Глава 30. Онищенко и Ратушный

Дома Иван спросил у матери:

— А как живет мой друг, Миша Ратушный?

— Миша в последнее время охладел и стал чаще ходить в православную церковь. Он приобрел Евангелие и, хотя еще по слогам, но все равно читает его слушателям. Он сапожничает и у него всегда люди. В церкви он говеет всегда и принимает причастие у батюшки Емельяна. Он и в доме батюшки бывает и часто

с ним беседует. И иконы в своем доме не снял. У них в доме главенствуют старики, дедушка с бабушкой, и все у них, Ратушных, делается, как скажут старшие. Их дети с нашими детьми и детьми других евангелистов не общаются. Он часто ездит в Рорбах, спрашивает их, но не вливается в их веру. Он сам по себе. О тебе он плохо не отзывается, но и желания дружить с тобой у него, кажется, нет. Дедушка и бабушка да и его родители держатся православия крепко. И Михаил стоит где-то на перепутье. И поэтому семья их не дружна в себе самой, и отсюда нет у них приветливости к другим.

Настали погожие майские дни. Распустились цветы, благоухание полей привлекло к себе своих тружеников - пчел, и Иван занялся пасекой. Он любил пчел за их бескорыстное трудолюбие, за общую жизнь, за порядок в ней. Никто не прячется от работ, никто не думает только о себе. Все для улья, все для всех.

«Почему же люди не живут, как пчелы? - думал Иван, любовно помогая насекомым убирать со дна улья мусор. - