Если я отброшу верования, за что мне тогда держаться перед лицом смерти?

Когда смерть постучится в двери, ты узнаешь, что все верования исчезли. Верование в бессмертие души не поможет, когда смерть постучится в двери, — ты будешь плакать и рыдать, ты будешь цепляться за жизнь.

Когда придет смерть, ты забудешь все о Боге; когда придет смерть, ты не сможешь вспомнить теорию — и ее сложные коннотации — о реинкарнации. Когда смерть сшибает тебя с ног, она сшибает с ног всю структуру знания, которую ты построил вокруг себя, — она остав­ляет тебя абсолютно пустым и с осознанностью, что вся жизнь была пустой растратой.

Мудрость — это совершенно другое явление: это опыт, не верование. Это экзистенциальный опыт, это не знание извне. Ты не веришь в Бога — ты знаешь. Ты не веришь в бессмертие души — ты его испытал. Ты не веришь в реинкарнацию — ты помнишь ее; ты по­мнишь, что был здесь много раз. И если так было в прошлом, так будет и в будущем.

Ты помнишь, что был во многих телах: ты был ска­лой, ты был деревом, ты был животными, птицами, ты был мужчиной, женщиной. Ты жил во множестве форм. Ты видишь, что формы меняются, но внутреннее созна­ние остается прежним; поэтому ты видишь только по­верхностные изменения, но существенное - вечно.

Это видение, не верование. И все настоящие масте­ра заинтересованы в том, чтобы помочь вам увидеть, не поверить. Мудрость возникает внутри вас, это не свя­щенное писание. Вы начинаете читать свое собствен­ное сознание.

Мне кажется, христианская концепция души — то же самое, что ты подразумеваешь под насто­ящим существом, тем, кто наблюдает. Почему Иисус не говорил о возможности реинкарнации души? Кажется, в этом разница между восточны­ми и западными религиями. Не мог бы ты что-нибудь об этом сказать?

Иисус прекрасно знал о реинкарнации.

Косвенные указания на нее распространены по всем евангелиям. Только вчера я говорил, цитируя Иисуса: «Я был раньше Авраама». И Иисус говорит: «Я вернусь».

В его словах есть тысяча и одно косвенное указание на реинкарнацию. Он прекрасно знал, но была какая-то другая причина тому, что он не говорил о ней, не пропо­ведовал ее.

Иисус был в Индии и видел, что случилось из-за теории реинкарнации. В Индии этой теории учили почти за пять тысяч лет до Иисуса. И это правда, это не толь­ко теория; теория основана на истине. Человек прожи­вает миллионы жизней. Этому учили Махавира, Будда, Кришна, Рама; все индийские религии с этим соглаша­ются. Вы удивитесь, узнав об этом: они не соглашают­ся ни в чем, кроме этой теории.

Индуисты верят в Бога и душу. Джайны вообще не верят в Бога, только в душу. А буддисты не верят ни в Бога, ни в душу. Но относительно реинкарнации все три религии соглашаются — соглашаются даже буддис­ты, которые не верят в душу. Очень странно... кто же тогда реинкарнирует? Даже они не могут отрицать явле­ния реинкарнации, хотя и отрицают существование души; они говорят, что души не существует, но реинкарнация существует. И им очень трудно доказать реинкарнацию без души; кажется, это почти невозможно. Но они на­шли способ — конечно, очень тонкий способ и очень трудный для понимания, но они кажутся ближе, ближе всех к истине.

Легко понять, что есть душа, и когда ты умираешь, тело остается на земле, а душа входит в другое тело, в другое материнское чрево; это простая, логичная, мате­матическая вещь. Но Будда говорит, что никакой души нет, есть только континуум. Это все равно, что вечером зажечь свечу, а утром, задувая ее, спросить: «Тот ли это самый свет, который я зажег вечером?» Нет, свет не тот же самый, и все же есть континуум. Вечером, когда ты зажег свечу... этой свечи больше нет, пламя постоянно исчезает; его заменяет другое пламя. Эта замена так быстра, что ты не видишь промежутков, но при помощи чувствительных научных приборов возможно увидеть промежутки: одно пламя исчезает, другое приходит; одно уходит, другое возникает. Обязательно есть небольшие промежутки, но их не видно невооруженным глазом.

Будда говорит, что точно как пламя свечи не остает­ся прежним — оно постоянно меняется, хотя в другом смысле оно остается прежним, потому что это тот же континуум, — точно таким же образом, в тебе нет сущ­ности души как вещи, но есть как пламя. Она постоянно меняется; это река.

Будда не верит в существительные, он верит только в глаголы, и я полностью согласен с ним. Он подошел к истине ближе всего; по крайней мере, его выражение — самое глубокое.

