Из «записок» схимонаха николая

С совсем иным отношением к этим тягостным со­бытиям мы встречаемся в автобиографических «За­писках» другого валаамца — монаха Бориса (Монахо­ва), принявшего впоследствии в Псково-Печерском монастыре схиму с именем Николая). Этот инок был, безусловно, и более принципиально строгим в отноше­нии к церковным канонам, и более, так сказать, «ми­стически» одареннным, чем тот же отец Памва (хотя, казалось бы, в общем являлся ничуть не более его све­дущим в области церковной догматики и каноники «простецом»).

Но вот как отец Борис описывает вынужденное соб­ственное участие в «календарной смуте» осенью 1925 года и то, как он, не желая уклониться (в отличие от отца Памвы) от личного выбора — на чьей ему быть стороне, решает молитвенно (то есть подлинно помонашески) обратиться за ответом на этот вопрос на­прямую к Матери Божией:

«1925 года 10 сентября на Валааме было разделе­ние старого и нового стиля. Стали принуждать пере­ходить на новый стиль. Многие из братий остались по старому. Начались суды. Приехало Церковное Управле­ние; во главе с нашим игуменом о. Павлином был суд;

стали призывать по одному из братий. Многих уволили из обители. Пришла очередь и моя. Вошел я в комнату, там сидел игумен о. Павлин с прочими из церковного управления. Отец игумен сказал: "Вот раб Божий этот, спрашивайте его". Один из них сказал: "Что он будет говорить, чтобы записывали всё". Они спросили: "При­знаёшь ли игумена отца Павлина? Будешь ли ходить в собор по новому стилю?" На их вопрос я не мог от­ветить, у меня в это время точно отнялся язык. Они усумнились и сказали: "Ну что же ты не отвечаешь?" Я не мог сказать ничего. Тогда они сказали: "Ну, иди, раб Божий, и подумай”.

Я начал молиться Божией Матери, Споручнице моей, в сердце моем: "Скажи мне и укажи путь жизни моей: на какую сторону идти, за новый или за старый стиль? В собор ходить или куда?" И молился я, грешный, Мате­ри Божией во время своего послушания на кухне. Ког­да я свое послушание вечернее кончил, пошел к себе в келию и подумал в простоте сердца своего: "Что же Матерь Божия не извещает меня?"

Но милость Божия не оставила меня, грешного; желает всем спасения. Вдруг в келии моей явился собор: такой же, как он и есть, высоты, длины и ши­рины. Удивился я чудному явлению: как он вошел в мою маленькую келию? Но внутренний голос ска­зал: "Богу все возможно, нет ничего [для Него] не­возможного. Ну вот, надо ходить в церковь — в со­бор — по новому стилю?" В то время, когда я так размышлял, сверху спустилась завеса церковная, голубая, посередине завесы — золотой крест. Собор остался за завесой. Я остался по другую сторону заве­сы; собор стал мне не виден, и внутренний голос го­ворил: "Иди на старый стиль и держись его". И слышу голос женский сверху, с угла: "Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов”. И во второй раз то же самое повторилось, и в третий раз голос сей: "Если хочешь спастись, держи преда­ние святых апостолов и святых отцов, а не сих му­дрецов". После этого чуда всё скрылось, и я остался один в келии. Сердце мое возрадовалось, что Господь указал путь спасения, по молитвам Божией Матери. И с тех пор вспоминаю это великое чудо для спасе­ния человека».

Вот как это бывало с искренне жаждавшими благо­дати Божией и Его правды старцами!

И, подобно смиренному монаху Николаю, в эти дни тяжких духовных испытаний твердо держался «свя­тых отцов», а не «сих мудрецов» — монастырских лицемеров-обновленцев — и отец Тимон, прямо тогда называвший их, ставших в угоду мирской власти «судь­ями» своих же братьев-иноков, «мнимо праведными фарисеями».

ПИСЬМО ОТЦА НИКАНДРА ЛЕСНИНСКОГО (БЕЛЯКОВА)

Рассказывая в своих воспоминаниях о насилиях со стороны обновленческого Церковного Управления Финляндии и верных исполнителей его воли внутри монастыря, монахиня Мария приводит и письмо одно­го из валаамских иноков — уже упоминавшегося выше о. Никандра — касательно изгнания из обители в октя­бре 1926 года (чисто полицейскими методами!) ряда старостильников.

