Нацмен-ударник Биркимбаев со знаменем трудколлектива

Адамов Александр Зумаевич из коллектива «Красный восток», гремевшего в Шавани, говорит: «Все у меня были: узбеки, киргизы и часть азербайджанцев. Дали работать навальщикам грунта на грабарки. Дело текло на одиннадцатом шлюзе. Как раз на мое счастье тов. Фирин издал приказ о нацменах. Я возбудил прошение о выделении отдельной кухни. Мне разрешили. Когда я разъяснил о приказе, у моих ребят дух высоко поднялся. Вечером провел собрание: как будем работать? Предложил прибавить часы. Все встали и, стоя, приняли мое предложение и били в ладоши, и Киринбаев, который был звеновым, крикнул: „Теперь мы не заскучаем!“»

В шестом отделении открылся особый нацменовский городок. Специальная кухня, специальная хлеборезка! Старший повар Мирзаев – мастер плова, шашлыка и шурпы – получил новую отделенческую премию за готовку. «Скажем Мирзаеву». «Закажем Мирзаеву». «Мирзаев – это человек!»

Каналоармеец четвертого боевого участка Якуб Хасанов объявил ураганный штурм скалы. Он бурил и бурил скалу. Без напарника – один. Он забегал в барак на 15 минут согреться и снова бурил. Он работал утром, днем, вечером и ночью. Когда бы и где бы его ни встречали – он бурил скалу. Потом он собрал штурмовую бригаду в тридцать нацменов и научил их работать и бурить скалу.

Аврал на третьем боевом участке. Нацменовская фаланга стоит на аврале. Она дает свыше двухсот процентов. Фаланге приказывают отдохнуть – она остается. Ей грозят, что ее уведут силой – она остается. Это были бывшие воры, рвачи и бандиты. Фаланге помогают инспектора КВО: казак Мусургалиев и узбек Шир-Ахмедов.

Бригада Мамедова работает по укреплению откосов дамбы. Семнадцатое марта. Тридцатипятиградусный мороз. Ветер. Мамедова спрашивают: «Не выйдешь?» – «Выйду», – отвечает он.

В этот день бригада стояла на выемке тяжелых грунтов, дала 142 процента. Люди прыгали от холода, у них белели носы, твердый колючий туман стоял перед глазами.

Плотник Мустафа Гильманов работает на Выге по установке ряжей. На озере буря, начинается авария. Гильманов вслед за прорабом Пустовойтом бросается на колеблющийся ряж, рискуя свалиться в дикую, взмыленную и свистящую воду. Он срывается и падает. Выплывает и опять начинает сначала, пока он не зачаливает ряж.

На трассе проходит слух о бригадах Багдасарова и Зейналова. Получает известность группа Цатурова. Бывший абрек Умаров создает антирелигиозные кружки, где он читает доклады. Недавно весь лагерь облетела история с плывуном.

Уложили досками пол шлюза – смотрят, вздуло его в нескольких местах, коробится, горбится, лопнул гладкий настил по всем швам. Из-под него шустрой жижей прет по всем направлениям плывун.

«Идите на борьбу с самым страшным врагом – плывуном», – пишет в отделенческой газете лагкор-тридцатипятник Карпуша и сам не вылезает из котлована. Оттуда на выдранной из блокнота линованной четвертушке подает свои корреспонденции, неграмотные, но сжатые и точные, как боевое донесение.

В нацменовском коллективе многих каналоармейцев стало одолевать суеверие. Наткнутся на плывун, побросают лопаты и смотрят с удивлением. Они боятся плывуна, как беса. Едва обнаружится плывун – нацмены сейчас же съезжают из ударников в недовыполняющих норму.

– Видимо, парочка мулл и баев к ним затесалась, – морща лоб, соображает лагкор и делится своими подозрениями с воспитателем.

Договорились с ПТЧ, перемешали на выемке плывуна нацменов с лучшими «плывунщиками» из других бригад.

Ходит возле с книжечкой лагкор и строчит донесение о новых победах над плывуном и людским суеверием.

Работа идет по-новому. Посмотрите нацменов. Поймите же, здесь для них было все чужое и дикое: природа, язык, пища, одежда. Солнце, как сказал один из них, «светило, будто через кошму» (войлок). Он не чувствует этого чужого солнца, хотя летом оно жжет, как и подобает приличному солнцу. Он промерз.

