Глава 2. прау с острова кай 1 страница
Альфред Уоллес впервые увидел остров Кай в последний день 1856 года с палубы большой индонезийской прау. Об этом путешествии он мечтал уже два года — с момента прибытия в Индонезию. Каждый год, с приходом западных муссонов, несколько торговых лодок отправлялись на восток из Макассара (сейчас он называется Уджунгпанданг) — большого портового города, центра морской торговли Индонезии. Уоллесу удалось попасть на большое судно, направлявшееся на архипелаг Кай, чтобы забрать товары, а затем к еще более отдаленным островам Ару. Даже среди бывалых моряков такое путешествие считалось довольно рискованной затеей. Район плавания пользовался дурной славой: неосторожные путешественники часто подвергались нападениям пиратов и местных племен, известных своей враждебностью к чужакам.
На островах торговцы и матросы скупали жемчуг, чучела райских птиц, панцири черепах и трепангов, сушеные морские огурцы, которые в Китае считаются таким деликатесом, что до сих пор на них можно неплохо зарабатывать.
Уоллес от души радовался всему, что окружало его во время путешествия. Массивное деревянное судно, «по форме напоминавшее китайскую джонку», летело, подгоняемое западным муссоном, воздух был наполнен благоуханием, а море баловало путников безмятежным спокойствием. На неискушенный взгляд Уоллеса, сплетение множества канатов, служащих для управления парусами, больше напоминало лианы в джунглях, свисающие тут и там в полной неразберихе. Управление кораблем казалось таким же бессистемным. Команда состояла примерно из тридцати человек — в основном это были молодые мусульмане с Сулавеси, широколицые и добродушные, в шароварах и с платками на головах. Большую часть времени они бесцельно бродили по палубе, готовили пищу, положенное количество раз в день молились и любили поспать. Рулевыми были два более опытных моряка, которые сидели за парой длинных рулевых весел и удерживали судно на курсе, определяя время с помощью простейших водяных часов, представляющих собой половинку скорлупы кокосового ореха с небольшим отверстием, плавающую в ведре с водой. Мало-помалу вода проникала сквозь отверстие, и по прошествии часа скорлупа, полностью залитая водой, погружалась на дно ведра с тихим булькающим звуком. Уоллес проверил точность этих часов, сравнив их со своими наручными часами, и обнаружил, что «водяной» час отклонялся от астрономического не более чем на минуту в ту или другую сторону и не зависел от погодных условий и состояния моря.
В команде не было четкого распределения ролей и иерархии власти. Когда нужно было что-то сделать, все с готовностью принимались за работу, но при этом не отказывали себе в удовольствии выразить свое мнение и покомандовать, так что «не меньше дюжины человек одновременно отдавали приказы, и возникали такие неразбериха и гвалт, что казалось чудом, когда работа все-таки оказывалась выполненной». Уоллес с характерным для него уважительным отношением к чужой культуре принимал этот новый для него образ действий, понимая, что именно таким образом индонезийцы совершали свои морские путешествия в течение многих поколений: «Учитывая, что здесь было около пятидесяти человек из разных племен, говорящих на разных диалектах, а некоторые к тому же выглядели настоящими дикарями и лишь малая толика успела подвергнуться смягчающему нравы воздействию образования и христианской морали, мы чудесным образом справлялись со всеми трудностями пути. У нас не было ни ссор, ни драк, которые, несомненно, возникли бы в команде, составленной из такого же количества европейцев при столь же слабом руководстве, и на удивление мало разногласий и недовольства».
Капитан — наполовину индонезиец, наполовину голландец — выделил Уоллесу крошечную крытую соломой каюту на палубе. В высоту она была всего четыре фута, но здесь Уоллес держал охотничье ружье, коробки с коллекциями насекомых, одежду и книги, и мог отдыхать, лежа на слегка пружинящих сланях из бамбуковых стеблей. «Эта было самая уютная и удобная из всех кают, в которых мне доводилось обитать во время морских путешествий», — писал Уоллес, и здесь он чувствовал себя лучше, чем в «позолоченных и безликих салонах на первоклассных кораблях». Вместо запахов краски, дегтя и смазочных масел, преследовавших Уоллеса на современных судах, здесь он мог наслаждаться ароматами южных растений: бамбука и ротанга, кокосовых орехов и пальмовых листьев; здесь, закрыв глаза, он мог почувствовать себя в своем любимом зеленом тенистом лесу.
Прибытие на Кай-Бесар стало для Уоллеса и, по крайней мере, для части его спутников настоящим шоком. Уоллес к тому времени уже провел в Индонезии два с половиной года, но общался в основном с уроженцами центральной и западной частей страны. Он описывал национальный характер малайцев как спокойный и сдержанный. А теперь с берега к большой прау мчались три или четыре каноэ диковинного вида: корма и нос задраны вверх на два или три метра, наподобие клювов хищных птиц, а борта украшены ракушками и развевающимися перьями казуаров. Суденышки приближались с большой скоростью, гребцы пели и кричали, с силой втыкая в воду весла и образуя фонтаны брызг.
«Полагаясь только на слух, — писал Уоллес — я бы с уверенностью сказал, что эти островитяне не могут быть малайцами. Громкие возбужденные крики, суматоха, бешеная активность, проявляющаяся в речи и движениях, являли собой полную противоположность спокойному, размеренному и сдержанному характеру малайцев… Подплыв к борту, большая часть их, не дожидаясь разрешения, без малейшего стеснения или колебания начали карабкаться к нам на палубу, как будто они пришли хозяйничать на захваченном ими судне. Но это было только началом неописуемой сумятицы. Эти сорок человек — черных, обнаженных, нечесаных дикарей, — казалось, потеряли рассудок от радости и возбуждения. Ни один из них ни минуты не мог оставаться спокойным. Они по очереди подбегали к каждому члену нашей команды, тормошили его, и, не получив желаемого, бросались к следующему.
Все говорили одновременно, и наш капитан не мог вырваться из плотного кольца островитян, которые настаивали, чтобы они нанял их для вытаскивания судна на берег, и тут же громогласно упрашивали заплатить им вперед. Несколько пачек табака заставили их глаза возбужденно блестеть; свое удовлетворение эти дети природы выражали хохотом и криками; кто-то от восторга катался по палубе или головой вниз нырял в воду… Некоторые члены нашей команды, оказавшиеся в такой обстановке впервые, были глубоко шокированы. Они выглядели как тихие благовоспитанные дети, к которым неожиданно нагрянули сорванцы, озорные и непослушные, чье поведение было вызывающим и неприличным».
В наши дни на архипелаге Кай уже не найти столь экзотического буйства. Население Индонезии превышает 180 миллионов человек, большая часть которых проживает на Яве и Суматре. На долю Явы, занимающей всего 6 % площади Индонезии, приходится 60 % жителей этой страны, так что плотность населения на Яве в два раза выше плотности населения Голландии или Японии. В сравнении с этими цифрами Моллукские острова и Папуа — индонезийская часть огромного острова Новая Гвинея — кажутся просто необитаемыми: на территории, площадь которой составляет четверть площади всей страны, проживает лишь 2 % населения. Неудивительно, что яванцы фактически контролируют всю страну. Целенаправленная внутренняя политика Джакарты весьма успешно решила задачу формирования единого национального характера, объединившего разнообразные народности многочисленных островов. Этот процесс начинается с первых же классов школы. Школьники на архипелаге Кай носят школьную форму точно того же фасона и цвета (коричневого, серого или синего — в зависимости от класса), что и их ровесники в трех тысячах миль на Суматре или в какой-либо другой государственной школе в любом уголке этой огромной страны. Все школьники учатся по единой программе, в которую входит обучение государственному языку; кроме того, они должны знать наизусть основные принципы устройства республики, основанной в 1945 году. Образ Индонезии как единого государства постоянно муссируется в радио- и телевизионных передачах. Куда ни глянь, всюду видны символы индонезийского единства: краснобелые флаги украшают как государственные здания, так и частные дома, в отделке любых строений постоянно используются красный и белый цвета, герб украшает кокарды полицейских и форму чиновников.
Огромная государственная машина, мощные вооруженные силы и раздутый бюрократический аппарат подчиняются центральному правительству. В Кай непрерывным потоком направляются государственные чиновники и командировочные — как правило, уроженцы Явы и других крупных островов, которые приезжают сюда на несколько лет и после окончания срока службы возвращаются домой. Занимая высшие посты в госаппарате, они задают правила поведения в обществе, в котором государственная служба, как бы низко она ни оплачивалась, является самым верным способом обеспечить себе спокойную будущность.
