Законы Фридриха II против еретиков и Римские законы против патаренов 1231 года

Молодой германский император, внук Фридриха Барбароссы, был питомцем Иннокентия III. В бытность свою сицилийским королем, с годов детства и юности, он привык видеть себя под надзором духовенства. Кардинал Ченчио Савелли, он же впоследствии Гонорий III, пребывая легатом в Сицилии, издавна находился в близких отношениях к Фридриху. Под его руководством будущий император получил разностороннее для того времени образование. Он далеко не отличался клерикальным характером, хотя был верен духовенству; Фридрих с признательностью называет своих учителей «наши кормильцы». Должно заметить, что Иннокентий III и легат не стесняли развитие его духа, даже позволяли проводить время в обществе арабских ученых, которые познакомили его со своим языком, философией и религией. Фридрих II, став королем, приступил к делу правления с горячей энерги­ей, с запасом новых идей. Эти-то идеи и дают трагичес­кое значение его исторической личности; они осветили его особенным симпатичным блеском, но ему самому принесли одни несчастья, гонения и горькое сознание напрасно растраченных сил.

Природа щедро наделила Фридриха богатыми дарова­ниями; как государственный человек, он далеко опередил свою эпоху и занимает в XIII столетии в этом отношении одинокое место. Современники во многом не понимали его и не могли ему сочувствовать, но что касается его взглядов на религиозный вопрос, то здесь он ничем не выделялся от окружающих. Были ли то впечатления детства, воспомина ния ли прежней дружбы, политический ли расчет, крутой ли от природы характер, способный с одинаковой силон проявлять себя и в добре, и в зле, только во всяком случае не искренние побуждения поставили Фридриха II Гогенштауфена в ряд гонителей свободы совести. Памятники не дают обстоятельных сведений о таком неуловимом вопро се, как личное религиозное настроение Фридриха в те годы, когда Гонорий III решился короновать его в Риме римс­ким императором, после того как он был уже провозглашен и коронован в Германии. Его индифферентизм в делах веры, симпатия к магометанскому культу, тогда еще не были известны. Но подозрения в ереси, кощунстве и даже атеизме, которые десять лет спустя Церковь бросала ему и глаза, его явное пренебрежение к исполнению католичес­ких обязанностей — все то, что после приписывали Фридриху с более или менее достаточным основанием его вра ги, не могло проявиться внезапно в короткий промежуток времени.

Напротив, упомянутые явления коренились в условиях его воспитания, среды, в которой он получал первые вне чатления, его положении в качестве государя страны, значительная доля населения которой состояла из потомком арабов и греков, где мусульмане и евреи открыто совершали свои обряды и где катары и всякие еретики были весьма многочисленны в начале XIII столетия. Казалось бы. несомненно, что Фридрих, не будучи воспитан в католн ческой исключительности и впечатлительный по натуре, должен был с молодых лет относиться спокойно к различию религиозных культов и привыкнуть к терпимости. Тем хуже для него, если из порывов самовластия и непонп\ы ния своих истинных политических выгод он явился в обширных пределах империи гонителем того принципа, представителем которого был сам.

Как бы то ни было, но законы, принятые Фридрихом II, по своей суровости не уступают эдиктам Феодосиева кодекса. Император не только развязал руки католическому духовенству накануне открытия инквизиционных трибуналов, но дал ему сильную нравственную и физическую поддержку. Доказательством того, что на Фридрихе лежит тяжелая ответственность за пособничество введению инквизиции, служит то, что впоследствии, в 1243 году, Иннокентий IV не нашел ничего лучшего, как предписать пастве исполнение этих готовых законов. Папа прикрылся щитом императора и мог с притворной гуманностью сложить позор за изобретение бесчеловечных мер трибуналов на «атеиста и мусульманина». Поли­тика римского императора послужила для Церкви удобным средством достигнуть одновременно двух важных целей: побудить светскую власть вступить в борьбу с магометанами и приступить к истреблению еретиков. При этом имелось в виду оградить личные интересы духовенства.

