Глава 2. прау с острова кай 5 страница

Все здесь напоминало Западную Африку: неподвижный горячий воздух, глинистые плоские берега, постепенно переходящие в болота и мангровые заросли, с торчащими там и тут кокосовыми пальмами; приливное течение выносило из пролива мутную серо-зеленую воду. Плоский ландшафт подчеркивала фигура одинокого рыбака, стоящего в сотне метров от берега по грудь в воде. Он держал в руках закидной невод. За ним, справа от нас, расстилался широкий и довольно грязный песчаный пляж, а дальше были видны первые несколько домиков — низкие белые кубики, крытые проржавевшим железом, либо, по старинке — пальмовыми листьями. Доббо располагался на правом берегу пролива, и еще через километр мы увидели белый шпиль церкви в центре города, зеленые крыши административных зданий и высокую радиомачту. Это был очень скромный городишко, и административные здания высотой в четыре-пять этажей сильно выделялись на общем фоне. Высота улиц города над уровнем моря была так незначительна, что даже небольшой подъем воды смыл бы Доббо целиком.

Мы без каких-либо затруднений нашли ту песчаную косу, куда в свое время высадился Уоллес и где он провел несколько месяцев среди китайских и бугийских торговцев. Сейчас она стала центром города, выдаваясь далеко в гавань и заканчиваясь бетонным молом, к которому швартовались паромы.

По краям косы и дальше, на основном берегу, на уходящих в глинистую почву массивных сваях стояли длинные деревянные сараи. Большинство этих сараев служило складами или мастерскими — все те же незамысловатые по конструкции, длинные и вместительные, как и те, которые застал еще Уоллес. Их цепь образовывала единый мрачноватый серо-коричневый фасад под темно-коричневыми крышами. Если бы не встречающиеся кое-где белые каменные здания, можно было бы подумать, что перед нами — убогий рыбацкий порт прошлого века.

Доббо, который показался Уоллесу оживленным и организованным, теперь производил другое впечатление — мрачности и запущенности. Мы с Буди первыми отправились на берег. Наша прау встала на якорь, а Янис перевез нас на долбленой лодке, служившей шлюпкой, к молу. Дойдя по нему до берега, мы обнаружили, что главная торговая улица Доббо осталась на том же месте, как и во времена Уоллеса и, как раньше, была продолжением мола. Там, где Уоллес проходил между торговыми складами приезжих китайцев и буги, сейчас шли мы, отражаясь в витринах универсальных магазинов. Большинство из них, как и сто с лишним лет назад, принадлежало китайцам и торговало теми же товарами, которые лежали на прилавках в Туале: посудой и домашней утварью из пластмассы, простенькими радиоприемниками, бакалеей, металлическими изделиями и дешевой одеждой. И только в двух маленьких темных лавочках мы увидели товары, которые узнал бы Уоллес: нитки необработанного жемчуга, большие раковины с мерцающим внутри перламутром, перекрученные браслеты из красноватых кораллов и расставленные тут и там блюда с чем-то похожим на отполированные сияющие когти огромных орлов. Торговцы называли их «морскими казуарами», поясняя, что это особая разновидность кораллов, высоко ценимая ювелирами как поделочный материал. Здесь же, в глубине магазинчика, были припрятаны для особо интересующихся местной экзотикой яйца настоящих казуаров, хотя официально запрещено причинять птицам вред и собирать их яйца. То же пренебрежение к закону наблюдалось и в отношении дюгоней, или морских коров, которые когда-то в изобилии обитали в мелких прибрежных водах вокруг Ару. На продажу предлагалось множество мундштуков из клыков дюгоней, просверленных и украшенных резьбой. Однако райских птиц, живых или в виде чучел, здесь не было — и это хороший знак. Райские птицы на Ару находились под очень серьезной угрозой исчезновения, и законы по их охране соблюдались строго — по крайней мере, так мне сказали чиновники в Джакарте.