Архипелаг Кай уже сотню лет не является таким затерянным уголком, каким он был во времена Уоллеса. Коренные жители славятся своим неумением вести дела, поэтому коммерческая жизнь Туаля, единственного на острове сколько-нибудь крупного поселения, полностью находится в руках приезжих. Городок лежит в неглубокой долине, поднимающейся от гавани, и представляет собой чередование крытых жестью низких бунгало и хозяйственных построек из бетона. Недалеко от порта расположен самый большой рынок архипелага. Здесь огромное количество ларьков и мелких магазинчиков, торгующих дешевой одеждой, бытовыми электроприборами и посудой, принадлежит выходцам с Сулавеси. Самыми крупными магазинами на главных улицах, как правило, владеют семьи китайского происхождения, многие из которых живут в Туале шесть-семь поколений и фактически контролируют торговлю в городе. Их конкуренты — небольшое количество индонезийцев арабского происхождения, чьи предки прибыли сюда на кораблях из Хадрамаута в Южной Аравии (сейчас ставшей частью Йемена) три поколения назад и которые до сих пор занимаются торговлей с мусульманскими общинами, проживающими на маленьких отдаленных островах. Редко кому из местных жителей удается занять сколько-нибудь серьезное место в экономике административного центра архипелага, но перекрестные браки заключаются очень часто, так что на улицах Туаля можно встретить всевозможные варианты и градации смешения национальностей — от ярко выраженных папуасских лиц до китайских.
Только после того, как я покинул город и направился на остров Варбал в поисках строителей прау, я начал ощущать, что нахожусь среди потомков тех экспрессивных островитян, которые так поразили впервые прибывшего сюда Уоллеса.
Путешествие из Туаля на Варбал началось с получасовой поездки в старом дребезжащем автобусе, набитом рыночными торговками и крестьянами, которые возвращались с покупками из города. Узкое шоссе — гудрон — проходило через невысокие холмы, покрытые клочковатой растительностью на месте бывших лесов, сведенных ряди недолговечных плантаций маниоки, которые бросают через два-три года, когда почва истощается. Из окон автобуса, который несся по шоссе с включенным на полную громкость магнитофоном, не было видно ни птиц, ни животных. Записи на кассетах представляли собой в основном индонезийские версии западных мелодий или инструментальные проигрыши на электрогитарах и синтезаторах. После получаса, проведенного в страшном шуме и давке, мы наконец оказались у маленькой пристани. Большинство пассажиров автобуса сразу же направились к лодкам, которые осуществляли переправу через залив к мелким деревушкам, расположенным на дальнем берегу.
К острову Варбал, расположенному гораздо дальше от берега, не было рейсового парома. Оставалось ждать, когда подвернется какой-нибудь попутный транспорт, и коротать время, перекидываясь в картишки в лачуге за пристанью либо разглядывая скользящие взад и вперед над заливом полосатые паруса из мешковины, — это развозили по деревням пассажиров, а иногда и их мотоциклы, прикрепленные к скамейкам.
Ожидание в Дебуте могло растянуться как на час, так и на целый день. Существовал еще вариант присоединиться к жителям Варбала, которые возвращались домой из поездки за покупками на собственной лодке, либо сговориться с местными перевозчиками о спецрейсе. В любом случае это означало путешествие под парусом, продолжающееся от двух до пяти часов, а маленькие лодки не были настолько надежными, чтобы обеспечить безопасность этого 13-километрового перехода. Самый быстрый и наименее комфортный способ заключался в том, чтобы добраться до Варбала на местной лодке с подвесным «Джонсоном». Эти длинные долбленые каноэ, которые, как и мотор, называли здесь «джонсонами», могли развивать скорость до 10–15 узлов, и обычно в них набивалась дюжина человек с горой покупок. Если начиналось волнение, даже не слишком большое, вода перехлестывала через борт и заливала пассажиров, которые вскрикивали от ужаса и громко молились, пока лодочник вычерпывал воду. К счастью, кажется, на этом коротком переходе никто еще не утонул.
