Из поучений иеросхимонаха михаила

Воспоминания монахини Марии донесли до нас отдельные поучения старца Михаила, разбросанные в ее записках о нем без осо­бой системы. В настоящем же издании они по возможности собраны вместе и, безуслов­но, представляют интерес не только для характеристи­ки личности самого старца, но и для общего духовно­го нашего назидания, что, собственно, и было всегда единственной целью иноческих советов самого старца Михаила.

Слова, сказанные им некогда конкретным лицам и в конкретных обстоятельствах, вполне приложимы в целом к жизни каждого христианина, в том числе и мо­нашествующего: за этими словами стоит общий духов­ный опыт всей Православной Церкви, а потому они жиз­ненно полезны каждому из нас.

О МОНАШЕСКОМ НАПРЯЖЕНИИ

«..."Больше настоящих монастырей не найдешь. Мир с его обычаями вошел во все обители и вводит свои по­рядки. Есть еще уединенники и отшельники в глухих, неведомых местах. Но когда придет конец последнему монастырю, прекратится Литургия, — тогда будет все­му конец”.

"Держи себя всегда в напряжении. То послушание спасительно, что тяжело дается, а что нравится и лег­ко — дешево стоит”.

О ПОСТЕ И ЧИСТОТЕ

"А я смотрю так на пост, — говорил [батюшка] дру­гим, — это воздержание, а не изнурение себя. Главное в посте — это сердце сокрушенное, с искренним покая­нием и смирением: сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит. Надо тебе работать, живешь в миру, нужны силы, — [но] не лакомься, не услаждайся, не по­зволяй себе излишества, и если по необходимости при­дется съесть тебе и в посте яйцо или молоко, Господь не взыщет, не вменит во грех..."

"Какой бы ты ни соблюдала пост, даже самый стро­гий, если без истинного покаяния, то Господь не при­емлет его. Такой пост не приведет ни к спасению, ни к утешению. Главное, внутри очищай сердце”.

Старец Михаил приводил из "Духовных наставлений монаха Исаии пречестной монахине Феодоре” [настав­ление]:

"Послушай, добрая госпожа моя, что скажу тебе: тво­рящих милостыню, целомудренно и праведно живущих в мире много, но делателей Божиих, то есть ревните­лей доброго и блаженного безмолвия, возводящего к святой чистоте сердца и непрестанному лицезрению Бога, мало найдешь и между оставившими мир. Избе­ри же малую часть избранных Божиих и не страшись идти сим неучащаемым путем”.

“Это идеал — не нашей меры подвиг; кругом суета, и даже у нас в монастыре; везде — мир с его искажен­ными обычаями", — заключил батюшка.

Далее говорил батюшка: "Чистота сердца нужна!"

К слабым чадам своим отец Михаил относился очень снисходительно, но сам во всем соблюдал — во всех мело­чах — "чин” и строгий порядок, храня самый строгий пост. В понедельник, среду и пяток не ел ничего, а в последнее время даже и чай не пил — иногда себе это позволял, ког­да очень утомлялся от большого числа посетителей.

Однажды к празднику Благовещения ему прислали посылку, там были рыбные котлеты: "Ну, — подумал я, — ради праздника разговеюсь, попробую, что Еленушка прислала (монахиня-псаломщица). Помолил­ся — и вот ответ: нет, не ешь. Подумал — отдам другим, нельзя же бросить. Стал опять молиться, опять от­вет — и другим нельзя дать... Что же, думаю, сделать? Что мне надо сделать, Господи? Пусть рыба — рыбу и ест! Брось в озеро — был ответ. Так я и сделал, бро­сил в озеро. Вот, сказал он, не знаю, что это было... мо­жет быть, было на скоромном, хотя и писали, что это приготовлено на маргарине, — [так ведь] и он бывает скоромный. Надо быть очень внимательным, особен­но — на монашеском пути: что простится одному — за то взыщется с другого. Чем выше кто поднимается на духовную степень, тем требования к нему — строже и труднее. Блюдите, како опасно ходите”, — заключил батюшка.

О ПРИСТРАСТИИ

Во всех своих потребностях отец Михаил поистине был нищим; он любил только, чтобы богослужебные облачения были чисты и красивы.

"Вот, видишь ли, — ответил он на желание духовной дочери сделать ему на полку с богослужебными книга­ми красивую занавесочку, — была у меня занавесочка понаряднее, да загорелась от свечи; это мне указание, что не надо нарядной... Подарили мне скатерть белую, она мне понравилась; [так] вскоре попал на нее спирт и прожег две дыры... вот и "понравилась”, — заключил батюшка. "Возьми ее, разрежь на две части, посади за­платы — так она мне больше подойдет”, — сказал ба­тюшка, отдавая эту скатерть.

Мантия [у него] была одна за всю жизнь; толь­ко перед отъездом его в Россию подарила ему одна монахиня сшитую для него легкую мантию. Ходил он всегда в своей келлии босиком, иногда, при чу­жих, надевая легкие туфли. У него была особенно болезненно-чувствительная кожа, появлялась часто краснота и опухоль; было это от постоянного стоя­ния. Подрясник, из сурового цвета дешевой бумажной материи, подпоясан толстой веревкой. В пасхальную ночь или в особых случаях он облачался в полную схи­му со шнурами.

О МОЛИТВЕ

"В молитве прежде всего покаяние со смирением и — благодарение..."

Давая указания, [старец] велел читать каждый день молитву Филарета Московского:

"Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Отче! Даждь рабу Твоему, чего сам я и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения. Только предстою пред Тобою. Сердце мое отверсто. Ты зришь нужды, которых я и не знаю. Зри и сотвори со мною по ми­лости Твоей: порази и исцели, низложи и подыми меня! Благоговею и безмолвствую пред Твоею свя­тою волею и непостижимыми для меня Твоими судь­бами. Приношу себя в жертву Тебе. Предаюсь Тебе. Нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молиться. Сам во мне молись. Аминь".

"...Смиряться надо и за все благодарить”.

О молитве Иисусовой говоря, батюшка спросил: "Да как ты молишься? Ко всему должна быть подготовка.

Все эти приемы и дыхание, о которых читала, — оставь; только сердце может повредить, такие случаи бывали.

С Иисусовым именем, с этой молитвой, должен быть вопль из глубины сердца — тогда и будет молитва"».

Вообще о. Михаил — как валаамский духовник — весьма трезво, ибо опытно, ориентировался в учении о Иисусовой молитве. Недаром, когда в 1939 году в мо­настыре чуть ли не целый год жил о. Сергий Четвери­ков, готовивший тогда книгу об Иисусовой молитве, то тот нередко советовался по этому поводу с наиболее духовно опытными валаамскими иноками, творив­шими Иисусову молитву, и, как вспоминала монахиня Мария, «иногда в обсуждении разных вопросов на эту тему принимали участие и старцы, и о. Михаил — тогда еще Тимон».

Но продолжим поучения старца.

«В другой раз [батюшка] сказал:

"Молись так:

1. Иисусе Сладчайший и Дражайший, молю Тебя и умо­ляю — вся мне прости и спаси мя.

2. Иисусе Сладчайший и Дражайший, научи меня мо­литься, научи любить Тебя, исполнять заповеди Твои.

3. Иисусе Сладчайший и Дражайший, обогати меня смирением, кротостью и слезами, ибо нету меня друго­го пути к Тебе на небушко.

В такой молитве больше смирения".

И еще в другой раз сказал:

"Какая тебе молитва Иисусова?! — Мытареву мо­литву читай!" [то есть молитву евангельского мытаря: Боже! будь милостив ко мне грешнику! (Лук 18,13)]».

"Всегда надо иметь хотя самую краткую молитовку и стараться всегда помнить, что Господь тебя видит, — ходить перед Господом старайся.

Идти вперед надо терпеливо, постепенно отстраняя все лишнее и многозаботливое (смотря по внутренне­му состоянию)"

«Две силы в нас действуют: добрая воля и сопротив­ление плоти. Хочу молиться... а плоть возражает: не могу, не хочу. Молитву нельзя оставлять, но и плоть не изнурять — все в меру... А без меры — и хорошее не бу­дет на пользу».

«БУКВАРИ», ИЛИ ФАРИСЕЙСТВО

Особенно характерно было отношение отца Михаи­ла к «букве законной», к мнимо-фарисейскому, мнимо­праведному. Все должно быть внутренне живым, жиз­нью, и молитва должна быть живой жизнью.

Однажды мать Сергия (Фредерикс) получила [от ба­тюшки] такой ответ на свое недоумение:

«Ты спрашиваешь об уставе, а знаешь ли, что устав ро­дился от молитвы? И сам устав весь должен быть молит­вой. А если не так и [если] будете только "букварями”, [то] хоть все правила вычитывай, сколько их ни есть, и сколько ни хвались ими, — они [то есть молитвословия из монашеского молитвенного правила. — Авт.] будут не на пользу душе, а даже на осуждение, если нет в них сердца сокрушенного и смиренного».