Как и Туаль на архипелаге Кай, Доббо выполнял управленческие функции. Это административный центр архипелага Ару, основными работодателями являлись многочисленные государственные конторы, вытянувшиеся в ряд на окраине города. Они лишь немногим отличались от местных захудалых бунгало; на каждом таком домике была выведена краской наполовину осыпавшаяся надпись, поясняющая, к какому министерству или ведомству он относится. Чтобы дойти до них, нужно было пересечь часть города, которая при Уоллесе представляла собой в основном болото. Оно до сих пор толком не осушено, и сейчас в зловонных канавах между жилыми домами стояла неподвижная загнившая вода. Мы с Буди миновали это не радующее глаз предместье и пошли дальше по дороге, пока не добрались до местного отделения министерства лесного хозяйства. Нам было нужно найти чиновников, ответственных за управление природным заповедником, расположенным на архипелаге. Без их разрешения мы не могли попасть на эту территорию — последний большой ареал архипелага, где еще обитает множество райских птиц.

Нас отсылали из одного офиса в другой, пока наконец не отвели к заместителю начальника искомой службы, который, как я полагаю, не затруднял себя ежедневным хождением на работу — подобно многим другим здешним чиновникам. Нам в основном попадались очень молодые служащие, получавшие жалкий оклад и практически неподотчетные — что и неудивительно здесь, в трех тысячах километров от Джакарты. Они были столь же вежливы, сколько ленивы, и относились к выполнению своих обязанностей без всякого энтузиазма. Заместитель начальника сказал, что посещение заповедника, до которого целый день пути, разрешается только в присутствии сопровождающего. Он сам готов выступить в этой роли; сегодня днем он приготовит свой походный рюкзак и на следующее утро присоединится к нам; но ему нужно получить вперед сто тысяч рупий на путевые расходы и закупку продуктов. Я выдал ему сумму, которая равнялась половине его месячного жалованья, и ничуть не удивился, что это был наш последний с ним разговор. Вместо него наутро появился маленький скучающий человечек, который вскарабкался на борт «Альфреда Уоллеса», быстро нашел самое удобное место на палубе и решительно уселся там, всем своим видом показывая, что мы должны его везти и кормить, но сам он и пальцем о палец не ударит.

Доббо, таким образом, оказался чрезвычайно унылым местечком. Было не очень понятно, чем здесь можно заниматься, кроме перекладывания бумажек в конторах. Хозяйственная жизнь архипелага шла где-то в стороне, среди бескрайних мангровых зарослей и болот.

Доббо сегодня

Там располагалось несколько лесозаготовительных поселков, и на новые участки начали стекаться в поисках заработка жители перенаселенной Явы. Нам говорили, что японские инвесторы пробовали создать фермы для выращивания искусственного жемчуга, потому что острова Ару когда-то славились на весь мир своим натуральным жемчугом, на поиски которого приезжали даже из Австралии, пересекая мелкое Арафурское море. Но сейчас качество воды изменилось и по неизвестной причине устриц-жемчужниц стало значительно меньше. Поэтому японцам так и не удалось наладить жемчужный бизнес. Главное богатство Ару по-прежнему связано с морем — в основном жители архипелага занимались рыболовством. Но количество рыбы постоянно уменьшалось, и единственное процветающее рыболовное хозяйство располагалось дальше по берегу, в нескольких километрах от Доббо. Рыболовецкие суда вставали на якорь прямо в море и не слишком часто заходили в порт.

Доббо по-прежнему единственное звено, связывающее архипелаг с окружающим миром — здесь находится единственный аэропорт и единственный паромный причал. Основной паром ходил два-три раза в месяц и был довольно современным. Но второй паром производил впечатление уже однажды затонувшего и извлеченного со дна моря: когда он полз по проливу в глубь архипелага, громыхание его мотора, работающего на честном слове, слышалось за пять километров. Верхняя и нижняя палубы кишели людьми и животными, кое-как расположившимися меж бесчисленных коробок, сумок и пакетов — казалось, что при малейшем волнении все содержимое этого ковчега полетит за борт.

Хлопающие на ветру куски грязного брезента еще как-то могли защитить верхнюю палубу от палящего солнца и дождя, но никакого спасения не было от пронзительной, режущей ухо музыки, льющейся из радиоприемников.

После того как несчастная ржавая посудина пришвартовалась, толпа пассажиров с котомками в руках запрудила сходни, а затем незаметно рассосалась по закоулкам Доббо, и через полчаса главная улица стала такой же пустынной и унылой, как и прежде.