Сразу по прибытии на Варбал мне стало понятно восторженное отношение Уоллеса к этим островам. Несколько низких деревянных домов растянулось по небольшому мысу. Приблизиться к берегу можно было либо пройдя по узкому проливу в небольшую лагуну (которая во время отлива полностью пересыхала и представляла собой прекрасную якорную стоянку для здешних лодок), либо повернув на север, чтобы встать на якорь напротив пляжа из чистейшего песка, белизну которого подчеркивала темно-зеленая полоска кокосовых пальм. В любом случае последний километр пути проходил по воде такой чистоты и прозрачности, что можно было различить каждый завиток песка на дне в шести метрах под килем и с восторгом разглядывать причудливые формы огромных многоцветных коралловых рифов, которыми изобиловала прибрежная полоса. Словно для того, чтобы сделать эту картину еще более идиллической, на низкой песчаной косе, вдоль которой пролегал наш путь, расположилась стая белых пеликанов. В небе парили фрегаты с острыми хвостами, а вода так изобиловала рыбой, что косяки мелких серебристых килек то и дело сновали туда-сюда. Сотни и тысячи этих рыбешек, всего пару сантиметров в длину, выскакивали из воды на одну-две секунды и обрушивались вниз фонтанами живого серебра.
«Джонсон» с его неглубокой осадкой мог вылететь прямо на песчаный берег, а прау калулис, сидящая в воде чуть ниже, останавливалась, спустив паруса, на глубине около 30 сантиметров. Пока шел по пляжу от воды к пальмам, увязая в прибрежном песке, я не заметил ни малейшего признака загрязнения. Дальше тропинка вела к деревенскому кладбищу, расположенному в прибрежной кокосовой роще.
Это место было столь живописным, что трудно представить себе кладбище, где усопшие покоились бы более безмятежно. За кладбищем находился один из полудюжины деревенских колодцев, бетонные кольца которого утопали в песке, а дальше — вереница маленьких домиков. Все они походили один на другой: прямоугольные строения, деревянный каркас стен заполняли кирпичи из глины, крыша сделана из коричневатых пальмовых листьев, а пол — из цемента. В каждом доме было не более двух комнат, окна без стекол закрывались ставнями во время дождя. Некоторые хозяева белили наружные стены своих домов; или же стены были натурального цвета — бежевые и коричневые. Аккуратные улочки — также из белого песка — расходились под прямым углом одна к другой; перед многими домиками располагались палисадники, увитые бугенвиллеей и украшенные большими раковинами моллюсков кассис. Песчаные улицы — очень чистые — были, разумеется, совершенно свободны от машин; не было ни телефонных, ни электрических столбов. За исключением моторов «Джонсон», бензопилы и небольшой машинки с бензиновым двигателем для перетирания корней маниоки, на острове не было никаких механических инструментов. И если кто-либо включал что-то из перечисленного выше, то по всему поселку разносился оглушительный рев, резко контрастируя с тишиной этого места. Обычный же звуковой фон Варбала составляли крики детей, утренняя перекличка петухов и перезвон колоколов, которому вторил лай собак.
Распространение христианства и ислама стало самой главной переменой в жизни островитян со времен Уоллеса. Тогда местные жители поголовно были язычниками — за исключением нескольких мусульман, обитавших на побережье, где время от времени появлялись торговцы с Сулавеси. Столетием позже каждая деревня на архипелаге стала уже либо исламской, либо христианской, а в некоторых уживались последователи обеих религий. Жители острова Варбал были христианами — за исключением небольшой группы мусульман, чьи дома стояли вокруг очень скромной мечети около пляжа, служившего основным причалом. Христианство изменило жизнь островитян еще сильнее, чем государственная власть. Все жители истово исповедовали не столь давно обретенную религию. В центре деревни располагалась большая церковь, над входом в которую большими пурпурными буквами было выведено имя «Еммануил»[4]. На окраине деревни шла подготовка к строительству второй, еще более величественной, церкви: уже были вырыты ямы под фундамент и поставлено несколько опорных столбов. Новая церковь обещала быть огромной. Судя по размерам ее основания, она была рассчитана на количество прихожан, в два раза превышающее все население острова; соответственно стоимость такого строительства была очень велика. Хотя местные жители согласились бесплатно отработать на стройке целый месяц, необходимо было закупить не одну сотню мешков цемента, что должно было стать тяжелым бременем для бюджета прихожан. А пока старая церковь процветала. В ней почти не затихало пение гимнов и чтение молитв; каждый день служили заутреню и вечерню; по воскресеньям проходили занятия воскресной школы, время от времени служили благодарственные молебны. А когда жители Варбала не молились в церкви, они навещали друг друга: почти в любое время дня можно было видеть, как небольшие группки мужчин и женщин с молитвенниками в руках собираются в одном из маленьких домиков.