Тотчас после обряда, совершенного двадцать второго ноября 1220 года, Фридрих II принял крест из рук кардинала Уголино, будущего папы Иннокентия IV, обещая через полгода лично выступить в поход, и тут же, не выходя из храма, подписал эдикт, составленный по указанию папы и имевший целью обезопасить духовенство и Церковь от всех врагов в Империи. Тогда же папа, с высоты престола, произнес анафему против еретиков обоего пола, их укрывателей и защитников. Еретикам полагались следующие наказания: за издание статутов против так называемой свободы Церкви, то есть в сущности ограничивавших свободу злоупотреблений этой Церкви, — бесчестие и уничтожение таких распоряжений, а через год императорское преследование и передача владений в другие руки. Ущерб, нанесенный духовному лицу, должен быть вознагражден втрое. Привлечение духовного лица к светскому суду, по гражданскому или уголовному делу, угрожает обвинителю потерей всех прав, а судье лишением места. Далее идут законы против еретиков. Катары, сперонисты, леонисты, арнольдисты и другие еретики объявлялись бесчестными, бесправными перед законом и изгнанными; их имущества конфисковывались; их дети лишались права наследства.

Вместе с тем этим императорским законом подтверждались в шести пунктах все постановления латеранского собора против еретиков (39). В конце грамоты Гонорий III писал, между прочим, от себя: «Если кто в дерзости своей, по внушению врага рода человеческого, осмелится преступить сие в чем-либо, то пусть знает, что тем навле­чет на себя негодование Всемогущего Бога, а также бла­женных апостолов Петра и Павла».

Фридрих при всей личной гуманности, какую обнару­живал позже относительно сарацин, этим эдиктом задер­жал дальнейшее развитие ереси в обширных пределах, подчиненных его влиянию. Он ограничил ее одной Фран­цией, точнее Лангедоком, где кипела тогда горячая борь­ба. Напрасно думать, что его личные убеждения служили гарантией свободы совести. Вместе с честолюбием он на­следовал от Гогенштауфенов родовую черту их характе­ра — стремление к насилию, неразлучное с крутостью нрава, которой славился его отец. Своей жестокостью он не раз напоминал Генриха VI. Свободу самостоятельных отношений к религии и право смеяться над догматом он предоставлял лишь себе и строго возбранял своим под данным всякое свободное проявление религиозных убеж дений. Он был другим, когда обстоятельства поставили его во враждебные отношения с папами. Он пытал и мучил тех духовных лиц, благоговение к которым пред писывал несколько раньше.

Руководимый этими побуждениями, четыре года спу­стя, поскольку все еще многочисленные патарены суще ствовали в Италии, Фридрих уже по собственной и ни циативе издает против этих людей законы, достойные Нерона. Ирония истории заставила полуатеиста соста вить кодекс жестоких наказаний за преступления протии веры. Непосредственным побуждением к их изданию служило желание Фридриха чем-нибудь вознаградим. Церковь за неисполнение обещанного им похода в Палестину, к идее которого относился не без внутреннего отвращения. Он справедливо рассчитывал более выгадать для Европы дипломатическим путем и с большим тактом выжидал разгара и исхода междоусобий, которые тогда охватили мусульманский мир от Гибралтара до Вавилона. Между тем в каждом послании папа напоминал ему об обещании.

В начале 1224 года магистр Тевтонского ордена Герман прибыл из Палестины в Палермо, любимую резиденцию Фридриха, и, в ярких красках представив унижение христианских владений в Палестине, вновь возбудил в нем мысль о походе. Печальные вести, приходившие из Палестины, волновали души всех ревностных католиков; император должен был удовлетворить общественное мнение. Он назначил отъезд в Германию, а оттуда в Палестину, но дела с сицилийскими сарацинами опять удержали его. Тогда он, поручив Герману ехать в Рим, и желая в то же время успокоить Церковь относительно ереси, написал свои конституции против еретиков. Несомненно, что он приблизил инквизицию, дав ей средства к существованию и узаконив ее идею. Других его побуждений мы не знаем.