Первый вселагерный слет ударников-нацменов. Тесными рядами сидят тюрки, узбеки, армяне, казаки, татары. Одно разбудило их, и одно дало им родину – то, что называется социализмом.

Конечно же, важно убедить инженера, техника, специалиста – всех тех, кого народ называет «учеными», важно и лестно, и правильно, что писатели и поэты нашей эпохи много пишут об ученых, но подумайте вы о сердце узбека, об этих темных южных глазах. Вспомните, как травит этого растерянного человека тесная толпа «урканов». «Ряшка, – кричат ему, – лохань, помойница!» Он не понимает слов, но он понимает презрение. Он хватает полено и бежит за обидчиком, опрокидывая трубы железной печки. Дым, гогот, вой, крики, пыль несутся за ним. Вслед ему бросают подушки, набитые сеном. Он натыкается на стену. Обидчик скрылся в толпе. Толпа ржет. Он возвращается на прежнее место, на уголок нар и злобными глазами смотрит на собравшихся вокруг него.

Бежать. Но куда он побежит без языка в чужом морозном поле?

А теперь они в бараках и палатках: среди своих, в своем тепле и в своем просторе. Им выделены особые котлы и окошки для выдачи пищи, а для слабосильных устроена отдельная столовая, им подобраны воспитатели-националы, стенгазеты на родном языке, множество всевозможных кружков, громко читают газеты.

Они говорят долго и много на этом слете и об этом слете.

Ночью с радиостанции, стоящей на горе в километре от Главного дома, зампреду ОГПУ тов. Ягода была послана телеграмма:

Докладываю: слеты ударников, женщин, нацменов прошли хорошо. Перелом обеспечен. Нацмены вступают в строй.

ФИРИН

Учетный ажур

«Я хочу знать, сколько я заработал», говорил купец, и тогда бухгалтерия преподносила ему баланс – шедевр каллиграфии и арифметики, из которого было видно основное: прибыли и убытки.

«Мы желали бы знать, насколько кредитоспособна эта фирма», говорил банк, и тогда бухгалтерские гроссбухи раскрывались перед интересантами, как скрижали жизни предприятия.

Прошнурованные и переплетенные в кожу, они были автобиографией его величества капитала, их вели высокие специалисты с помощью сотен бледных и гемороидальных клерков среди ворохов бумаги и за семью дверями канцелярий.

«Бухгалтерия беспристрастна, как правосудие, – говорили жрецы ресконтро и шаманы онколя. – Ей все равно, что считать, лишь бы это были деньги».

«Бухгалтерия – чистая наука. Она не вмешивается ни во что, она имеет дело только с документом».

Так думали не только создатели этого ремесла в капиталистическом мире, так думали и многие из тех, кому пришлось вести счетную работу на Беломорстрое. Здесь опытнейшие бухгалтеры и счетоводы, сосланные за вредительство или по уголовным делам, здесь были и рядовые работники учета. И с первых же дней им пришлось пересмотреть все свои навыки и свои представления об этой профессии.

Вопрос о прибылях и убытках оказался отодвинутым на задний план. Священные итоги, для точности которых старинная бухгалтерия тратила все свои силы, отдавая недели и месяцы поискам куда-то исчезнувшей копейки, потеряли свое значение. Смысл учетной работы переместился, и вместо гроссбуха перед бухгалтером и счетоводом оказался… канал.

Оказались котлованы, полные движения, деревянные деррики, вагонетки с грунтом, коробки опалубки, десятки тысяч рабочих… Цифры рублей и копеек прекратили свое самостоятельное существование, они превратились в значки каких-то реальных событий, происходивших на трассе. А раз так, то уже нельзя было только их подсчитывать. Надо было делать выводы. Надо было изучать причины появления таких, а не других цифр, т. е. надо было спуститься в котлованы, изучить работу на ряжах.

Новые формы финансовой работы оказались новыми даже по сравнению с теми, какие существуют на лучших стройках Союза. С первого же дня работ был введен учетный ажур. Это значит, что к концу рабочего дня каждое отделение, каждый участок работ производил у себя полный подсчет всего, что сделано за день. К утру следующего дня бухгалтерские цифры рапортовали начальникам о состоянии их участков. Здесь были данные о земляных и скальных работах, о насыпях, о бетоне, и против них выстраивались цифры рублей и копеек. Внизу шел текст:

«Доставляются подковы грубой кустарной работы с неправильной отделкой прилегающего к мягкой части копыта круга, что вызывает хромоту и неполное использование лошади».