Нас с Буди на обратном пути к лодке остановил слишком серьезно относящийся к своим обязанностям сержант в плотно облегающей коричневой униформе государственной полиции. Он попросил предъявить документы, а когда я сказал, что они остались на лодке, потребовал, чтобы мы принесли их в главное полицейское управление завтра утром. Сцена, которую мы увидели на следующий день в этом самом управлении, была классической для любой «банановой республики». Дюжина полицейских, застегнутых на все пуговицы и обвешанных пистолетами, изнывала от скуки на лавочке у входа. Фуражки были сложены на высокой полке сзади, как в мастерской театрального костюмера — высокие кокарды, яркие значки. Помещения полицейского управления напоминали опустевшие школьные классы — со множеством скамеек и досок, покрытых записями давно прошедших совещаний. Здесь никто никуда не спешил, и, очевидно, посетителей выдерживали в коридоре лишь для того, чтобы они знали свое место. Наконец, капрал нашел время прочесть мое рекомендательное письмо, которым я заручился у адмирала флота в Джакарте, и отношение внезапно поменялось на льстиво-подобострастное. Наши документы не понадобились, оказалось достаточным просто вписать имена в регистрационный журнал. Достали журнал; в ручке не оказалось чернил; потом долго не могли найти линейку, чтобы расчертить страницу в журнале. Наконец все было готово, и наши имена были вписаны. Но бумага оказалась настолько отсыревшей, что чернила растеклись и получились пятна, недопустимые в официальном документе. Уоллес называл Доббо местом, где жизнь шла благополучно без всякого официального управления, а теперь все стало в точности наоборот. Город задыхался под грузом бюрократии. К счастью для нас, оказалось, что наш печальный опыт общения с полицией и чиновниками в Доббо был единственным случаем взаимодействия с бюрократическим аппаратом за все время нашей экспедиции.

Мы подняли якорь и покинули Доббо без сожалений. Ночь мы провели не очень хорошо — здесь мы впервые повстречали комаров, которые не давали спать, а Джо и Леонард изнывали от жары и влажности.

Джо, оставаясь верным себе, не жаловался, но в конце дня признался, что чувствует себя ужасно усталым, а кожа его покрылась волдырями. Леонард был серым и измученным. Бобби, помощник Яниса, тоже ходил хмурый и сонный; складывалось впечатление, что у него даже повысилась температура. Только Янис был весел и свеж, как всегда. Утром выяснилось, что ночью, прячась от комаров, он завернулся в огромный полиэтиленовый мешок и счастливо избежал комариных укусов. С утра он бодро вышагивал по палубе, ища, по обыкновению, чем бы заняться.

Теперь нашей целью был природный заповедник Баун, расположенный вдоль границы района, называемого Кобрур, на дальней от нас стороне архипелага. Уоллесу так и не удалось добраться до этого отдаленного места, но он встречался с уроженцами Кобрура, которые предлагали ему приобрести райских птиц. По словам Уоллеса, «это было самое дикое и отталкивающее племя на всем архипелаге». Дикари щеголяли огромными деревянными гребнями в форме подковы, которые носили надо лбом, так что концы гребня касались висков. Сегодня, при нынешнем смешении народностей, мы не нашли какого-либо отличия между посетителями архипелага и его коренным населением — ни в одежде, ни во внешности. Все одевались примерно одинаково — в дешевые брюки и рубашки, волосы у большинства были коротко подстрижены, иногда вились, а цвет кожи мог быть самым разным: от темного, почти черного, до золотисто-коричневого, как у Буди.

Но сами каналы и проливы, по которым происходило перемещение между островами, совсем не изменились. Они выглядели как небольшие речки, только вода в них была морская; в длину достигали полутораста километров, и считалось, что они обладают уникальными гидрографическими характеристиками. Три основных канала пересекают весь архипелаг, и по северному из них Уоллес добирался до деревни, где искал жуков и просил местных жителей — обычно за бутылку арака — добыть для него райских птиц. Переход на лодке по каналу произвел на него сильное впечатление. Канал «был похож на реку шириной с Темзу в районе Лондона, петляющую по низменной и кое-где всхолмленной местности. Такой ландшафт вполне можно увидеть вдали от побережья, в глубине континента. Канал, в среднем одной и той же ширины, извивался, как река, кое-где встречались плесы. На поворотах внутренний берег часто был обрывистым, иногда даже представлял собой вертикальную скалу, а наружный — плоским и, по всей видимости, намывным. И только по солености воды и по легким приливно-отливным колебаниям уровня можно было определить, что это был пролив, а не река».

Уоллес со своей командой остановился на берегу у небольшою ручья, чтобы приготовить ужин и искупаться в пресной воде. Потом они отправились дальше и через пару часов остановились на ночлег, привязав лодку к склонившемуся над водой дереву. На следующее утро проводник повел их по боковой протоке, почти наглухо забитой коралловыми выходами, так что в конце пришлось даже разгружать лодку и перетаскивать ее волоком, круша отростки кораллов.

Кратчайший путь к заповеднику Баун шел по южной протоке, и, покинув Доббо, мы направились на юг, определив устье по дыму, поднимающемуся от большого рыбоконсервного завода, и по огромному количеству столпившихся там рыбацких лодок. Это был, скорее, не рыболовный порт, а рыболовная база и кладбище рыболовецких судов. Суда приходили, сгружали добычу и уходили, но некоторые оставались здесь навсегда. Мы увидели не менее семидесяти лодок всевозможных размеров и форм, которые служили прекрасной иллюстрацией расцвета и угасания рыболовного промысла на Ару. Первыми на нашем пути встретились современные траулеры, пока еще работающие. Всего их было шесть: четыре с Тайваня и два индонезийских. Тайваньские суда были раскрашены кричаще яркими красными, синими и желтыми полосками. Индонезийские деревянные суда были новыми, чистенькими и выглядели очень современными. Палубы уставлены сотнями ярко-синих поплавков. Дальше в два ряда уныло стояли лодки, тоже тайваньского происхождения, но, очевидно, уже не используемые. Их борта и надпалубные сооружения были покрыты ржавчиной, нигде не видно ни души. Наконец, на берегу лежали местные лодки, с которых когда-то начиналось здешнее рыболовство. Маленькие, обветшалые, построенные из дерева по традиционной схеме, они, должно быть, в свое время были вытеснены более крупными современными судами — и за ненадобностью их просто бросили. Я насчитал почти тридцать брошенных лодок, медленно догнивающих на берегу. По последовательному уменьшению количества судов можно предположить, что коммерческое рыболовство на архипелаге Ару вскоре прекратится совсем.

Мы подошли на расстояние, с которого уже слышен был шум генератора и чувствовался запах, доносящийся с рыбозавода, и повернули в пролив Вокай. Минут десять нас сопровождала пара дельфинов.

Это были или детеныши, или какой-то особый вид, живущий в проливах, так как они меньше обычных морских дельфинов, спинные плавники располагались ближе к хвосту, и ныряли они по-своему — очень резко, круто уходя вниз. Когда они нас покинули, мы уже довольно далеко зашли в этот странный мир то ли реки, то ли пролива, который описывал Уоллес. Сначала вода была зеленовато-коричневой, а берег далеким и однообразным. Затем канал сузился до размеров сравнительно большой реки, и уже можно было различить отдельные деревья и кусты на берегу. Мангровые заросли сплошной стеной тянулись вдоль берега миля за милей; иногда оттуда доносились крики птиц. По мере того как мы продвигались к центру архипелага, канал все более петлял вокруг пологих холмов, возвышающихся над окрестным мангровым болотом. На этих холмах стояли купы гораздо более высоких деревьев и, когда канал подходил совсем близко к крутым склонам, обрывавшимся прямо в воду, мы проплывали прямо под лианами, свисающими с ветвей. Некоторые деревья были усыпаны желтыми цветками — и это было очень живописное зрелище: серые стволы, высотой до двадцати метров, выступающие из яркой зелени мангровых зарослей. На воде лежали осыпавшиеся листья, напоминающие формой пиковую масть — огромные, в поперечнике до 40 сантиметров.

Ближе к вечеру окружающий ландшафт вновь полностью изменился. Мангровая стена вдоль берега приобрела насыщенный зеленый цвет, контрастирующий с более темной зеленью леса вдали. Появились небольшие попугаи, в том числе лори и лорикеты. Стайками по шесть-семь штук они то и дело проносились над каналом, в поисках кормежки перелетая с одного берега на другой прямо над нашими головами, так что мы отчетливо слышали их высокий пронзительный щебет.