Император давал знать всем духовным и светским судьям и должностным лицам, что еретики, как «змеиные сыны вероломства, дерзающие оскорблять Бога и Церковь, как бы изгрызая тем утробу матери своей», должны быть предаваемы судам и юстиции. Он высказывает общее убеждение, что таких людей не должно оставлять живыми. Всякие еретики, где бы они ни были осуждены Церковью, должны быть этими судьями преданы наказанию, сообразно их преступлению. Те, которые лишь из страха смерти присоединятся к Церкви, будут присуждены к покаянию по каноническим постановлениям и к пожизненному заключению, в котором они удобно могут совершить это покаяние. Если в каком-либо месте империи будут выявлены еретики, то инквизиторы, назначенные апостольским престолом, и другие православные ревнители (40) могут заставить судей схватить их и держать в крепком заточении до тех пор, пока, отлученные Церковью, они не будут осуждены и казнены. Все лица, имеющие какую-либо власть в округе, со своей стороны должны указывать упомянутым инквизиторам на подозрительных; те, кто оказывает покровительство и поддержку еретикам, также подвергаются смертной казни, а равно и те, которые к тому лукаво подстрекают других, подготавливая таким образом защитников ереси. Такой же смертной казни подлежат и те, кто раньше отреклись от ереси, но после, сохранив жизнь, опять впали в нее.

Император велел строго следить за теми, которые, буду­чи возвращены в лоно Церкви, выселяются в другие места, дабы там они не разлили яд заразы, и дозволять им это переселение после получения свидетельства в их надежности. Он изъявил свою волю, чтобы во всех пределах империи существовала только одна истинная вера и чтобы ересь всеми мерами была искоренена. Если виновные в оскорблении величества наказываются в лице их самих и в лице их потомства, то тем справедливее поступать так против поносителей имени Божьего и разрушителей католической веры, с той разницей, что здесь наказание должно быть сильнее.

«Бог вымещает преступления отцов на детях» — так решил этот богослов в императорской порфире. Потому еретики отныне даже до второго колена лишаются своих владений и объявляются неспособными к занятию каких- либо общественных должностей. И они, и дети их не­мо гут пользоваться никакими почестями, хотя бы послед ние были сами по себе верными католиками; исключение делается только для тех детей, которые станут доносчиками на своих отцов. Далее Фридрих извещал, что он принимает под свое покровительство братьев-проповедников, которые отправлены в империю по делам веры против ере­тиков, а также всех, кто станет судить еретиков, будут ли они пребывать в одном городе или будут переходить т одного в другой. Он предписывал, чтобы все власти ока­зывали им всякое содействие и благосклонно принимали каждого из таких лиц, когда бы и кто бы из них ни обратился. Власти так же должны были защищать их личности от оскорблений еретиков и возможных покуше­ний, давать им советы, указания и деньги ради соверше» ния дела, столь важного пред Господом. Арестовывая ере­тиков по их указанию, содержа их в тюрьмах, совершая над ними определения церковного суда, светская власть должна знать, что служит Богу, приносит пользу госу« дарству и заботится совокупно с этими братьями на, искоренением ереси.

«Если же кто окажется недеятельным и слабым в исполнении этой обязанности, следовательно, бесполезны относительно Господа, тот в глазах наших может оказаться виновным» (41).

Так заканчивался этот первый статут. Остальные, подписанные тем же 22 февраля 1224 года, содержат несуще­ственные дополнения и пояснения к первому. Второй весь почти состоит из подбора бранных выражений на еретиков. Они были, впрочем, в духе времени; впоследствии теми же словами Фридрих щедро обменивался с папами, для которых так усердно работал сейчас. Но эта брань особенно странна в его устах.