Но почему Иисус, Моисей, Мухаммед — источники всех трех религий, рожденных вне Индии, — не гово­рят о реинкарнации прямо? По определенной причине, и причина эта в том, что Моисей осознавал... потому что Египет и Индия были в постоянном контакте. По­дозревают, что когда-то Африка была частью Азии, и континент постепенно отодвигался. Индия и Египет были соединены, поэтому между ними так много обще­го. И нет ничего странного в том, что население Юж­ной Индии чернокожее; в их жилах часть негритян­ской крови, они негроиды — не полностью, но если Африка была соединена с Азией, тогда, несомненно, слу­чилось смешение ариев с негроидами, и южная Индия стала чернокожей.

Моисей, наверное, очень хорошо знал Индию. Вы уди­витесь, но Кашмир утверждает, что в нем похоронены и Иисус, и Мухаммед. Есть могилы, могила Моисея и могила Иисуса... Они увидели, что случилось с Индией из-за теории реинкарнации.

Из-за теории реинкарнации Индия стала очень ле­таргической; нет никакой спешки. В Индии нет никако­го чувства времени, даже теперь. Хотя каждый носит часы на руке, никакого чувства времени нет, даже сей­час. Если кто-то говорит: «Я приду и встречусь с тобой в пять часов», — это может значить что угодно. Он может явиться в четыре, он может явиться в шесть, он может вообще не явиться! — ...и это не принимается всерьез. Это не воспринимается так, словно он не вы­полнил своего обещания, — нет никакого чувства вре­мени! Как можно иметь чувство времени, если доступна целая вечность? Если жизней так много, куда торопить­ся? Человек может идти очень медленно; он обязатель­но, в тот или другой день, достигнет цели.

Теория реинкарнации сделала Индию очень летарги­ческой, вялой. Она сделала Индию совершенно не осо­знающей времени. Она помогла людям откладывать. Если ты откладываешь на завтра, сегодня останется таким же, как и когда ты родился; завтра никогда не приходит. А Индия умеет откладывать не только на завтра, но даже и на следующую жизнь.

И Моисей, и Иисус были в Индии, и оба хорошо ее знали. Мухаммед никогда не посещал Индию, но пре­красно ее знал, потому что был очень близко к Индии, и между Индией и Аравией была постоянная связь. Они решили, что лучше говорить людям: «Есть только одна жизнь, это последний шанс — первый и последний — и если ты его упустишь, то упустишь навсегда». Это средство к тому, чтобы создать интенсивную жажду, чтобы создать в людях такую интенсивность, чтобы они легко могли быть трансформированными.

Но возникает вопрос: не осознавали ли этого Махавира, Будда и Кришна? Не осознавали ли они, что эта теория реинкарнации создаст летаргию? Они пытались использовать совершенно другого рода средство. И у каждого средства есть свое время; как только оно ис­пользовано... его нельзя использовать всегда. Люди к нему привыкают. Когда Будда, Махавира и Кришна пы­тались использовать средство реинкарнации, они подхо­дили под совершенно другим углом.

Индия в те времена была очень богатой страной. Она считалась золотой страной мира, самой процветаю­щей. А в богатой стране настоящая проблема, величай­шая проблема — это скука. Именно это происходит сей­час на Западе. Теперь в такой же ситуации оказалась Америка, и скука стала ее величайшей проблемой. Лю­дям совершенно скучно, настолько скучно, что хочется умереть.

Кришна, Махавира и Будда использовали эту ситуа­цию. Они сказали людям:

— Это ничто, скука одной жизни — это ничто. Вы жили много жизней, и помните, если вы не будете слу­шать, то будете жить еще больше жизней; вам будет скучно снова и снова. Это движение одного и того же колеса рождения и смерти.

Они раскрасили скуку в такие мрачные цвета, люди, которым уже было скучно от одной жизни, дей­ствительно глубоко вовлекались в религию. Человек должен избавиться от жизни и смерти; человек дол­жен избавиться от этого колеса, этого порочного ко­леса рождения и смерти. Поэтому это было важно в то время.

Потом Индия стала бедной. Как только страна ста­новится бедной, скука исчезает. Бедному человеку ни когда не скучно, помните; только богатый человек может позволить себе скуку, это привилегия богатого че­ловека. Бедному человеку чувствовать скуку невозмож­но; у него нет на нее времени. Весь день он работает, и когда он приходит домой, он так устает, что падает и засыпает. Ему не нужно много развлечений: телевизо­ры, фильмы, музыка, искусство и музеи — ему не нужны все эти вещи, он не может их иметь. Его единственное развлечение — это секс: естественная вещь, встроенн­ная. Именно поэтому бедные страны продолжают про­изводить больше детей, чем богатые, — единственное развлечение.