Странное сальдо, трактующее о лошадиных неприятностях! Вместо тройной бухгалтерии – четырехногая животина, которой больно.

Но если 1 000 лошадей из-за хромоты вырабатывают половину нормы, то, исходя из стоимости лошаде-дня в 5 рублей 25 копеек, отделение теряет ежедневно 2 625 рублей. Кроме того, простаивают люди, нагружающие грунт на грабарки, задерживается отвозка земли, выборка грунта, сооружение насыпей. Убытки возрастают вдвое, втрое, люди дезорганизуются, технический план путается, все приходит в расстройство. От подковы!

Бухгалтерия спустилась со своих высот к самой земле – к лошадиной ноге, к копыту. Как это произошло? Финработник, подводя итоги последних дней, увидел, что стоимость куба грунта возросла. Он поставил эту печальную цифру в графу своей книги, сравнил с тем, что было декаду назад, и «почесал затылок», как принято писать в очерках, т. е., говоря человеческим языком, он задумался. Все слагаемые печальной цифры оставались те же – число людей, число лошадей, качество грунта, длина пути, даже погода. Он просмотрел состав рабочих – действительно пришли новенькие. Они еще не умеют работать, но цифры говорят, что выработка их не так уж низка.

Все рабочие по выемке грунта за день выработали 4 066 кубов. А вчера – 4 539. Не такая уж разница.

Позвольте!

Выработано 4 066 кубов, а отвезено?

Отвезено 2 590.

Значит, секрет в отвозке? Не успевают отвозить?

Посмотрим.

Число лошадей? То же.

Выдано фуража? Столько же – значит, лошади сыты.

Состояние упряжи? Последний осмотр показал, что все в порядке.

Возчики? Те же: хорошие возчики.

Что же особенного произошло за последние дни?

Бухгалтер смотрит материальную ведомость. Перед ним пестрят названия и цифры:

Получено / Выдано:

Хомутов – 35 / –

Подпруг – 40 / 11

Шлей – 89 / 34

Подков – 2 000 / 2 000

Подковы! Вот новое, что произошло с гужевым транспортом за последние дни! Получены новые подковы, и тут же они пошли в дело. Значит, лошади почти все перекованы. Скорей на конный двор!

И на конном дворе в теплом запахе навоза под хрупающий шум лошадиного жевания бухгалтерия подводит свои итоги.

– Ножку! – кричит бухгалтер, ударяя каурого мерина пониже колена. – Дай фонарь, Хабибулла!

Подкова – одна из 2 000 сбилась на сторону, копыто выщерблено, кровь сочится из-под железа. Ясно! На хромом коне далеко не уедешь.

Не всякая подкова приносит счастье.

Так рождается текст под таблицей. Каждые две недели отделения получают бюллетень о себестоимости их работы, и там цифры доказывают неоспоримо, что причины увеличения или уменьшения цен именно те, а не иные. Там вдруг оказывается, что отсутствие портянок повлияло на кладку бетона, что моральное состояние людей на участке ухудшилось и это привело к плохому качеству плотничьих работ, что прораб Петров не интересуется делом.

Учет был контролем на Беломорстрое. Это была единая система постоянного надзора, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь. Это было необходимейшее звено всей стройки, ее глаза, ее уши.

Новая система работы выработала и новых людей. Это уже не были гемороидальные персоны с гроссбухом и счетами подмышкой. Это были бухгалтеры-производственники, счетоводы-ревизоры. По следам своих цифр они разыскивали болячки стройки, на основании своих наблюдений они оценивали цифры. Одно проверялось другим. Опытный руководитель – прораб или инженер – получал точный анализ работ, сделанный с быстротой, которая позволяла тут же принять меры к исправлению недочетов. Во время прорывов (на Водораздельном канале, на тунгудском участке, на 6-м шлюзе Повенчанской лестницы) без финотдельцев не обходилась ни одна операция. Они вскрывали самые запутанные причины неудач с помощью цифр и наблюдений. Лозунг о проверке рублем получил тут свое совершенное воплощение.

Но кроме чисто производственной роли они осуществляли и еще одну важнейшую задачу. Они были математиками воспитательной работы.