Этот пейзаж наверняка напомнил Уоллесу о его экспедициях в бассейне Амазонки, которые он совершал в свое время с Бейтсом. Но почему-то в его воспоминаниях прямое сопоставление отсутствует, хотя в тропиках Бразилии он провел четыре года. Первые два года они путешествовали вместе, но потом стало ясно, что эффективнее будет разделиться, чтобы каждый мог направиться в тот регион, который ему более интересен. Бейтс оставался в Бразилии 11 лет, за которые он собрал огромную коллекцию птиц и насекомых, а Уоллес вернулся в Англию в 1852 году, в отчаянии от гибели своего младшего брата Герберта.

Уоллес пригласил Герберта в Бразилию с тем, чтобы тот присоединился к нему в качестве помощника, но вскоре по приезде юноша подхватил желтую лихорадку и умер. Таким образом, экспедиция в Бразилию для Уоллеса была связана не только со счастливыми воспоминаниями, и хотя он посвятил ей небольшую книгу «Рассказ о путешествии по Амазонке и Рио-Негро», было напечатано всего 750 экземпляров, да и те расходились не очень хорошо.

По этой или какой-то иной причине Уоллес редко проводил параллели между Индонезией и Бразилией — двумя регионами с самым высоким уровнем разнообразия биологических видов на планете.

В центре архипелага Ару до сих пор нет дорог, так что каналы остаются единственным средством перемещения. Но за время нашего путешествия мы повстречали всего три других судна. Это были маленькие моторные лодки, изношенные и тесные, с пыхтеньем пробирающиеся по каналам. Они перевозили местное население; на каждом, скорчившись под брезентовыми тентами, призванными защитить от частых экваториальных ливней, сидели по пять-десять пассажиров. Когда на «Альфреда Уоллеса» обрушился мощный ливень, вся наша команда разделась и выскочила на палубу, чтобы поплескаться в потоках дождевой воды — к вящему ужасу нашего так называемого гида, невольного спутника из министерства лесного хозяйства. Каждый раз с первыми же каплями он убегал с палубы и, пока дождь не кончался, прятался в каюте, где сидел, ковыряя зубочисткой в зубах и время от времени высовывая наружу голову, чтобы сплюнуть. Никто не предлагал ему непромокаемую куртку, потому что он уже взял без спросу шляпу Джо, надел ее и принялся мусолить во рту завязку. Когда Джо в конце концов забрал шляпу обратно, оказалось, что завязка покрыта кусочками наполовину пережеванной пищи. Даже добродушный Янис потерял терпение. Предполагалось, что гид будет указывать нам дорогу и советовать, куда идти, когда канал разбивался островами на несколько проток; но он то и дело ошибался и окончательно упал в глазах Яниса, когда не смог найти протоку, ведущую к деревне, в которой мы планировали остановиться на ночь.

Поэтому, как и Уоллес в свое время, мы остановились на ночевку прямо в проливе. Уоллес привязывал свою лодку к ветвям дерева, но я надеялся избежать комариных укусов, встав на якорь подальше от берега, по центру пролива. Мы провели тем не менее беспокойную ночь, прислушиваясь к странным звукам. Буди узнал среди доносившихся из леса птичьих криков голоса большеногое; кроме того, о борт судна терся сухой тростник, который приливное течение гоняло по каналу.

Затем мы услышали загадочную последовательность громких всплесков — они появились издалека, поравнялись с «Альфредом Уоллесом» и затихли в отдалении. В непроглядной темноте мы ничего не могли разглядеть — возможно, это был речной дельфин, но звуки были точно такие, какие мог бы издавать толстый неуклюжий пловец, неумело плывущий на спине. В каюте попахивало бензином для мотора, а потому Джо и Билл предпочли спать на открытой передней палубе. Их не беспокоили комары, зато неоднократно прилетала летучая мышь — по словам Билла, махавшая крыльями, как маленький вертолет.