Если вы хотите сократить население бедных стран, дайте им больше развлечений. Дайте им телевизоры дайте им радио, кино — что-то, что отвлекало бы их от секса.

Я слышал об американских парах, что они настолько одержимы телевизором, что продолжают смотреть теле­визор, даже занимаясь любовью. Любовь становится вто­ричной, первичным становится телевизор. Они не хотят пропускать передачу.

Бедная страна знает только одно развлечение, пото­му что не может себе позволить ничего другого; она может себе позволить только естественные, встроенные. Поэтому бедная страна продолжает производить людей; она становится более и более переполненной. И им не надоедает жизнь. Какая у них жизнь? Чтобы жизнь на­доела, сначала нужно, чтобы она была. Чтобы пресы­титься жизнью, нужно иметь деньги. Чтобы надоели женщины, нужно, чтобы они были. Чтобы покончить с миром, нужно иметь много его опытов.

В тот момент, когда Индия стала бедной, теория ре­инкарнации превратилась в бегство, надежду — из ску­ки она стала надеждой, возможностью откладывать. «Я беден в этой жизни. Не о чем беспокоиться; жизней много. В следующей жизни я буду бороться немного больше и буду богаче. В этой жизни у меня есть только уродливая женщина. Не о чем беспокоиться, это только вопрос одной жизни. В следующий раз я не сделаю такую же ошибку. В этот раз я страдаю от прошлых карм. В этой жизни я не буду совершать никаких не­правильных вещей и буду наслаждаться следующей жизнью». Это становится откладыванием.

Иисус увидел это — то средство больше не работа­ет таким образом, каким должно. Ситуация изменилась. Теперь Иисус должен создать другое средство: есть толь­ко одна жизнь — поэтому, если ты хочешь быть религи­озным, если хочешь медитировать, если хочешь быть ис­кателем, будь прямо сейчас — потому что завтра нена­дежно. Завтра может не быть.

Поэтому Запад стал слишком осознающим время; каждый спешит. Эта спешка — из-за христианства. Сред­ство снова потерпело поражение. Никакое средство не может работать вечно.

Мой собственный опыт состоит в том, что опреде­ленное средство работает, только пока Мастер жив, потому что он его одухотворяет; он управляет им таким образом, что оно работает; как только Мастер уходит, средство теряет полезность, или люди начинают нахо­дить ему новые интерпретации.

Теперь на Западе это средство потерпело полное поражение; теперь оно стало проблемой. Люди живут в постоянной спешке, напряжении, тревоге, потому что есть только одна жизнь. Иисус хотел, чтобы они помни­ли: так как есть только одна жизнь, помните Бога. А что они делают? Видя, что есть только одна жизнь, они хотят пить, есть и веселиться, потому что никакой другой жиз­ни нет. Поэтому потакай себе, как только возможно. Выжми из жизни весь сок прямо сейчас! И кого волну­ет, что случится в Судный День? Кто знает, будет ли вообще Судный День?

На Западе во всем возникла огромная спешка, пото­му что никакой другой жизни нет.

Мэри и Джон живут в большом многоквартирном доме в Нью-Йорке. Однажды они встречаются и тут же влюбляются друг в друга, но не устанавливают ни какого контакта. Это продолжается шесть месяцев, когда Джон, наконец, не может выносить напряжения, приглашает ее к себе домой. Нерешительно она согла­шается, и вскоре они добираются до его дома, закрывают дверь, спешат в спальню и бросаются на кровать.

Через несколько минут Джон объясняет хриплым голосом:

— Послушай, мне очень жаль, но если бы я знал, что ты девственница, я подождал бы еще немного.

Мария отвечает:

— Ладно, если бы я знала, что у тебя есть больше времени, то сняла бы трусы!

Такая спешка! Скорость — это мания, быстрее и бы­стрее. Никто не заботится о том, куда движется, но ты должен двигаться быстро; изобретай более быстрые средства передвижения.

И все это случилось из-за этого средства. Оно рабо­тало во времена Иисуса. Он постоянно говорил своим людям: «Остерегайтесь! Судный День очень близок. Вы увидите конец мира при своей собственной жизни, и никакой другой жизни нет. И если вы ее упустите, то будете брошены в ад навечно!" Он просто создавал психологическую атмосферу. Она работала, пока он был жив, и работала еще несколько дней после того, когда его не стало. Это продолжало работать несколько дней из-за ближайших учеников, в которых было что-то от климата Иисуса, какая-то аура, но потом это создало прямо противоположный эффект.