Ведь именно через них проходили все данные о лучших рабочих и о лодырях. Их цифры определяли степень морального подъема или падения заключенных. Они, и прежде всего они, служили барометром перековки, потому что в условиях трудового лагеря именно труд, который они учитывали, был показателем перевоспитания людей. Поэтому финотдельцы несли двойную ответственность: с одной стороны, за строительство, с другой – за людей.

Неудивительно, что они были строги и взыскательны. Нередко им приходилось вступать в конфликты не только с бригадирами, но и с начальниками отделений, и бывало даже так, что о финработнике судили по тому, насколько его не любят производственники. Если не любят – значит хорошо работает, значит строг, любят – значит боится начальства, не следит, не уличает. Такого приходилось перебрасывать на новый участок, чтобы освободить от влияния производственников.

Финработники вскрывали туфту, бюрократизм, нежелание работать, они были грозой снабженцев, когда те работали плохо, они же оказывались и проводниками производственной культуры в ряды рабочих.

Лучшим подтверждением этого могут служить хозрасчетные бригады, которыми руководили «фины». Отсюда шел производственный напор, заражавший массы строителей. Встречные планы хозрасчетных бригад почти всегда перевыполнялись. Материальная заинтересованность давала первый толчок к ударной работе, которая вскоре делалась «делом чести», и ударники боролись уже не за копейки, а за переходящее знамя. Ошибка в учете работ таких бригад была просто преступлением, но финработники не ограничивались учетом. Они пропагандировали работу лучших, они организовали соревнование, и в бараках висели диаграммы планов и встречных, разжигающие самолюбие и бригадную гордость.

«Над бригадой шефствует товарищ такой-то» – и называлась фамилия финработника. Это сразу поднимало в глазах окружающих авторитет бригады.

Наряду с низовой оперативной работой, о которой мы вкратце рассказали, финотдел вел большую, очень ответственную работу, сводя воедино все данные о громадном хозяйстве Беломорстроя. Эта работа закончилась изданием маленького альбома-отчета, который вышел в совершенно оконченном виде спустя месяц после окончания стройки. Читатель увидит в нем весьма немного рубрик и совсем не увидит классических для бухгалтерии «кредитов» и «дебетов». Вместо них он найдет здесь схемы сооружений и карту канала – лишнее подтверждение, насколько тесно были связаны отчетность и производство. Сколько же стоил великий водный путь от Балтийского до Белого моря, построенный в течение 20 месяцев?

Общая стоимость – 101 316 611 рублей.

Из них 17 316 611 рублей покрыто выполнением работ по договорам с другими организациями. Этим осуществлена первоначальная смета строительства – 74 миллиона рублей. Более трети (33,6 процента) затраченных средств ушло на содержание рабочих, премиальные и т. д. Другая основная статья расхода – материалы и оборудование – около 31 миллиона рублей (36,3 процента).

Самым дорогим из всех сооружений оказался шлюз № 8, стоивший около 11 миллионов рублей.

Больше всего усилий затрачено на выемку грунтов и скальные работы: первая потребовала 4 миллиона 803 тысячи человеко-дней, вторые – 4 миллиона 314 тысяч человеко-дней.

Финотдел Беломорстроя – часть финотдела ОГПУ – вошел во всю систему ОГПУ как подлинно активный и боевой орган. Строительство канала многим обязано вдумчивости и четкости его работы, вдумчивости и дисциплинированности его организатора тов. Берензона и товарищей Дорфмана, Лоевецкого, Инжира, Кагнера, Ангерта, а прежде всего, конечно, и здесь – тов. Ягода, который дал финотделу установку, определившую всю его новую деятельность.

«Финотдел ОГПУ сумел, таким образом, выдвинуть свою работу в общей системе наших органов, он сумел в такой степени разбить общепринятое представление о счетном работнике как о сухом канцеляристе, круг интересов которого ограничен костяшками счетов и гроссбухом, – финотдел сумел своих работников настолько выдвинуть в ряды передовых бойцов наших органов, что на сегодняшний день финотдельцы являются равноправными и всеми уважаемыми среди чекистов товарищами».

Эти слова тов. Фирина были сказаны на совещании работников финотдела строительства Волга – Москва 2 декабря 1933 года.

Перед оратором сидели товарищи, которые только полгода назад подбили последний итог финансового отчета Беломорстроя.

Глава десятая

Штурм водораздела