Улица на Варбале
Считалось, что все приезжающие на Варбал — если это были иностранцы — гости Франса и Мимы, у которых, единственных в деревне, был дом с крышей из рифленого алюминия и свободная комната. Франс был старожилом голландских колониальных времен, завершившихся вскоре после окончания войны с Японией на Тихом океане. Когда Голландия признала независимость Индонезии и все голландцы возвращались на историческую родину, Франс, слишком молодой, чтобы его призвали в голландскую колониальную армию, вслед за соотечественниками покинул Моллукские острова и перебрался в Голландию, где и провел следующие тридцать лет жизни, работая на заводе «Филипс». Но выйдя на пенсию, он решил вернуться на Варбал, где прошла его юность. В Голландии он развелся со своей первой женой и женился на Миме — женщине на двадцать лет моложе, которая также была родом с архипелага Кай.
Их сын Томми, крайне избалованный мальчик, ходил в начальную школу на Варбале. Старшие дети жили в Туале, так как на острове не было средней школы. Франс — невысокий, радушный, лысеющий и теряющий память — был самым богатым человеком Варбала, что ставило его в несколько особое положение. Его называли Беланда, то есть голландец, и считали наполовину чужаком, поэтому держались с ним чуть отстраненно. Но пенсия, которую Франс получал из Голландии, позволила ему купить самый большой и новый «Джонсон», и он проводил дни, наслаждаясь жизнью в этом солнечном и безмятежном уголке: всеми домашними делами занималась экономка, а к обеденному столу им с Мимой подавали свежую рыбу, за которой он командировал местных рыбаков на своем каноэ с мотором. Мима, несмотря на жизнерадостный и общительный нрав, теплый климат и легкий образ жизни на острове, отчаянно тосковала по цивилизации и не скрывала, что роль домохозяйки на Варбале вызывает у нее откровенную скуку по сравнению с жизнью в пригороде Амстердама.
По крайней мере, на первый взгляд Варбал был воплощением спокойствия. На рассвете мужчины отправлялись на своих маленьких каноэ ловить рыбу среди рифов или плыли дальше, к соседним — еще более мелким — островам, также принадлежавшим жителям Варбала, которые выращивали здесь маниоку.
Женщины иногда отправлялись вместе с мужчинами на сельскохозяйственные работы, но чаще оставались дома и проводили время присматривая за малышами, занимаясь приготовлением пищи, уборкой и бесконечной стиркой. Они могли немного заработать очисткой и сушкой на солнце водорослей. В солнечные дни улицы были устланы стеблями водорослей, которые затем забирали торговцы и увозили в Туаль, откуда сушеные водоросли шли на экспорт в Японию.
Самыми счастливыми из обитателей острова были дети. Начальная школа Варбала располагалась на окраине, за лужайкой, которая использовалась как площадка для игр. Школьники, такие аккуратные в своих форменных костюмах, могли выходить из дому за пять минут до начала занятий — все дома были в радиусе 400 метров от школы. Почти сразу после полудня школа закрывалась. Все оставшееся время можно было играть под кокосовыми пальмами: девочки присматривали за младшими детьми, а мальчики часами плескались на мелководье, катались на старых изношенных каноэ, пока отцы не возвращались домой с вечерним бризом. Такой образ жизни мы наблюдали на всех островах, которые посетили, путешествуя по следам Уоллеса, но на Варбале деревня выглядела наиболее идиллической и живописной.
Однако эта жизнь была безмятежной лишь на первый взгляд. Как и во многих маленьких изолированных сообществах, на Варбале подспудно кипели страсти. Деревня была разделена на два враждующих лагеря, чьи приверженцы относились друг к другу с неприязнью и предпочитали не общаться. Мудрый властитель — деревенский староста, капала деза, — мог бы держать противоборствующие стороны в узде. Но предыдущий староста покинул пост по причине преклонного возраста и уехал с острова, не подобрав себе замены и оставив представителям двух враждующих лагерей неразрешимую задачу выбора нового старосты. Пока из Туаля не прислали нового капала деза, назначенного администрацией, его обязанности выполнял временный староста, ленивый и корыстолюбивый старик, спешивший набить свои карманы грошовыми взятками.