Это создало самую нерелигиозную цивилизацию, ко­торую только знал мир. А желание было в том, чтобы сделать людей настолько бдительными и осознанными, чтобы они искали божественности и отбросили все свои желания и другие занятия. Вся их жизнь должна быть единонаправленным поиском, исследованием, потому что никакой другой жизни нет, есть только одна жизнь — наслаждайся ею, как только можешь! Наслаждайся ею, не откладывай ее на завтра.

Индийское средство потерпело поражение, потому что люди впали в летаргию. Оно работало при Будде. Он действительно создал одно из величайших движе­ний в мире. Тысячи людей отреклись от своих жизней, стали санньясинами. Это означало, что они посвятили всю энергию поиску истины, потому что он создал та­кую атмосферу скуки, что скучно было бы это упустить.

Но то, что случилось позднее, было прямо противопо­ложно. Так бывает и будет всегда. Мастеров обяза­тельно понимают неправильно. И люди так коварны, так дипломатичны, что всегда могут найти способы разру­шить все средства.

Иисус прекрасно знает, что жизнь вечна, и реинкар­нация — это факт. Он упоминает это косвенными путя­ми, может быть, упоминает это со своими самыми близ­кими учениками, но не говорит массам — по одной простой причине: он видел, что это потерпело пораже­ние в Индии, нужно попробовать что-то другое.

Ты говоришь, что Будда не говорил о Боге, по­тому что его нельзя доказать. Все же, он тут же, не переводя дыхания, говорит о других жизнях, о реинкарнации. Как, это вписывается в научный факт?
Будда говорит, что души нет. Что же тогда остается после смерти? Что такое реинкарна­ция? Я смутно понимаю, что то, что остается, может быть бесформенным, но может ли у этого быть индивидуальная сущность? Одна и та же волна не рождается дважды.

Этот вопрос очень значителен. Это один из самых важных вкладов Будды в человеческое сознание: идея не-сущности. Это очень сложно. Вам придется быть очень молчаливо бдительными, чтобы ее понять, потому что она идет против всех образцов, в которых вы были обусловлены.

Сначала несколько аналогий, чтобы у вас было опре­деленное представление о том, что он подразумевает под не-сущностью. Твое тело — это мешок из кожи. Кожа определяет тело; она определяет, где кончаешься ты, и начинается мир. Это окружающая тебя демаркаци­онная линия. Она защищает тебя от мира, отделяет тебя от мира и оставляет открытыми только определенные, точки, из которых ты можешь выйти в мир или позво­лить миру войти в тебя. Если кожи нет, ты не можешь существовать. Ты теряешь границы между собой и всем, что тебя окружает. Но ты — не твоя кожа. Кожа посто­янно меняется.

Это точно как змея, которая продолжает снова и сно­ва выбираться из старой кожи. Ты тоже много раз вы­бираешься из старой кожи. Если спросить физиологов, они скажут: «Если человек живет семьдесят лет, он пол­ностью сменяет кожу около десяти раз». Но этот про­цесс очень медленный, поэтому ты его никогда не осо­знаешь. В каждый момент меняется такая крошечная часть, что ты не можешь этого почувствовать; твои чув­ства недостаточно тонки. Перемены очень тонки. Кожа постоянно меняется, и ты продолжаешь думать внутри себя, что это твое тело, то же самое тело. Это не то же самое тело; это континуум.

Когда ты был в утробе матери, в первый день ты был только маленькой клеткой, невидимой вооруженным глазом. Тогда это была твоя кожа, это было твое тело. Потом ты начал расти. Через девять месяцев ты ро­дился — и тогда твое тело было совершенно другим. Если бы внезапно ты столкнулся с самим собой, когда тебе был всего один день, когда ты только что родился, то не узнал бы себя. Ты так изменился. Но все же ты считаешь себя прежним. В определенном смысле ты остался прежним, потому что остался той же продолжи­тельностью. В определенном смысле, ты больше не тот же, потому что постоянно меняешься.

Таким же образом, точно как и кожа — эго. Кожа удерживает твое тело в определенном образце, в опре­делении, в определенных пределах. Эго удерживает в определенных пределах содержимое твоего ума. Эго — это внутренняя кожа, которая позволяет тебе знать, кто ты такой; иначе ты потеряешься — ты не будешь знать, кто есть кто; кто «я», а кто «другой».

Идея сущности, «я» (эго), дает тебе определение, ути­литарное определение. Она делает тебя явственно от­дельным от других. Но и это тоже кожа, очень тонкая кожа, удерживающая содержимое ума — твои воспоми­нания, прошлое, желания, планы, будущее, настоящее, лю­бовь, ненависть, гнев, печаль, счастье — оно удерживает все это в мешке. Но ты, - и не эго. Потому что оно тоже постоянно меняется, и меняется сильнее, чем телесная кожа. Оно меняется с каждым мгновением.

