Сказка для тех, кто небрит
А сегодня сказка для тех, кто небрит. Небрит, нечесан и невесел. Мы смотрим в окно с такою тоской, что даже мухи избегают попадать в область нашего взгляда. Небо — серое, трава — пожелтевшая, лужи тухнут, и, кажется, мир заканчивается прямо за соседним домом. Старушки мрачно засиживают лавку в гробовом молчании. Обсуждать им сегодня нечего, ибо сидите вы дома, наливаясь — чаем? — ну это вы еще молодец. Мы наливаемся пивом. Ведро в углу уже лопается от золотистых помятых банок, а мы никак не хотим останавливать этот горьковатый поток. Пусть аристократы и дегенераты пьют шампанское по утрам из изумительно звенящих фужеров — подарок на свадьбу. Нам посуда не нужна. Нам вообще уже ничего не нужно. Вон, старушки скисли без привычного спектакля.
Да, сегодня мы не выйдем по сумеркам в чудесном вишневом парике и с трубкой в зубах вынести рыбку на ближайшую помойку. Рыбка — это результат дорассветного подъема, битвы с комарами, медитации на поплавок и задушевных бесед с червями о пользе подводного плавания для укрепления мышечной системы. Вот эту рыбку — голосистым тварям с горящими глазами, которые знают вас не только в лицо, по запаху и номеру квартиры, а наверно, уже и по фамилии. Ибо на крыльце вашего подъезда всегда сидит один из них и всем своим видом сигналит: «Приятель, наши в городе. Смычка — на старом месте, у баков. Пароль: «Ну, где вы, рожи полосатые?» — прежний». И подмигивает, и делает вид, что вылизывается совершенно не для вас.
Он и сейчас под вашим окном обосновался в сорнячной засаде. Вам хочется поддеть наглое животное, и вы, не вставая с табуретки, орете через форточку: «Отбой! Рыбоедов — на мыло! Да здравствует трава!» И уже достаете из шкафчика ее, пряно пахнущую, шуршащую и упакованную в выпотрошенную «беломорину». У кота глаза округляются, открывается недоуменная пасть, старушки встрепенулись. Как-никак — бесплатный цирк.
Вот сейчас покурим травушки-муравушки — и пойдем вешаться. Что — без меня что-то изменится? Да ни фига! Через двор бежит нечто дрожащее, плохенькое, в давнем поколении бывшее овчаркой, а в недавнем — болонкой, и поджало заднюю правую.
— Отставить! — непроизвольно командуешь ты по своей идиотской привычке вмешиваться в любую занозу. Собака тут же покорно отпускает лапу и, ухмыляясь в твою сторону, бежит здоровой, четырехконечной трусцой.
— Это провокация, — подсказывает травяной туман. — Это они нарочно нам вешаться не дадут! Но мы не сдадимся! — Вы глядите на облезлую стену дома напротив. Неприятно, что вот эта картинка станет вашим последним пейзажем. Пока вы размышляете, как это поправить, к стенной проплешине подъезжает разухабистая тарантайка с могучими малярами, которые вместо непременного перекура сразу набрасываются на стену с подозрительным азартом. «Это заговор!» — убежденно подсказывает кто-то в голове. Эдак, они сейчас вообще всеобщее счастье объявят, лишь бы не по-нашему вышло! И вы решительно отходите от окна, чтобы не дать реальности помешать вашему твердому настрою. Дома-то, вас, понятно, ничто не удивит.
Звонок. В дверь. Открыть? К звонку добавляется стук и непереводимые идиоматические выражения по поводу необычных фантазий гостя в адрес вашей родни и вас лично. Открываем резко и молча ждем, чего еще покажут любимые галлюцинации. Глюк делает незаинтересованное выражение синеватой личины и, закатив глаза вбок и вверх, как бы между делом интересуется:
— А З-Зину м-можно? — Амплитуда покачиваний Глюка при этом причудливо меняется от почти вертикального замирания до зазывных вращений бедрами по огромной восьмерке.
— Ну, я — Зина, чё надо? — хмуро басите вы, почесывая ворс на груди.
Глюк стекленеет взглядом в направлении вашей двухдневной щетины и почему-то уже шепотом, заискивающе предлагает:
— Пол-литру — и я пошел!
— Бери три, а то бесплатно отдам! — угрожаете вы, удивляясь про себя многоликой внешности мифической Зины, под которую подпадает и ваша набрякшая ряха.
— На три не хватит, — виновато сообщает Глюк.