Он объявлял, между прочим, что всякая ересь есть сударственное преступление. Он обязывал своих подданных быть шпионами и доносчиками; преступников также следовало испытывать в вере и после допроса в случае сомнения предавать в распоряжение духовных лиц. «Еретиков следует сжигать живыми в присутствии зрителей». За них запрещается ходатайствовать кому-либо пред императором под страхом опалы. Третий статут был не что иное, как IV канон латеранского собора. Четвертая конституции предназначалась преимущественно для Италии, потому могла быть издана несколько позднее: она вошла в знаменитую Конституцию королей Сицилии, этот замечательнейший юридический памятник XIII века. Здесь синьорам, подестам и консулам предписывается старательно следить за ересью, искать подозреваемых лиц. Если какой феодал окажется в этом деле неисполнительным, то через год лишается своей земли, которая отдается надежным католи­кам. Дома, где жили еретики и лица, сопричастные им, где они поучали и совершали свои обряды, повелевалось уничтожать и впредь не восстанавливать. Фридрих добавлял, что все отлученные по подозрению в ереси лишаются по про­шествии года всех гражданских прав и покровительства за­конов; они оказывались в положение рабов, которые сами были бессильными и бесправными, а ими мог повелевать всякий.

Замечательно, что через пять лет Фридрих сам был обьявлен отлученным и проклят папой, и тоже по подозрению в ереси. То была расплата за его религиозное лицемерие, за желание служить в одно и то же время двум божествам. Мы старались обнаружить его побуждения. Для Фридриха II нельзя найти обыкновенных оправданий исторических лиц. Он не платил дань своему времени. Как человек близкий к гениальности, он сам руководил эпохой и указывал ей новые идеалы.

Издав грозные законы против врагов Церкви и фактически преследуя их, он в то же время своим поведением относительно Церкви сам становился в ряды ее врагов. Он страшил Церковь своим светским могуществом, велитчиной своих владений — от Балтийского моря до Средиземного, от Вислы до Роны. Его светский меч мог поспорить с духовным. Таким образом, столкнулись две страшные силы: одна— всерасполагающая Церковь, другая — материальное могущество императоров. Последнее грозило еще более усилиться вследствие честолюбия молодого государя.

Унитарные и завоевательные стремления Фридриха были громадны. Они развивались последовательно. Восстановить старое римское имя во всем его величии, овладеть всеми землями прежних Цезарей и сбросить с себя иго пап с их претензиями на светское господство — были мечты его лучших лет, мечты понятные, но не осуществимые для того века и его средств. Он со странным для его гения тщеславием иногда называл себя наместником Христа, а своего канцлера Петра делла Винье — апостолом, сына Конрада — божественным отпрыском крови Цезарей, а жену Констанцию — божественной матерью.

Рим понимал, что крестовый поход — только предлог к началу папско-императорской борьбы. Смертельная борьба должна была произойти потому, что она была завещана преданиями Григория VII и что наконец два лагеря получили к тому необходимые условия. Гонорий III, опираясь на обман Фридриха II, уже решился отлучить его от Церкви, но внезапная смерть остановила исполнение его намерения. Он передавал это заветное папское право своему энергичному преемнику, старшему Уголино, ко торый прежде был столь же другом Фридриха, как Доми ника и Франциска, а, надев тиару, стал заклятым врагом императора. Он не замедлил разразиться отлучением по чти в то самое время, когда император после первом неудачи вторично садился на корабль для отправления и Палестину (двадцать девятого сентября 1227 года).

Папа привел весьма основательные доводы против Фридриха: его видимое равнодушие к походу, нарушение решений верельского, флорентийского и сан-джерманс кого съездов, его бегство и притворную болезнь*1. Импе­ратор вознегодовал. Тот самый человек, который грозил костром еретикам за то, что они поносят Церковь и ду­ховенство, теперь в окружном послании к христианскмм государям резко нападает на римские пороки и предска­зывает Церкви «скорое разрушение». Через четыре года после своих церковных статутов он сам выдал прежних друзей.