Будда использует аналогию с пламенем. Зажжен светильник: ты видишь пламя, но оно постоянно меня­ется, оно никогда не остается прежним. К утру, когда ты гасишь свет, ты гасишь не то же самое пламя. Оно постоянно менялось, менялось всю ночь.

С каждым отдельным мгновением пламя исчезает в дыму, и его заменяет новое пламя. Но эта замена проис­ходит так быстро, что ты не видишь этой замены, — не видишь, что одно пламя ушло, появилось другое. Это ушло, другое возникло. Это движение так быстро, что ты не видишь промежутка между ними. Но есть только про­должительность; это не одно и то же пламя. Но все же, в определенном смысле, оно остается прежним, потому что это продолжительность того же самого пламени. Оно родилось из того же пламени.

Точно как ты рождаешься из родителей — ты их продолжительность. Ты не то же самое. Ты не твой отец, ты не твоя мать — но все же ты - твои отец и мать, потому что продолжаешь ту же традицию, ту же линию, ту же наследственность.

Будда говорит, что эго — это продолжительность, не субстанция — продолжительность, подобная пламени, продолжительность, подобная реке, продолжительность, подобная телу.

Возникает проблема... мы можем допустить, что, лад­но, может быть, так и есть: человек умирает, и при смер­ти все исчезает; прекрасно — может быть, это только пламя. Но Будда говорит, что человек рождается заново. Кто же тогда рождается?

Теперь снова несколько аналогий. Видели ли вы по­жар в большом доме или в джунглях? Если вы будете наблюдать, то заметите одно явление. Пламя просто пе­репрыгивает с одного дерева на другое. В нем нет суб­станции, это только пламя. В нем нет материала, это только чистая энергия, кванты энергии, определенные количества энергии — она перепрыгивает с одного де­рева на другое, и другое загорается.

Или вы можете поднести незажженный светильник к зажженному. Что произойдет? Пламя с зажженного светильника перепрыгивает на незажженный. Это кван­товый скачок, это прыжок. Чистое пламя перепрыгивает на другой светильник, и начинается другая продолжи­тельность.

Или прямо сейчас вы слушаете меня. Если вы вклю­чите радио, то внезапно услышите определенную пере­дачу какой-то станции, которая сейчас идет. Нужен толь­ко приемник. Как только есть приемник, если что-то передают из Лондона, Москвы или Пекина, вы можете это поймать.

Никакая субстанция вас не достигает, только чистые мыслительные волны, перепрыгивающие из Пекина в Пуну... просто мыслительные волны, ничего вещественного. Нельзя взять их в руку, нельзя их увидеть, но они есть, потому что их ловит радио или телевизор.

Будда говорит, что когда человек умирает, все его накопленные за всю жизнь желания, накопленные за всю жизнь воспоминания, все кармы всей его жизни перепрыгивают как энергетические волны в новую ут­робу. Это прыжок. В физике есть для этого точное сло­во: это называют «квантовым скачком» — «скачок чис­той энергии, в которой нет никакого вещества».

Будда был первым квантовым физиком. Эйнштейн последовал за ним через двадцать пять веков, но они оба говорят на одном и том же языке. И я все же говорю, что Будда научен. Он говорит на языке современной физики; он пришел на двадцать пять веков раньше сво­его времени.

Когда человек умирает, его тело исчезает, материаль­ная часть исчезает, но нематериальная часть, умствен­ная часть — это вибрация. Эта вибрация высвобождает­ся, «выходит в эфир». Теперь она войдет в первую ут­робу матери, которая окажется для нее подходящей.

Не переходит никакой сущности, никто не перехо­дит, никакого эго не переходит. Нет необходимости в том, чтобы переходило что-то вещественное, это только толчок энергии. Ударение в том, что прыгает снова имен­но тот же прежний мешок с эго. Один дом стал необи­таемым, с одним телом больше невозможно жить. Преж­нее желание, страсть к жизни — Будда называет это термином танка, страсть к жизни — жива, горит. Это самое желание и совершает прыжок.

Теперь послушайте современных физиков. Они го­ворят, что материи нет. Вы видите эту очень вещест­венную стену позади меня? Вы не можете через нее пройти; если вы попытаетесь, то пораните себя. Но современная физика говорит, что это ничто, в ней нет ничего вещественного. Это просто чистая энергия, дви­жущаяся с такой огромной скоростью, что само ее дви­жение создает обман, иллюзию, видимость веществен­ности.