Мы добрались до заповедника Баун на следующий день, как раз к полудню. Заповедник называется так по имени острова, на котором он расположен. Наш гид показал, где мы можем поставить судно на стоянку — напротив единственного поселения на этом острове. Пока мы плыли на берег в долбленой лодке, я заметил на берегу современную моторную лодку из стекловолокна с маркировкой министерства лесного хозяйства, вид которой свидетельствовал о небрежном обращении хозяев. Она лежала довольно высоко — на уровне максимального подъема воды, на том боку, где не было гребного винта, и, судя по всему, пролежала так полгода, а то и больше. Поселение называлось Кобаданга, и, хотя это была маленькая деревушка, где жили всего семьдесят семей, она оказалась гораздо чище, чем большинство деревень, которые мы видели во время экспедиции. Обычно большой удачей считалось, если в деревне была хотя бы одна лавочка; в Кобаданге же имелось три магазина. Кроме того, мы обнаружили здесь экзотического вида мечеть, щедро украшенную орнаментами из листового металла, ряд бунгало, предназначенных для посетителей заповедника, и небольшую поликлинику. Но совершенно уникальной для столь отдаленного места была вымощенная толстыми бетонными плитами центральная часть главной улицы.

Буди и я прошли 50 метров к маленькому домику индонезийского рейнджера, в обязанности которого входило управление заповедником. Это был мужчина тридцати с лишним лет. Мы так и не поняли, то ли он был исключительно сотрудником министерства лесного хозяйства, то ли частично его поддерживали международные природоохранные фонды, участвующие в финансировании заповедника.

Он был очень любезен и, пока его круглолицая и радушная молодая жена накрывала на стол, рассказал нам о своей работе и о сохранившейся популяции райских птиц. Он работал в заповеднике с 1991 года, и, по его словам, за прошедшее время количество райских птиц увеличилось. На них по-прежнему охотились браконьеры, проникающие в заповедник из окрестных деревень. Метод охоты оставался таким же, как описывал Уоллес. Охотник прятался под одним из деревьев, к которым на рассвете слетались птицы для брачных игр. Это высокие деревья, зачастую намного выше остальных, так что охотникам нередко приходилось залезать на соседние стволы, чтобы оказаться на расстоянии выстрела до цели. Райские птицы «танцевали»: перепрыгивали с ветки на ветку, перепархивали вверх и вниз, трясли своими великолепными хвостами и постоянно токовали. Островитяне называли это «игрой», хотя на самом деле представление имело вполне практическую цель — завоевание самок, которые наблюдали за самцами, а потом спаривались с теми, кому удавалось произвести на них самое сильное впечатление. Во время токования птицы так увлечены ритуалом, что не замечают охотников, которые стреляют особыми, довольно грубыми стрелами с толстыми наконечниками или деревянными набалдашниками — они оглушают или поражают птиц насмерть, не повреждая перья, чтобы можно было потом продать шкурку торговцам.

Уоллесу пришлось подождать несколько дней, прежде чем ему принесли первую райскую птицу из леса, но добыча стоила такого ожидания. «Эта была маленькая птичка, чуть меньше дрозда. Большая часть оперения была ярко-красного цвета и поблескивала, как стеклянная пряжа. Перья на головке были короткие и бархатистые, с переходом в ярко-оранжевый цвет. Ниже — от грудки и дальше — оперение было снежно-белое, по мягкости и блеску подобное шелку. Ярко-зеленая полоска на груди отделяла белые перья от ярко-красной шейки». Самой замечательной особенностью миниатюрного создания были его брачные перья — «около двух дюймов длиной, заканчивающиеся широкой полоской яркого изумрудного цвета». Обычно эти перья спрятаны под крыльями, но во время брачного танца они поднимаются и распускаются, как веер. Дополняли и без того великолепный наряд два хвостовых пера, подобные тонкой проволоке, которые расходились в стороны, закручиваясь у концов.

«Нижняя часть пера — примерно полдюйма — закручена по спирали в наружную сторону и имеет ярко-зеленую окраску с металлическим блеском; два этих мерцающих зеленых кружка свисают на пять дюймов ниже туловища».

Таково было первое знакомство Уоллеса с райскими птицами — точнее, с одним из тех двух видов, которые определил Линней по дошедшим до него искалеченным останкам. Уоллес был в восторге. Желание увидеть райских птиц было одной из главных причин, побудивших его предпринять путешествие в Индонезию. Особенности оперения райских птиц — брачные веера и сверкающие кружки на хвостовых перьях — «были совершенно уникальны и не встречались ни у одного из известных восьми тысяч видов птиц; а учитывая изысканную красоту плюмажа, эти птицы могут считаться одним из прекраснейших среди многочисленных прекрасных созданий природы». Однако — что характерно для деликатного характера Уоллеса — даже в момент триумфа он понимал, насколько странным и эксцентричным должно казаться его поведение местным жителям. Проводники по Ару очень удивлялись восхищенному выражению его лица. Они «не видели ничего особенного в райских птицах — как если бы мы увидели дрозда или щегла».