— Тогда ведро бери — и проваливай, — подытоживаете вы, и идете в ванную за ведром, в котором со вчерашнего дня растворяются носки. Вручив застывшему Глюку ведро, вы захлопываете дверь. На площадке царит тишина. Вы злитесь на помехи по пути к Тому свету, но вами уже овладевает слегка бесовский кураж. Чтоб впредь пресечь возможные посягательства на вашу дверь, вы украшаете ее скоропостижно выписанным объявлением, где синим по серому значится: «Самогон — по талонам, самосад — по путевкам, самокаты закончились. Запись на февраль по тел. 44-20-01». Это телефон вашего главбуха, и вы радуетесь возможности разнообразить и его жизнь новыми потенциальными знакомствами. Ниже приписка «Звонок заминирован».
Вы слышите, как чьи-то шаги обрываются в районе вашей двери, и кто-то начинает по слогам разучивать ваши каракули. Вам не до этого. Вы хотите перед кончиной доставить себе еще несколько сладких минут. Вы звоните по знакомому до судорог номеру и, придав голосу характерный акцент и интенсивные интонации, бубните:
— Наташа? Добрый дэн, Наташа! Вас бэспо-коит армянское радио! — И пока на том конце не успели положить трубку, выстреливаете, давя истеричную ухмылку: — Вы стали побэди-тэльницэй нашего конкурса «Самая красывая дэвушка Ямайки». Ваши прызы — фирменная майка с надписью «Я — Майка» и поездка к Антону Панову — на двоих... — Вы не договариваете, заслышав гудки: — Антон Панов — это вы. У которого была Наташа — да вся кончилась...
Так, у нее сейчас включено радио, вы слышали музыку в трубке. Вы — а как же! — звоните на радио сиюминутно. Ди-джей Коба зол и, судя по голосу, так же небрит и нечёсан, как и вы. Полминуты уходит на объяснения и торги. Нереально, что он согласится. Поэтому он, разумеется, соглашается, чем даже вас слегка разочаровывает. Он должен был послать вас к ближайшим предкам. Вместо этого радиоэфир оглашается его знаменито картавым баритоном:
— А сейчас мы поздгавляем Наташу Иволги-ну, победительницу конкугса «Самая кгасивая девушка Ямайки». Ваши пгизы, Наташа, фиг-менная майка с надписью «Я — Майка» и поездка к Антону Панову — ждут вас в студии. А пока для вас звучит эта песня.
Кинчев вкрадчиво начинает разбег:
Мир был бел, бел как мел,
Мир хотел сохранить предел:
Пограничные столбы гарантировали сон.
Все-все-все-все чтили закон.
Но время пришло — мама сделала шаг —
И устроила страшный
Бардак!
И две глотки — алисиного солиста и ваша — вопят слаженно: «Чёр-р-рная рок-н-ролл мама». Безумный рок-н-ролл-ритм заполняет комнату.
Вы представляете себе изумленное лицо Наташи, и почти вприсядку двигаетесь к двери. Потому что — снова звонок. Не спрашивая кто, вы рывком открываете дверь и выпаливаете: «Звонок заминирован! Я — сапер! Ваши документы!» На пороге стоит существо в хламиде пастельных тонов и держит в руках яркообло-жечные книжки. Оно так жалобно беззащитно перед вашей тирадой, что вы участливо помогаете ему: «Харе Кришна?» Тот неопределенно дергает головой. — Калсдой Кришне — по Харе, каждой харе — по таре, каждой твари — по паре! — предполагаете вы, и представившись: — Будущий муж самой красивой девушки Ямайки! — крепко жмете вялую руку существа. После чего закрываете дверь.
Повеситься спокойно в этом дурдоме не дадут, понимаете вы. В окно видно, что маляры уже закрасили половину облезлой стеночки, а старушки живо обсуждают проблемы терроризма.
Уже и вечер. Кошачья диаспора сменила диверсанта под окном, теперь он черен и маскируется успешнее предшественника. Давешняя овчаркоболонка носится по двору, демонстрируя завидное здоровье. Очередной звонок в прихожей вызывает теперь не еле живое любопытство, а прилив хохмического заряда. Но тут пришло время отвисать уже вашей челюсти. Потому что на пороге стоит кудреватая барышня, по покачиваниям полупрозрачной фигуры которой вы признаете в ней теоретическую Глюковую подружку. Барышня голубой рукой застенчиво протягивает вам родное ведерко, сверточек и мятую десятку, распевно комментируя без пауз:
— Зина вот ваше тут возьми приволок и деньги носочки я тут простирнула пьяный же говорит пить брошу вот спасибо тебе за беспокойство, — и уплывает вниз по лестнице, а вы все так же обалдело догадываетесь, что напугали бедного Глюка своим мыльным ведром до рокового решения о завязке.