Наверное, вы иногда наблюдали быстро вращающий­ся вентилятор — лопастей не видно. Есть только три лопасти, но они вращаются так быстро, что становятся как круг, как тарелка; зазоров между лопастями не вид­но. Если бы вентилятор двигался с такой же скоростью, что и электроны — их скорость огромна, - тогда можно было бы сесть на вентилятор и не упасть. Вы могли бы сидеть точно так же, как я сижу в этом кресле, и не чувствовать никакого движения, потому что это движе­ние так быстро.

Точно то же самое происходит в этом кресле, и то же самое происходит внизу, с полом. Это не мраморный пол, это только видимость, но энергетические частицы движутся так быстро, что само их движение, быстрота движения, создает иллюзию вещественности. Вещест­венности не существует, существует лишь чистая энер­гия. Современная наука говорит, что материи не суще­ствует, существует только нематериальная энергия.

Поэтому я говорю, что Будда очень научен. Он не гово­рит о боге, он говорит о нематериальной не-сущности. Точно так же, как современная наука из своей метафи­зики взяла идею вещества, Будда взял из своей мета­физики идею сущности. Сущность и вещество коррели­руют. Трудно поверить, что стена невещественна, и таким же образом трудно поверить, что в вас нет никакой сущ­ности.

Теперь еще несколько вещей, которые еще более это прояснят. Не могу сказать, поймете ли вы, но будет не­много яснее.

Ты ходишь, ты идешь, ты вышел на утреннюю про­гулку. Сам язык: мы говорим, «ты идешь», — создает проблему; проблема в самом нашем языке. Когда мы говорим, что кто-то идет, то тут же предполагаем, что идет кто-то — есть «идущий». Мы спрашиваем, как это возможно, что идущего нет?

Будда говорит, что идущего нет, есть только ходьба. Жизнь не состоит из вещей. Будда говорит, что жизнь состоит из событий. И именно это в точности говорит и современная наука: есть только процессы, не вещи — события.

Даже сказать, что жизнь существует, неправильно. Существуют только тысячи и тысячи жизненных процессов. Жизнь — это только идея. Нет ничего, подобно­го жизни.

В один день вы видите в небе, что собрались тем­ные тучи, бьет гром и сверкает молния. Во время вспышки молнии разве вы говорите: «Есть ли что-нибудь за этой молнией? Кто бьет молнией? Что ударяет?» Вы говори­те: «Молния — это просто молния — за ней никого нет; это просто процесс. Нет ничего такого, что "дела­ет" молнию. Это просто молния».

Раздвоенность вносится языком. Ты идешь — Будда говорит, что есть только ходьба. Ты думаешь — Будда говорит, что есть только думание, думающего нет. Дума­ющий — только созданная языком видимость. Исполь­зуя язык, основанный на раздвоенности, мы все делим надвое.

Пока ты думаешь, есть пучок мыслей, да — но дума­ющего нет. Если вы действительно хотите это понять, вам придется глубоко медитировать и прийти к точке, в которой думание исчезает. В тот момент, когда думание исчезнет, вы удивитесь — думающего тоже нет. Вмес­те с думанием исчезает и думающий. Это была только видимость, созданная движением мыслей.

Ты видишь реку. Действительно ли она существует, или это только движение? Если удалить движение, будет ли река? Если движение удалить, река тут же исчезнет. Не «река течет»; река есть не что иное, как «течение».

Язык создает трудности. Может быть, именно из-за этой особенной структуры определенных языков Будда стал важным и значительным и укоренился только в Японии, Китае, Бирме — потому что их языки совершен­но другие. Очень важно понять, почему он стал так зна­чителен для китайского ума, почему Китай смог его по­нять, а Индия не смогла. У Китая совершенно другой язык, который совершенно не соответствует буддистской идеологии. Китайский язык не разделяет надвое. В ки­тайском языке, или в корейском, или в японском, или в бирманском, существует совершенно другая структура, нежели чем в санскрите, хинди, английском, греческом, латинском, французском, немецком — совершенно дру­гая структура.

Когда впервые Библию перевели на бирманский язык, было много трудностей, потому что несколько предложе­ний вообще нельзя было перевести. В момент перевода теряется весь смысл. Например, просто предложение «Бог есть» нельзя перевести на бирманский язык. Если пере­вести, то это превращается в «Бог становится». «Бог есть» перевести нельзя, потому что нет эквивалента тер­мину «есть», потому что «есть» показывает статичность.

Мы можем сказать: «дерево есть», но в бирман­ском языке придется сказать «дерево становится», не «дерево есть». Для «есть» эквивалента нет. Дерево «ста­новится». К тому времени, как вы говорите «дерево есть», оно больше не то же самое дерево, поэтому, зачем гово­рить «есть»? «Есть» придает статическое качество. Это рекообразное явление — «дерево становится». Я дол­жен сказать: «дерево есть становящееся»[1], но в бир­манском языке это будет просто «дерево становится», «есть» не будет. «Река есть» — если вы захотите пере­вести, получится «река течет». Река «речится» — вот каким будет буквальный перевод на бирманский.