Были и другие причины для волнений. Выяснилось, что Джонни, хотя и был лучшим мастером по строительству лодок на острове, не имел статуса главного строителя и не мог принять мой заказ на изготовление лодки без разрешения своего бывшего учителя.
Этот учитель, по имени Янси, был братом Франса-Голландца. К сожалению, братья в пух и прах разругались еще много лет назад и с тех пор не разговаривали друг с другом. Так что, хотя Янси разрешил Джонни строить лодку для меня и даже взял на себя обязанности технического консультанта и члена строительной бригады, я не мог встретиться с ним дома у Франса, поскольку Янси поклялся, что никогда не переступит больше порог брата. Единственным местом, где я мог встречаться с Янси для обсуждения хода строительства своей лодки, была поляна под кокосовыми пальмами недалеко от стапеля, рядом с причалом.
Учитывая, что главный мастер был слишком застенчив доя обсуждений, а технический консультант на ножах с моим хозяином, я принял, очевидно, правильное решение, предоставив строительству идти своим чередом. Я хотел, чтобы лодка была построена в традициях острова Кай и, насколько это возможно, без каких-либо посторонних влияний. Было интересно посмотреть, как Джонни будет строить прау — как это делали здешние мастера во времена Уоллеса или уже как-то иначе. Я задал Джонни только длину судна, прикинув, какого размера лодку мог использовать сам Уоллес для своих путешествий, и попросил, чтобы было две мачты. Уоллес так описывал процесс постройки судна:
«На архипелаге Кай можно найти замечательный строевой лес — высокие, прямые и крепкие деревья разных видов, некоторые считаются даже лучше, чем знаменитый индийский тик. Для изготовления пары обшивных досок для лодки используется весь ствол. Лес валят зачастую на расстоянии многих миль от берега — распиливают сначала поперек на куски нужной длины, а затем вдоль на две равные части. Затем каждую из этих частей обрабатывают топором, выравнивая до толщины в три-четыре дюйма, при этом на обоих концах оставляют утолщения, чтобы избежать растрескивания. Вдоль середины каждой доски остается ряд выступов в три-четыре дюйма высотой, примерно такой же ширины, длиной же около фута; эти выступы играют важную роль в строительстве лодки».
Уоллес рассказывал, как группы из трех-четырех мужчин перетаскивали сырые доски по лесу к берегу, на место стапеля.
Крепкий, плавно закругляющийся киль устанавливали на блоках и начинали закреплять доски, создавая таким образом корпус будущей лодки. Для соединения досок использовались нагели из твердых пород дерева. Уоллес был глубоко поражен изяществом и точностью работы, поскольку, по его словам, «лучший европейский корабельный плотник не мог бы пригнать доски плотнее одна к другой».
Вообще говоря, бригада Джонни следовала системе, описанной Уоллесом. Они добывали лес на соседнем острове под названием Манир и распиливали стволы бензопилой, а не вырубали доски топором. Затем перетаскивали и переправляли доски на место стапеля на главном пляже. Они установили киль будущего судна и набивали обшивку в точности тем же способом, который описывал Уоллес: пригоняя доски встык с помощью множества деревянных нагелей размером с карандаш. Это работа требовала большой точности, однако выполнялась без помощи измерительных устройств или механических приборов — и при этом очень быстро. Бригада, состоявшая из восьми человек — хотя одновременно работали только пятеро или шестеро — изгибала и прилаживала по одной доске с каждой стороны за день, используя только ручные инструменты. С помощью паранга, изогнутого ножа, и тесла они могли прорабатывать очень тонкие детали. Было решено, что достаточно сделать по одиннадцать досок с каждой стороны, так что теоретически работу можно было бы закончить за пару недель, но на Варбале привыкли действовать иначе. Бригада Джонни собиралась утром и, преисполнившись трудового рвения, приколачивала пару досок за день. Затем они пропадали на пару недель. В промежутках между приступами трудолюбия они просто исчезали; казалось, что у них нет ни плана, ни программы. Когда я встречал одного из членов команды в деревне, всякий раз он, казалось, срочно собирался ехать на другой остров либо был слишком хорошо одет для физической работы и, очевидно, направлялся на молитвенное собрание. Не было никакого смысла пытаться их подгонять. Мне приходилось верить Джонни на слово, что лодка будет готова к марту, так чтобы мы с последними западными муссонами отправились по нашему маршруту.