Текст этот она предваряет, в частности, такими вы­деленными ею курсивом словами, указывающими на дальнейшее угасание Валаамской обители — когда она стала уже Новым Валаамом (после эвакуации мона­хов с островов Ладожского озера внутрь Финляндии):

«Вот несколько слов описания прощания с Валаамом тех, кого изгоняли за стояние ради традиции церков­ной... Но ошибки... церковных витий оказались смер­тельными для организма Валаама, и он увял...»

И далее ею приводится полный текст письма отца Никандра:

«Вот уже исполнилось десять лет, как в глухую не­настную осень, 9/22 октября 1926 года, были вывезены с Валаамского монастыря при помощи полиции трид­цать иноков, проживших до того в обители по двад­цать и даже по тридцать лет. Среди них были старцы, убеленные сединами, и заслуженные иеромонахи с на­персными крестами. И за что так жестоко с ними посту­пили? Не за какие-либо греховные проступки, а лишь за то, что они отказались принять беззаконное цер­ковное новшество — новый стиль и новую Пасхалию, а также не подчинились новому неканоническому епи­скопу Ааву (Герману), не захотели отказаться от своей Матери Русской Православной Церкви и остались вер­ны святым канонам.

Никогда не забыть нам того грустного, прискорб­ного дня. Воистину сбылись слова Спасителя: Пре­даст же брат брата на смерть и отец чадо (Мк 13,12). Действительно, нас предали в руки полиции наш же игумен Павлин и наша же монастырская братия, но единомысленная с игуменом. Они ради временно­го благополучия, ради страха человеческого заглу­шили совесть свою, нарушили святые каноны Церк­ви и приняли энергичное участие в деятельности

обновленческого Церковного управления во изгнании нас из обители.

День нашего изгнания на редкость в эту осеннюю пору выдался тихий, озеро Ладожское было спокойно, и первый пушистый снег покрыл Валаам своим чистым покровом. Еще величественнее и суровее стала казать­ся тогда природа Валаамского острова.

Часам к 8 утра мы уже все были собраны на паро­ход; многие остававшиеся иноки-старостильники, а с ними и некоторые невольные новостильники пришли проститься с нами; немало было пролито слез с той и с другой стороны [по воспоминаниям игумена Филимона, плакал даже жандарм!]. Про­щались мы с грустным предчувствием, что многим из нас уже не придется свидеться друг с другом в сей жизни. Но вот — последний свисток, полицей­ский быстро проверяет нас всех, и пароход медленно оставляет родной Валаам, проходит по зеркальной поверхности монастырского залива и выходит в от­крытое озеро.

Как ни горько и тяжело нам было оставлять род­ное гнездо, но на душе у нас было мирно, ибо чув­ствовали мы, что страждем правды ради и что с нами Бог. Дружно, прочувствованно пропели мы величание

преподобным валаамским Сергию и Герману и вход­ное "Достойно". Понемногу скрылась из виду пристань с провожавшей братией, промелькнул монастырь "на горе высоце", а за ним пустынный скит Св. Николая Чудотворца, и мы вступили в необъятную ширь вели­кой Ладоги.

Прощай, дорогой Валаам! Придется ли вновь тебя увидеть? Но помнить тебя мы будем всегда, ведь в тво­их суровых скалах прожили мы долгие и лучшие годы нашей жизни, здесь учились благочестию и чистоте церковного учения, за которое и страждем ныне.

Изгнанник с Валаама иеромонах Никандр».

Об этом горестном времени валаамской смуты ма­тушка Мария писала позднее в одном из своих писем так: «Знаю верно только то, что старостильники ис­кали всех путей и было послано письмо к Патриарху Тихону епископом Серафимом, но это письмо перехва­тили. Пытались и писали после наши старостильники в Карловцы митрополиту Антонию и получили от­вет: "Живите, как живете" — больше, видимо, и мит­рополит Антоний не мог ничего сделать»...