Но сказать «Бог становится» очень трудно, потому что христиане этого сказать не могут. Бог совершенен, он не может «становиться». Он не процесс, у него нет возмож­ности роста — он уже прибыл. Он абсолютен — что вы подразумеваете под «становлением»? Становление возможно, если кто-то несовершенен. Бог совершенен, он не может становиться. Как это перевести? Очень трудно.

Но Будда тут же проник в бирманский, китайский, японский, корейский ум; тут же просочился. Сама струк­тура языка сделала это возможным; носителям этих язы­ков было очень легко понять Будду.

В жизни есть только события. Есть «едение», но нет того, кто ест. Просто наблюдайте еду. Есть ли действи­тельно тот, кто ест? Вы чувствуете голод, правильно — голод есть, но нет никого, кто голоден. Тогда вы едите — есть «едение», но нет никого, кто ест. Тогда голод удовле­творен, вы чувствуете насыщение — эта удовлетворен­ность есть, но нет никого, кто был бы удовлетворен.

Будда говорит, что жизнь состоит из событий. Жизнь значит «житие». Жизнь — это не существительное, это глагол. И все остальное — глаголы. Наблюдайте, и вы сможете увидеть: все становится, ничто не статично.

Эддингтон сказал, что в английском языке есть не­сколько слов, которые абсолютно ложны, например, по­кой. Ничто никогда не находится в покое, само слово неправильно, потому что в реальности нет ничего ему равнозначного. Видели ли вы когда-нибудь что-нибудь в покое? Даже если вы отдыхаете, это не покой. Это процесс: что-то происходит, вы все еще дышите.

Можно лечь, расслабиться — но это не покой; про­исходят многие вещи, тысячи вещей. Видели ли вы ког­да-нибудь что-нибудь в покое? Это невозможно, покоя не существует. Даже если человек мертв, все равно тело продолжает свои процессы.

Может быть, вы не слышали — иногда это происхо­дит: мусульмане, христиане, те люди, которые хоронят мертвых в земле, иногда узнают, что человек умер, но у него выросла борода, выросли волосы, выросли ногти. Этот человек умер!

Это очень странно. Вы бреете человека, кладете в могилу, а через шесть месяцев откапываете, и у него борода! Что же тогда сказать, - жив он или мертв? Вы очень испугаетесь, вы убежите домой, и это лицо при­снится вам ночью. Что случилось? Если этот человек мертв, как тогда у него выросла борода? И если может расти борода, действительно ли он мертв — или только притворяется?

Жизнь — это миллионы процессов. Даже когда эго исчезает из этой базы, взлетает из этого аэропорта и приземляется в другом чреве матери, многие процессы все еще продолжаются. Все процессы не останавлива­ются, потому что есть процессы, не имеющие ничего общего с твоим эго; ничего общего с эго — эго может исчезнуть, а они будут продолжаться. Волосы растут, ногти растут, ничего общего... И тотчас же, в то мгновение, как эго покидает тело, миллионы маленьких микробов оживают и начинают работать и функционировать. Ты становишься почти как рыночная площадь. В этом смысле ты будешь пульсиро­вать жизнью. Многое будет происходить: много микро­бов бегают, снуют туда-сюда, занимаются любовью, женятся, умирают, и все течет своим чередом. В то мгно­вение, когда ты покидаешь тело, твое тело становится посадочной площадкой для множества других ребят, ко­торые ждут и говорят: «Пожалуйста, уходи поскорее! Позволь нам войти».

Жизнь — это постоянный процесс, не только про­цесс, но процессы, продолжительность.

Будда говорит, что сама идея сущности возникла из-за языка. Ты чувствуешь голод, в языке мы говорим: «Я голоден». Язык создает идею «я». Как это сказать? Что­бы быть в точности правым, ты можешь сказать только: «Голод». Выражение «я голоден» вносит что-то абсо­лютно ложное. «Голод» — этого достаточно.

Наблюдай свои процессы, и ты это почувствуешь. Когда сегодня ты почувствуешь голод, просто наблюдай это. Есть ли действительно кто-то, кто голоден, или есть только голод? Или только этот речевой оборот все пере­кручивает и разделяет надвое, и ты начинаешь чувство­вать: «Я голоден»?

Буддизм — первая религия, принесшая это посла­ние миру: что ваши религии, ваши философии более укоренены в ваших лингвистических образцах, чем в чем-либо другом. И если вы поймете свой язык лучше, то сможете лучше понять и свои внутренние процессы. Он был первым лингвистом, и его прозрение безмерно значительно.

