Здесь, в здании клуба, перевезенном с Медвежки в Дмитров, происходит последний слет беломорстроевцев

Радостно возбужденная Янковская и деловитый Шир-Ахмедов жестикулируют в центре одной группы. Другая группа окружает решительного Волкова и самоуверенного Роттенберга. Космополитический словарь бывшего афериста обогатился совершенно новыми словами и понятиями.

Застенчивый ироничный Зубрик беседует с Некрасовым, сохранившим осанку бывшего министра. На скамейке у стены – Вяземский. Группы людей движутся, собираются и расходятся.

Одни оживлены и нервны, другие спокойны, молчаливы.

Вот встретились двое.

– Герою Повенчанской лестницы! – с легкой насмешкой и вместе с тем с уважением кричит один.

– Непобедимому бригадиру! – отвечают ему в том же тоне.

Монументальные, в кожаных пальто и крепких сапогах начальники коллективов почтительно и веско здороваются друг с другом. Они умеют уважать соперника на производстве, у которого вчера отняли это прибитое к стене знамя и со свистом и издевками водрузили на свой грунт.

Прежде они так же уважали друг в друге пахана и атамана.

В зале находятся люди из прославленных коллективов: «Успех пятилетки», «Красная трасса», «Штурмовой», «Имени Успенского», «К освобожденному труду». В зале Успенский, окруженный нацменами, которых он в свое время ордой привел штурмовать Надвоицы.

В зале Афанасьев, Фирин и Коган.

На боковых скамьях сидят советские писатели.

К клубу подъехала машина, из нее вышел Максим Горький, его встречают у входа, окружают и ведут в клуб. Прохожие останавливаются и смотрят ему вслед.

В зале атмосфера ожидания и нетерпения. Сейчас удобнее всего наблюдать, людей, собравшихся здесь.

Знакомая нам странная смесь человеческих типов. Необычайное для свежего глаза народонаселение лагерей.

События 1930–1933 годов изменили не только внешний вид людей в Советском союзе. Многие типы выродились и исчезли, многие появились. Уже выработался, например, тип инженера-пятилетчика, которого можно узнать издалека. Он деловит, прост, оживлен, он уже хорошо одет, но одежда для него не составляет главного. Он спокоен, уверен в своей работе.

Лагеря изменили внутреннее содержание людей. Но они как бы законсервировали их внешность. Вот инженер с изысканной внешностью нэповского концессионного служащего. Вот бывший кулак, массивный, краснолицый. В деревнях таких уже нет. Мы уже не рисуем таких на плакатах.

Неглубокий физиономист определит наскоро: преступный тип, интеллигент, плакатный кулак. Но, вглядываясь внимательно сквозь многолетние напластования биографий, въевшихся в кожу и мускулы, различаем нечто новое, особое, свойственное беломорстроевцам.

Биографии этих людей исправлены, очищены, дополнены.

Люди ходят по залу и по комнатам клуба, рассматривая фотографии и портреты, висящие по стенкам. На фотографиях изображены они сами.

Скальщик из коллектива «Красная трасса» и бетонщик из коллектива «Успех пятилетки» с уважением рассматривают собственные портреты. Портреты героичны, резко освещены, огромные лица сняты в гордых ракурсах. Скальщик и бетонщик значительно перемигиваются. Уважение к себе – новая и непривычная для них вещь, но они притворяются, что им это нипочем.

Наконец в клуб приходит оркестр. Он играет туш, и все собираются в главный зал, где на стульях лежат блокноты и карандаши для записей. Места занимают в строгом порядке – эти люди привыкли к собраниям и слетам на трассе.

Сквозь стекла клуба видны дома и улицы старого Дмитрова, дальний лес, пузатое здание монастыря, над которым нет крестов и стены которого украшены большими портретами вождей. Эта местность неизвестна нам, это не Медвежья гора, не Беломорско-балтийский канал.