По мере того как работа ни шатко ни валко продвигалась, я начинал понимать, что никто из бригады не представляет, какой высоты или ширины получится в результате наша лодка.
У них не было чертежей, не было даже приблизительного наброска. Традиционная конструкция прау калулис — исконного транспортного средства жителей Варбала — очевидно, была запечатлена в их сознании достаточно отчетливо. Но чье же конкретно представление стало прообразом нашей лодки? Джонни отвечал за строительство, но он всегда консультировался с Янси и, очевидно, с готовностью принимал его точку зрения. В то же время остальные члены бригады (даже самый молодой участник, которому исполнилось всего лишь двадцать лет), очевидно, имели каждый свое мнение, к которому так или иначе прислушивались. Таким образом, строительство лодки было совместным творческим процессом, в котором принимали участие даже случайные наблюдатели, шедшие мимо ловить рыбу или собирать кокосовые орехи. И даже если бы у строителей имелся четкий план, было очевидно, что качество и размер строительных материалов вносили существенные коррективы. Если срубленное дерево оказывалось слишком тонким, то доски получались узкие. Если дерево было коротким, но толстым, приходилось использовать широкие и короткие доски. В сумме за все это время я пять раз наведывался на Варбал, чтобы проследить за ходом строительства, и каждый раз по возвращении удивлялся произошедшим изменениям в облике лодки.
Затем настал день, когда я понял, что не следует беспокоиться по поводу этого, казалось бы, бессистемного подхода к строительству. В третий мой приезд в августе я обнаружил, что киль лежит на песке и первые две доски закреплены. Я спросил Джонни, где он планирует устанавливать две мачты, которые были оговорены в моем заказе. Он смутился больше обычного и ничего не ответил. Я продолжал допытываться, и в конце концов Джонни сказал, что еще слишком рано вести речь о мачтах; их расположение можно будет определить, когда лодка станет чуть выше. Через три месяца, когда обшивка была почти полностью готова, я снова спросил Джонни, где же будут располагаться мачты. Он снова очень смутился, и мне показалось, что он, видимо, еще не начинал думать о расположении мачт. Я попытался надавить на него, напоминая ему о его прежних обещаниях. Очень неохотно Джонни забрался внутрь наполовину построенной лодки и осмотрел ее сверху вниз по всей длине. Затем он медленно пошел вдоль киля, остановился в каком-то ему одному ведомом месте и указал на него вытянутым носком босой ноги. «Одна мачта здесь», — пробормотал он. Потом прошел еще немного и снова сделал отметку ногой. «Другая мачта здесь». Я поблагодарил его и, когда он ушел, аккуратно определил расстояния до указанных им точек и сделал чертеж корпуса. При первой же возможности я отправил эти данные знакомому кораблестроителю.
Он проделал необходимые вычисления, завел данные в компьютер и сообщил мне, что обе выбранные точки совпадали с его расчетами с погрешностью не более дюйма.
Таким образом, строительство лодки шло урывками — поначалу, с апреля по июнь, мучительно медленно, но затем, по мере приближения оговоренного срока сдачи в ноябре, темп работ начал постепенно возрастать. Я ожидал увеличенный вариант обычной прау калулис, длина и ширина которой возрастут пропорционально. Но получилось иначе. Джонни со своей бригадой строили лодку длиной 14 метров, как я и заказывал, но гораздо уже, тоньше, с меньшим водоизмещением. Обшивка получилась настолько тонкой, что каждый раз, когда я взбирался внутрь, она дрожала. Было видно, что лодка получается довольно быстроходной. Имелось тем не менее одно важное отличие между ней и лодками, виденными Уоллесом. В его времена доски обшивки и шпангоуты соединялись друг с другом на последнем этапе с помощью перекрученных древесных корней, а Джонни и его бригада предпочитали деревянные нагели, которые они заколачивали с большим усердием.