И продолжаете стоять с разинутой дверью, пуская комаров на ПМЖ и ошущая себя каким-то волшебником-недоучкой. Мол, сделать хотел грозу, а получил — козу... Вы делаете пальцами козу и задумчиво рассматриваете свое творение. Из бесконечного оцепенения вас выводит тихий смешок:
— Ну что, армянское радио, майку-то отдашь — или с порога на Ямайку дунем?
— Здравствуйте, Наташа Иволгина! — проявляете вы остатки вежливости и понимаете окончательно, что вешаться вам еще долго-долго не придется...
—
черти, кофб,ночь, .люкдаь...
Вы помните классическую позу горюющей бабы?
Во-во, на табурете, скрючившись, подперев кулаком щеку, как я сейчас. Предо мной на столе стоит пол-литровый бокал кофе, на ручке бокала сидит мохнатый чертик и со скуки окунает кончик хвоста в бокал. Все равно кофе давно остыл. Я вздыхаю.
— Да ладно тебе, — убеждает чертенок, — сколько их таких у тебя еще будет?
— Ты ничего не понимаешь, — говорю я, — мне никто. Никогда. Не был так нужен как он! И не будет...
— Чего ты в нем только нашла? — продолжает свои увещевания чертик и заглядывает в глубь темной жидкости, потом на ее блестящую поверхность, так и не находя своего отражения. — Он серая, посредственная личность...
— Да что ты знаешь про людей!!! — защищаюсь я.
— Все, — говорит чертик. И мы опять молчим.
— Ну, хочешь, — не выдерживает мохнатый, — хочешь, я знакомого попрошу, и ты этому своему сниться будешь. Каждую ночь, а?
— Да я ему видать и наяву-то надоела, раз пропал совсем, чего еще ночью глаза человеку мозолить. Все бестолку, — говорю я, и мне становится себя так невыносимо жалко, что слеза сама собой выкатывается на щеку.
— Не хнычь, — просит мой хвостатый собеседник, — спорим, он к тебе первый мириться прибежит?
И подняв кверху заостренное копытце, многозначительно изрекает: «Милые бранятся — только тешатся!»
Я не успеваю ответить, потому что звонит телефон. Межгород. Я срываю трубку, как чеку.
Чертик от неожиданности ныряет в кофе.
— Привет, — говорит знакомый голос в трубке, — это я...
— Хорошо, — говорю я, по-моему, беззвучно, одними только сухими губами.
— Ну, что я говорил? — подает голос уже сидящий на кромке бокала чертик, отжимая из хвоста остатки кофе.
— Не сердись на меня, ладно? — просит трубка.
— Хорошо, — говорю я.
В трубке оправдываются:
— Меня как черт попутал, честно!
— Врет! — комментирует чертенок. — Никто его не путал, у вас у обоих просто ветер в голове...
— Ну и хорошо, — отзываюсь я. Кажется, все остальные слова я совсем разучилась выговаривать. Приободренный голос в трубке выдыхает:
— Можно я к тебе прямо сейчас приеду, можно?
— Ночь на дворе, — удивляется чертик, — с ума-то не сходите! На чем он поедет интересно?
«На крыльях прилетит», — думаю я, а вслух выдаю свое очередное «хорошо».
— Ты знаешь, — вдруг меняется голос, — я так по тебе соскучился — я чуть не умер...
— Хорошо, — уже совершенно не к месту говорю я и вешаю трубку.
После этих его слов я могла бы подождать до встречи еще пару столетий, но па всякий случай спрашиваю у чертика:
— Как ты думаешь, он правда прямо сейчас приедет?
«Да просто на крыльях прилетит!» — думает чертик, но ничего не говорит, а только, скроив озабоченную рожицу, пожимает мохнатыми плечами.
ПЛАСТИлиновыйСАНА, ИЛИ СКАЗКА-ООт
Семен Семеныч Самосадов с утра Нового года был не в духе.
К маю всем сотрудникам пластилиновой фабрики, которой заведовал Семен Семеныч, стало ясно, что на премию рассчитывать не приходится, а то и об окладе можно уже подзабывать.
Старший мастер пластилинового цеха Саня Сатиров ходил хмурый, недовольный и размышлял, как бы раскочегарить Самосадова на обильные денежные потоки в адрес сотрудников.
«Хороший он вроде бы мужик. Был, — горько размышлял Саня. — Мы его Семен Се-менычем из «Бриллиантовой руки» дразнили... А теперь? Просто язык ни на что хорошее не поднимается!» Саня не лукавил. В последние полгода работники пластилиновой фабрики фамилию шефа склоняли на все лады, но, как правило, варианты были один другого определеннее: то Самодуров, то Самосудов, то и вовсе Самозадов.