«Уже не говорим, — замечает император, — о симонии и о множестве различных немыслимых в наше время побо­ров, которыми римский двор обременяет своих же духов­ных лиц. Не скажем ничего, как эти духовные явно и тайно занимаются ремеслом ростовщиков, которое до них было неизвестно миру и которое так портит мир. Речи их слаще меда и нежнее масла... ненасытные кровопийцы» (42). Тут он указал Европе на Раймонда Тулузского, тогда боровшею­ся в последней агонии с чужеземным завоеванием, «с ко­торого курия не снимет отлучения, пока не обратит в раб­ское подчинение».

Каково бы ни было озлобление императора, оно нисколько не оправдывает желания папы всячески вредить предводительствуемым им крестоносцам, погубить и даже изменнически убить Фридриха II на Иордане, во время его пилигримства, как записано в одной летописи, — факт, весьма характерный для духовенства того времени (43).

Десятилетнее перемирие, заключенное Фридрихом с египетским султаном, довольно выгодное для христиан­ства*2, подверглось злобному порицанию первосвященни­ка, «свирепевшего более и более». Но для борьбы за идею необходима поддержка, если не в средствах, то в общественном мнении. А существенная историческая заслуга Фридриха II в том и состояла, что он своим обращением к Европе создал эту силу и на первый раз склонил ее к себе. Личное озлобление Григория IX было слишком заметно, так как нельзя было затмить услуг императора крестовому делу. Симпатия преобладала на стороне Гогенштауфена. Папа принужден был уступить; он изъявил келание войти в переговоры. Фридрих тоже искал проще­ния и снятия отлучения для осуществления своих новаторских планов.

Противники увиделись первого сентября 1230 года, три дня беседовали и вновь заключили в Сан-Джермано пись­менный договор. Здесь Фридрих не имел желания указать на возможность иной политики относительно ереси. Инквизиция уже была решена в уме папы. Фридрих же объявил себя его сыном, составляющим с ним чуть ли не единое существо. Тяжелой иронией отзывались слова императора, что «тучи миновали и солнце снова занялось над христианским миром».

Лучи этого солнца прорезались для многих тысяч провансальцев того времени смертельными ударами молнии. Духовенство усаживало их по тюрьмам и тянуло к допросу, а после него благословляло и вело к костру. С 1229 года, под шум борьбы папы и императора, инквизиция уже фактически существовала; ее система была оформлена на тулузском соборе. Мы указали на этот важный момент в первой главе этого тома. Но ей недоставало папской санкции. Начало истории инквизиции скрывается, таким образом, не столько в документах, сколько в обычае. Документы только узаконивали ее, но и они не замедлили появиться.

Около 1231 года ересь имела неосторожность проявить­ся в Риме. Курия всполошилась. Папа вышел из себя. Буллой 1231 года Григорий IX подтвердил все прежние папские и императорские постановления против еретиков и предписал усилить карательные и предупредительные меры. Он велел выкидывать из могил трупы ерети­ков. На мирян легло запрещение вступать в богословские рассуждения друг с другом под страхом отлучения (44). Эта булла была подтверждена Иннокентием IV, Александром IV, Николаем III и внесена в канон «О еретиках», но и в ней пока ничего не говорилось об учреждении инквизиционных судов. Однако за них уже хлопочет тог­да перед папою его приближенный, ученый юрист Раймонд де Пеньяфорте, принадлежавший к доминиканскому ордену. Римский сенат, слабый отпрыск своих державных предков, поспешил тотчас же, со своей сторо­ны, распорядиться об уничтожении ереси.