Рейнджер в Кобаданге сказал, что королевские райские птицы до сих пор водятся в заповеднике Баун, хотя нам будет довольно сложно их выследить. Большие райские птицы гораздо более многочисленны — это более крупные птицы с пышным длинным золотисто-желтым хвостом, когда-то очень ценимые европейскими модистками, которые использовали перья для отделки дамских шляп; это украшение пользовалось большой популярностью у модниц. Кроме того, он подтвердил наши опасения относительно того, что мы приехали слишком рано — большие райские птицы еще не готовы предстать перед нами в полном блеске своего брачного оперения. Увы, путешествуя на прау, мы были вынуждены подстраиваться под ежегодный режим муссонов и могли попасть на Ару только до момента изменения направления господствующих ветров. Но у нас была цель сравнить нынешний уровень биологического разнообразия с тем, который описал Уоллесом, так что мы попросили рейнджера отвести нас в заповедник на экскурсию.

Туземцы архипелага Ару охотятся на райских птиц (из книги «Малайский архипелаг»)

Эта прогулка оставила совсем другое впечатление, чем недавнее знакомство с Кай-Бесаром. Самое большое различие заключалось в реакции птиц на наше присутствие. В заповеднике птицы были гораздо более пугливыми. За время нашей первой экскурсии по лесу Бауна Буди насчитал больше видов и больше отдельных экземпляров, чем на острове Кай.

Здесь были большие красные попугаи, голуби, дронго, большеноги; с хриплыми криками пролетали стайки какаду с белыми и зеленовато-желтыми гребешками. Во время наших последующих прогулок по заповеднику мы уже не видели птиц в таком количестве. Они исчезали при виде человека — в отличие от Кай-Бесара, где птицы не боялись людей. Позже в ходе экспедиции мы оказывались в лесах, столь же диких, как на Бауне, но там птицы, наверное, были настолько непривычны к виду людей, что почти не реагировали на наше присутствие. Баун же в этом отношении занимал самую неудачную позицию: животные находились вроде бы на официально охраняемой территории, но при этом были очень пугливы.

В отношении растительности Баун был менее гостеприимен, чем Кай-Бесар, здесь росло много колючих растений и ходить по лесу было более затруднительно. В общем, Баун больше соответствовал общепринятым представлениям о тропических джунглях. Во многих местах подлесок был таким плотным, что нам приходилось раздвигать в стороны низкие пальмы, ротанга и заросли больших папоротников, перелезать через поросшие мхом бревна, увитые тонкими вьющимися растениями с яркими блестящими зелеными листьями.

Толстые лианы извивались по земле или свисали гирляндами меж деревьев, образуя переплетения на высоте человеческого роста. Всюду росли грибы и лишайники — на земле, на бревнах и на корнях живых деревьев. Корни самых высоких деревьев извивались по земле, достигая в длину шести и более метров, и выступали вверх тонкими блестящими гребнями, похожими больше на металлические перепонки, чем на части живых растений. Некоторые стволы имели густую охристую окраску, контрастирующую с преобладающими красновато-коричневыми и зелеными оттенками. Пауки развесили широкие сети между ветвей низких кустарников и поджидали добычу, сидя каждый в центре своей паутины — их спинки с ярко-оранжевыми полосками покачивались в двух-трех футах от ближайших веток. Пару раз нам пришлось обходить старицы с застоявшейся, мутной желтой водой. Как сказал наш гид, здесь живет несколько крокодилов, но они очень пугливы и прячутся при первых же признаках появления непрошеных гостей. Глинистая почва всюду была изрыта кабанами. Мы несколько раз спугнули этих животных, и они убежали, с визгом и хрюканьем продираясь сквозь подлесок[6]. Также мы повстречали кускуса — это было подтверждением того, что острова Ару уже входят в зону австралийской фауны. Кускус, похожий на опоссума зверек с шелковистым серебристо-серым мехом, сидел, прижимаясь к высокому голому стволу; с круглой пушистой мордочки на нас очень удивленно глянули карие глазки, и потом он очень медленно пополз вверх по дереву.