Как-то духовные чада спросили батюшку: «Теперь мы тайные монахини, батюшка; нам нужен устав — укажите нам».

Старец сказал: «Жили эти три тайные монахини вме­сте, в деревне ходили на работу или брали работу до­мой, постоянно имели общение с мирянами, бывали в их сообществе. [На просьбу монахинь батюшка отве­тил так:] А вот вам устав — заповеди блаженства знае­те? Возьмите первую заповедь, начинайте ее, трудитесь над ней — вот вам и устав! Все добродетели и уста­вы — ничто без этой заповеди. Это у Лествичника чи­тали ведь? (Это батюшка однажды рассказал духовной дочери, предостерегая от “внешнего только"). А если и все службы выстаивать будете, всё вычитывать, весь устав выполнять, а внутри не будете очищаться, то бу­дете мнимо праведны, как фарисеи. И устав, и чтение — сами должны быть молитвою. От молитвы родился и создался устав и чин, и должен он быть внутренним, как и внешним. Готовиться надо к нему постепенно, со ступени на ступень восходить, а не сразу браться за высокое, — труд и труд нужен повседневный.

Без борьбы и труда нельзя обойтись. Кто без труда и опыта об уставе и чине только думает, тот подобен едва прошедшему сельскую школу и желающему пони­мать книги, которые изучают в Академии.

Вот, смотри, у нас на Валааме все вычитывают всё по уставу и чину... а как себя ведут, какая это монашеская жизнь? Как в храме стоят? Как один к другому относят­ся? К начальствующим?! К старцам?! Игумен — не игу­мен, духовник — не духовник: ничего будто не по­нимает. Это — не так сказал, это — не так сделал; всё переберут... и то — не то, и то — не так. Хорош — только когда по головке гладишь. А всё ведь вычитывают и кла­няться умеют. О нестяжании и постничестве и не гово­ри — слушать не станут. Вот какое пришло время”».

Это было уже на Новом Валааме после войны — срав­нить нельзя было с настоящим Валаамом.

Фарисейства и одной только «буквы законной» отец Михаил не переносил. Для этого у него было свое особое слово «букварь»: «Не будь никогда букварем; я не гово­рю, что надо упускать, не выполнять, нет, — всё надо, но если только это, то это будет в осуждение».

Как-то раз две его духовных дочери, приехав на Вала­ам, захотели особороваться.

Отец Михаил дал с радостью свое благословение, но сам не мог совершить этот чин по болезни глаз — один глаз ничего не видел, а второй «глазик закапризничал», очень утомляясь от долгого [молитвенного] чтения. Он послал приехавших к благочинному о. Симфориану, — но тот от­казался на том основании, что, когда он получал иеромонашество, в числе прочих правил от церковных властей было предписано соборовать только «в случае болезни».

Отец Михаил очень расстроился: «Вот так всё у нас и делается "по уставу"; вот уж этот Симфориан — бук­варь! У нас нынче и до Причастия допускают по уста­ву — через 3 недели».

«Был, — рассказывал батюшка, — такой случай: один брат плохо себя почувствовал, захотел испове­даться и причаститься, — нет, говорят, еще трех недель не прошло, не положено, подожди. Пошел я к ним и гово­рю: “Что вы делаете? Забыли, как жили первые христиа­не? Забыли апостольские правила? А что о. Иоанн Крон­штадтский говорит?” Не послушались меня, а наутро брат этот и умер. Вот до чего могут дойти эти буквари».

Правила такого рода были строго предписаны фин­ским Духовным Управлением.

О ЖЕРТВАХ БОГУ

«Многими скорбями — вот жертва Богу», — говорил батюшка.

«Какая бы ни была тучная жертва — не угодна она Богу, если хоть капля жаления в ней есть, хоть малая доля стяжания и пристрастия. Всё главное — в искренности,

правдивости, чистоте сердца. Жертва, угодная Богу, была жертва бедной вдовицы, потому что была всецелая, от чистого сердца, — такую жертву Он приемлет с любо­вью».

(Бывали случаи, когда отец Михаил, получая множе­ство посылок и подарков, — не принимал их, отдавал сразу другим или же просто отказывался. Остальное — всегда раздавал другим, а денег совсем не брал, — а если брал, то или для церкви, или когда знал, что надо помочь другим. Бывало, приедут его чада — он и доро­гу им всю оплатит, и с собой даст.)

