружить в университетской библиотеке, а также в Институте Искусств и музее Филда в Чикаго. Используя мастерство и упорядоченность, которые я обретал при изучении традиционной истории в университете, я окунулся в самостоятельные исследования Майя и всего искусства доколумбовой эпохи в целом. В большей части я получал удовольствие от этого изучения, и теперь я мог полностью погрузиться в то, что стало моим любимым направлением истории искусства.

И все-таки, чем больше я читал, изучал, обдумывал и сопоставлял, тем четче становилось мое ощущение того, что что-то упущено. Казалось, никто из исследователей Майя не мог уловить самого главного. Все археологи относились к ним как к счастливому и загадочному исключению среди цивилизаций каменного века. Я начал подозревать, что причиной, по которой изучение культуры Майя вообще продолжается, является именно невозможность понять их с традиционных позиций археологов, относящихся к этой цивилизации настолько самодовольно, словно в этом непонимании виноваты сами непредусмотрительные Майя!

Самым именитым, помимо Морли, исследователем и толкователем культуры Майя является археолог Дж. И. С. Томпсон. Ему, составителю двух прекрасных монументальных трудов - "Иероглифическая письменность Майя" и "Каталог иероглифов Майя", более чем кому-либо другому, свойственно отношение к Майя как к умственно отсталым и одержимым гениям, "Бог-знает-по-какой-причине" достигшим дьявольских высот астрономической математики, - впрочем, не имевшей, по его мнению, никакого рационального применения. Еще в большей степени, чем Морли, Томпсон оценивал Майя по меркам эпохи Возрождения европейской цивилизации. Высказывания Томпсона об искусстве Майя исполнены унижающей нетерпимости. Поскольку археологи вроде Томпсона не способны вникнуть в подлинные глубины культуры Майя, они склонны приписывать им самое худшее - это связано с тем чувством неловкости и конфликта, которые возникают, когда их "передовые и современные" убеждения сталкиваются с чуждым им фаталистическим миром. Поэтому, когда дело касается, несомненно, самого загадочного вопроса цивилизации Майя - их внезапного упадка в девятом веке нашей эры - Томпсон предпочел увидеть причину этого заката в восстании рабов, разрушивших деспотическое правление. Морли же сомневается в этом: "Трудно поверить, что настолько слаженная и мощная цивилизация могла быть низвержена мгновенно... Даже если недовольство государственным строем медленно накапливалось в течение столетий, не осталось никаких следов, позволяющих археологам его выявить".

Размышления о неудовлетворительности подобных объяснений переполняли меня летом 1964 года, когда я готовился к очередной поездке в Мексику. Мое романтическое восхищение этим местом не ослабело, но, наоборот, стало постоянным и неизменным. Как и десять лет назад, когда мы ездили в Мексику с отцом, я отправился в путешествие на автомобиле, что позволило провести время в созерцании бескрайних пейзажей гор и неба. Эти края были для меня мистическими, живыми, скрывающими бесчисленные тайны. Моя открытость загадкам этой земли дополнилась открытием иных точек зрения, отличающихся от позиций одержимых материальными критериями археологов. Основной из этих новых подходов я открыл в творчестве Лоретты Сежурнэ.

Мне уже довелось прочитать ее книгу "Пылающие воды: философия и религия Древней Мексики", которая стала для меня источником свежего воздуха среди прочих археологических работ, ибо Сежурнэ очень серьезно относилась к интеллектуальным и духовным способностям древних народов. В Мехико я познакомился с ее новым исследованием, "Вселенной Кетцалькоатля". В предисловии к этой книге выдающийся историк религии Мирча Элиаде описал основной подход Сежурнэ как анализ "культуры как органичного единства... исследование которого необходимо начинать с центральных, а не периферийных аспектов". Этот принцип был глубоко созвучен моим внутренним чувствам. Я начал понимать, что проблема постижения Майя и древней мексиканской культуры вообще в действительности является проблемой нашей собственной цивилизации. Все смутные ощущения, которые возникли у меня еще в 1953 году, предельно обострились. На этот раз, кроме Теотихуакана, я побывал в высокогорных древних городах Мексики - в Туле и Шочикалько [Xochikaiko]. Моя интуиция, вооруженная теперь определенным запасом знаний, намного глубже проникала в безмолвие камня, а в Шочикалько это предчувствие - или воспоминание - достигло степени острого беспокойства.

Шочикалько изолирован в высокогорных пустошах штата Герреро. В простой структуре его гармоничных архитектурных сооружений полностью доминирует один образ: Кетцалькоатль, Пернатый Змей [Quetzalkoat,]. Основанный в девятом-десятом веках нашей эры, Шочикалько - "Место, Где Стоит Дом Цветов" - являет собой слияние стиля Теотихуакана, столицы высокогорной Мексики, и классического стиля Майя. Действительно, именно здесь, в Шочикалько, нашли убежище и смешались аристократы Майя и Теотихуакана после "внезапного" упадка классической эпохи майянской и мексиканской цивилизации. И именно здесь в 947 году нашей эры - в год 1 Тростник - родился "исторический" Кетцалькоатль.* *(Дата "1 Тростник" вошла в его имя как "Се Акатль". - Прим. перед.) Посещение этого места усилило во мне ощущение тайны, но в то же время ознаменовало начало нового этапа - стадии разгадок.

Тайна заключалась в Кетцалькоатле, Пернатом, или Оперенном, Змее, которого Майя называли "Кукулькан" [Kukulkan] - "Место, Где Обитает Змей". Синтезирующая работа Сежурнэ о Кетцалькоатле очевидно объясняет, что он был не просто богом, но многоликим богом, не просто человеком, но множеством людей, не просто религией, но целым мифическим комплексом, ментальным образованием. Очевидно и то, что это скопление качеств, эта множественная сущность пронизывала практически все аспекты древнемексиканской и даже майянской цивилизаций. Кетцалькоатль, неразрывно связанный с Вечерней и Утренней Звездой - Венерой, затронул не только искусство, но и астрономию и календарь.

Пернатый Змей Кетцалькоатль. Шочикалько, Х век н.э.

Связь с астрономией, небом, а также роль религиозной фигуры уровня Моисея или Христа сделали Кетцалькоатля наиболее почитаемым пророком. В десятом веке, в год 1 Тростник, основатель города Тула и спаситель пришедшего в упадок города Чичен-Ица^* [Chichen Itza} на полуострове Юкатан, Кетцалькоатль предсказал свое возвращение в день 1 Тростник года 1 Тростник - именно в этот день, в Божью Пятницу 1519 года по христианскому календарю, в Центральную Америку прибыл Кортес. Один лишь этот факт вполне мог окончательно спутать мысли и без того неуравновешенного Монтесумы II, короля злосчастной империи ацтеков.

Хотя наша культура мало знакома с Кетцалькоатлем, если не считать романа Д. X. Лоуренса "Пернатый Змей", но странные пророческие "совпадения" убедили меня в том,