Ты говоришь, что Будда не говорил о боге, по­тому что его нельзя доказать.

Да, он не говорил о боге, потому что его нельзя дока­зать, и он не говорил о боге, потому что бога, который, как вы думаете, существует, не существует. Ваш бог — это то же, прежнее заблуждение сущности. Вы думаете, что у вас есть сущность, и поэтому у всей вселенной должна быть сущность. Поскольку сущность есть у вас, вся вселенная должна обладать высшей сущностью. Эта высшая сущность — бог.

Будда говорит, что у вас нет никакой сущности. Все­ленная есть, но в ней нет никакой высшей сущности... миллионы процессов, но никакой высшей сущности. В ней нет никакого центра; все — периферия.

Очень трудно это уловить — если не медитировать. Именно поэтому Будда никогда не вдается в метафизи­ческие дискуссии; он говорит: «Медитируй». Потому что в медитации эти вещи становятся такими ясными. Когда мышление останавливается, внезапно ты видишь, что мыслящий исчез. Он был тенью. И когда мыслящий исчезает, как ты можешь сказать, как ты можешь почув­ствовать: «Я есть»? Не остается никакого «я», ты — чистое пространство. Именно это Будда называет анат­той, чистым пространством без всякой сущности. Это колоссальный опыт ...и тут же, не переводя дыхания, он говорит о других жизнях и реинкарнации.

Он говорит, и буддисты всегда испытывали из-за этого трудности. Будда так научен, что не может исказить факт. Если бы он не был таким научным человеком, если бы он был просто метафизиком, он либо принял бы сущность, чтобы придать своей философии последова­тельный вид, либо отбросил бы идею реинкарнации, по­тому что обе эти вещи вместе выглядят противоречивы­ми. Но он такой добросовестный ученый, что не может навязывать реальности ничего от своего ума. Он про­сто констатирует факт. Если это противоречиво, он го­ворит: «Может быть, это противоречиво, но это так».

Именно это происходит в современной науке. Толь­ко пятьдесят лет назад, когда ученые вошли в глубочай­шее ядро материи, они были озадачены, потому что элек­троны вели себя очень нелогичным образом. Нельзя заставить электроны быть логичными, нель­зя отправить их в университет изучать Аристотеля, и нельзя им сказать: «Перестаньте безобразничать! Это нелогично, это неправильно!» Вы не можете этого ска­зать. Если они ведут себя нелогично, они ведут себя нелогично - вы должны это понять, вот и все; сде­лать ничего нельзя.

И эта нелогичность была действительно огромной, это было не обычное дело. Иногда электрон вел себя как волна, а иногда — как квант, частица. Обе эти вещи одновременно невозможны, это не по-эвклидовски и не по-аристотелевски — можно подумать, что эти электро­ны не верят в Эвклида и Аристотеля! Что они делают? Они что, никогда не слышали об Эвклиде?

Это простая геометрия, которую мы все учили в школе, — что точка не может быть линией, а линия — точкой. Линия — это множество точек, сложенных в последовательность, поэтому одна точка не может вести себя как линия, иначе это разрушит всю геометрию. Ты ставишь точку и идешь в ванную, потом возвращаешь­ся, а она стала линией! Что ты тогда будешь делать?

Но именно это происходит в глубочайшем внутрен­нем ядре материи. Ты продолжаешь наблюдать, и что-то выглядит как точка, и вдруг, ни с того, ни с сего — линия, И прыжок происходит таким образом, что ты даже не видишь, как она вырастает в линию.

В одно мгновение времени это точка, в другое мгно­вение — линия, она даже не вырастает в линию, просто прыжок... так внезапно, так нелогично. Если она растет постепенно, мы можем понять и это: может быть, она, как семя, прорастает и становится деревом. Ладно, мы это можем понять. В одно мгновение времени это семя, в другое мгновение оно растет, мало-помалу, мало-помалу, постепенно, и становится деревом. Мы можем понять.

Если точка становится линией постепенно, мы смо­жем это понять. Но внезапно? И мало того, что внезап­но, но вот еще более нелогичное: два наблюдателя в один момент времени, одновременно, могут наблюдать разные вещи — один видит что-то как точку, другой то же самое — как линию. Что с этим делать? Один на­блюдатель видит семя, а другой дерево? — ...в один и тот же момент времени.

Вся западная наука выросла из греческой логики. Эти электроны бунтуют против Аристотеля, и никак нельзя наставить их на истинный путь. Ученые пытались, как только могли, потому что ум имеет тенденцию цепляться за собственные концепции, обр