Плебисцит 1231 года издан от имени сената и народа. Всякий сенатор должен был делать распоряжение об арес­те еретиков, по указанию «назначенных Церковью инкви­зиторов и других мужей католиков», предавать их церков­ному суду и через восемь дней исполнять приговор (45). Иму­щество осужденных в тот же срок описывалось. Оно дели лось на три части: одна доставалась донесшему на еретика, другая — сенатору, третья шла на постройку и поправку городских стен. Всякий из горожан, кто знал про еретика и не представил его, подлежал штрафу в двадцать ливров, и в случай неуплаты объявлялся бесчестным, пока чем-либо не заслужит прощения. Кто укроет еретика или окажет ему какое-либо покровительство, а тем более защиту, тот ли шалея третьей части имущества. Каждый сенатор перед вступлением своим в должность обязан давать присягу и исполнении законов против ереси; отказываясь от того, он лишил бы все свои акты законной силы, и никто не дол жен ему повиноваться. Если бы впоследствии он и согла сился на требуемое, то все-таки считается клятвопреступником и лишается права занимать какую-либо должное п., хотя должен внести штраф в двести марок (46).

Григорий IX удовольствовался этими законами. Сравни вая их с постановлениями Фридриха II, нельзя не заме­тить их относительной мягкости, сразу видно, что их пн сало перо людей, понимавших смысл свободы, — для ере­тиков была возможность свободно оставить Рим на плачах христианского первосвященника. Тем не менее папа реки мендовал их для исполнения архиепископу миланскому и прелатам Лангедока.

Это некоторым образом задело самолюбие Фридриха II. Он желал превзойти римских сенаторов; это ему было не­трудно, стоило только возобновить свои прежние указы. Но тем он не ограничился. В 1231 году император издал новый закон, который грозил новой карою еретикам и по некоторым причинам не был принят даже самой инкип зицией.

«Так как мы, — писал он своему наместнику в Ломбардии, архиепископу магдебургскому, — самим Богом поставлены в хранители и защитники церковного спокойствия во вверенной нашему правлению Империи, то неужели мы можем терпеть в справедливом и искреннем удивлении, как растет вражеская ересь и позор в самом Ломбардии, в которой многие безнаказанно хулят Церковь и веру католическую? Или мы должны притвориться, или будем небрежно слушать, как нечестивые хулят Христа и веру, и не выйдем из своего спокойствия? Конечно, Бог уличит нас в неблагодарности и небрежении. Он, который дал против врагов его веры меч материальный и всю полноту власти... и потому, ревнуя быть достойным того, настоящим эдиктом нашим ненарушимо постановляем во всей Ломбардии, что если кто город­ским начальством или диоцезным, на месте своего проживания, после основательного испытания, будет открыто уличен в ереси и осужден как еретик, то подестой ли, собранием ли, или просто католическими мужами города диоцеза должен быть немедленно поставлен перед начальником и нашим именем присужден к огненной казни и сожжен в пламени, или если признают возможным оставить ему жалкую жизнь в пример прочим, то вырвать ему язык, дабы он не мог впредь кощунствовать на католическую веру и имя Господне».

Император повелевал наместнику распорядиться обнародованием этого закона по всей Ломбардии, а всем властям исполнять его под страхом изгнания (47). Таким образом, всякий мог врываться в чужой дом, отыскивать что ему нужно и в случае удачи подвергать жилище и имущество конфискации. Все это стало для Милана печальной действительностью.

На этот раз Фридрих II делает попытку захватить суд над еретиками в свои собственные руки, вручив его своим наместникам. Тогда он смотрел на еретиков с точки зре­ния римских императоров — как на мятежников против власти, как на нарушителей спокойствия. При этом он далеко не был чужд идеи подчинения Церкви государству, которая была существенной причиной его борьбы с папа­ми, грозившей возобновиться в этот самый год. Григорий IX благодарил императора за его ревность, за меры подавления ереси в Неаполе, но отрезание языков не вошло в практику его духовных судов.