Как раз в это время заорал телефон и секретарит Самосадова — Поля — взволнованным шепотом доложила Сане, что его срочно хочет шеф. «Что за тайны?» — подумал Саня, и тут его осенило. Надо переименовать шефа в Бонда! Какие такие самосады-самокрутки? — переходим на популярную марку!
Полыхающий всем организмом от собственной гениальности, Саня, крадучись, проник в кабинет начальника. Самосадов тосковал, тупо стачивая ноготь большого пальца тяжеленным напильником. Звук при этом получался такой, что все зубы сразу просились наружу, к добрым стоматологам. Решив идти ва-банк, Саня скроил, как умел, шпионскую мину и заговорщицки подмигнул шефу:
— Старший мастер Сатиров прибыл для получения секретного задания! — Шеф продолжал меланхолично истязать ноготь, не обращая внимания на кривляния Сани. Саня вошел во вкус: — Какие будут указания, господин Бонд?
Шеф поднял на Саню глаза и вдруг, также заговорщицки подмигнув, зашептал:
— Вот что, Задиров, я думаю, надо всех уволить и фабрику закрыть, как думаешь?
«Приплыли!» — подумал Саня, а вслух зашипел, прикрывая ладонью рот:
— Совершенно верное решение, господин Бонд! Пора менять дислокацию нашего подразделения. Враги не дремлют. Прикажете жечь секретные бумаги?
У шефа усиленно задергалось веко на левом глазу. Он попытался придержать его рукой, второй рукой также прикрыл рот и продолжил мысль:
— Молодец, Саперов, схватываешь на лету. Да, есть у меня идейка открыть завод по втор-переработке промышленных отходов. Купим японское оборудование, они из всякой ерунды чуть ли не золото извлекают. — Новоявленный Бонд для наглядности помахал перед носом у Сани своим напильником. — А с пластилином пора завязывать, чуешь?
Саня чуял. Он явственно чуял, что у шефа неспешно отъезжает чердак, поэтому надо ловить момент и укреплять свои позиции в намечающемся мозговом раскладе Самосадова. Поэтому далее диалог приобрел ясность и конструктивность, характерные для беседы двух параноиков:
— Подрыв цеха по производству пластилина предлагаю осуществить немедля, — предложил Саня. — В полночь ноль-ноль сегодняшнего дня.
— А как же конспирация? — озаботился Бонд.
— Работникам я рты позатыкаю. Пластилином. Не в первой. Можете на меня положиться, господин Бонд!
— Хорошо, Сатиров, руководство операцией возлагаю на тебя. Сколько тебе нужно на подготовку?
— Три по ноль семь в литрах, три по шестьдесят в минутах и три по миллиону в баксах, — молниеносно подсчитал Саня.
С вами приятно иметь дело, поручик! — обрадовался шеф, неожиданно сменив антураж беседы. В это время он ловко достал из сейфа требуемые три по ноль семь и открытую банку шпротов. Одновременно потыкав по кнопкамкоммутатора, Бонд оповестил Полю: — Деточка, нам с комрадом Сатурновым подготовь, пожал-ста, три миллиона наличными, три стакана без чая и кого-нибудь из приемной на совещание.
Саня, осознав, что подготовка к операции приобретает недетский размах, по-хозяйски стянул со стола напильник и зазевавшуюся шпротину. В это время в кабинет ввалился смущенный главбух, который в одной руке держал, растопырив пальцы, три граненых стакана, а в другой — авоську, набитую пачками изумрудного цвета.
— Что, Семен Семенович, новый бизнес начинать будем? — бодро осведомился он у Бонда. — Я уж и кассу целиком на всякий случай снял. — Он задорно помахал авоськой.
— Да, брат, меня тут вот Затиров навел па интересные мысли, — сознался шеф. И уточнил, глядя на оробевшего Саню: — Щас мы все неспешно и обсудим. Значит, ты, Саня, будешь директор нового завода, для конспирации. Я уйду в завхозы, для конспирации же, а главбуха назначим в разведку...
В ту ночь в окнах Бондовского кабинета долго не гас оранжевый свет, слышались звоны, стуки и возбужденные голоса.
С утра из кабинета вывалился осоловевший Саня, почесывая небритую щеку напильником, потянулся, хрустнув могучими плечами, и радостно сказал изумленной Полечке:
— Ну все, граждане, понеслась богата жизнь!
И понеслась!