После 65 лет возраста все в Финляндии получают ма­ленькую пенсию; получали и монахи. За небольшим вы­четом, эти деньги выдавали им на руки, но отец Михаил от них отказался, оставив их в пользу монастыря. "Разве монаху нужны деньги?! Я вот ничего не беру и от монасты­ря, а смотри — сколько всегда Господь мне дает; у меня все есть в изобилии — и масло, и вино, и свечи, и ладан". О пище отец Михаил даже не упомянул... "Кто всецело предал себя Богу — того Господь не оставит", — добавлял старец.

«Вот, послушай, что недавно было со мной. Кончался у меня ладан. Пошел просить у отца Луки (он был мно­го лет гостинником, деловой, коммерческий и очень экономный), а отец Лука, как всегда, стал думать и мед­лить. Ладан кончается. Встал я на молитву и говорю: "Господи, знак ли это, что я должен кончить служить?.."

И вот ладан пришел к концу — отец Лука все медлит. А я получаю совсем неожиданно посылку из Америки. Прислал ее мой друг — отец Герман, через других. Отец Герман был канонархом на Старом Валааме; во время разделения — как старостильник — уехал с Валаама в Болгарию, потом в Сербию. В этой посылке было 2 ки­лограмма чудного ладана: вот он», — показал отец Ми­хаил. Более двадцати лет отец Герман ничего не давал о себе знать и — после такого перерыва! — прислал этот ладан в тот день, когда у отца Михаила кончился свой.

О ДАРАХ И ГРУЗАХ

[Учил старец Михаил:]

"Жизнь наша — это море, по которому надо плыть в своей лодке. Одни плывут ровно, благополучно — не перегруженные, другие — с волнением и опасно­стью, если есть большой груз, а третьи — с особой опас­ностью, сильно перегруженные.

Если ты принимаешь дары, ты обязываешься при­нять на себя и часть долгов этого человека. Какие это долги? Не вещественные, нет, а это — грехи. Должна молиться о прощении этих грехов, как о своих, — всё с тебя взыщется. Принимать можно только в слу­чае крайней необходимости — не иначе; никакого лишнего груза не прибавляй к своим грехам. Едва ли кто сможет одолеть и снести тяжесть груза своего и чужих еще грехов в житейскую бурю. Безопаснее переплывают в своей лодке — не взяв чужих грехов со своими.

И еще скажу тебе: что не есть необходимость для ми­рян — то необходимо для монахов.

По мере устроения — каждому свои требования; дру­гих не суди — но смотри только на себя.

...И чем дальше идет человек по духовному пути, тем больше и теснее его окружают бесы, не терпящие сего пути. Бояться их не надо, но борьба — чем даль­ше, тем сильнее, и так до конца и должна быть — не на жизнь, а на смерть, во всем и во всех мелочах. Тут нужна большая осторожность и внимание, чтобы не утратить легко [то], что с трудом приобрел, и не по­терять душевный мир — что драгоценнее всего”.

ВЗЯТКИ

[Учил старец:]

"Во всем надо быть очень внимательным к себе, во всех мелочах, не допускать ни малейшей лжи, или не­искренности, или лести и человекоугодия.

Вот у меня одна мантия с того дня, как я пострижен. Схимочка тоже одна, давно ее себе приготовил, а куко­ля и теперь нет, а надо бы иметь его. Пошел к игумену за благословением — говорит: да пойди сам к портному, пусть сделает... Пошел я к нему, а он: нет и нет, не могу, не умею... Да ты — говорю — только скрой, а мне со­шьют другие. Нет — говорит — не могу, не умею...

Я знал, что ему надо подарок сделать, и за подарок он всё сделает, что надо, — сумеет. Но знаю я и то, что за са­мое малое участие в этом деле подкупа, взятки, в этом грехе, — я буду в ответе, буду истязаем на мытарствах. Так ни с чем я и ушел от него. Давать повод другим и со­участвовать в их грехах — надо очень остерегаться...

Мы, монахи, даем обет нестяжания; обет надо всегда помнить”.

О ЛЮБВИ

"Главное же — это смирение и любовь. Кто много любит, тому многое и простится”.

Говоря о любви к ближним, отец Михаил указал на житие Пафнутия Великого: "Проявление любви к ближнему мо­жет спасти и большого грешника. Любовь покрывает всё”».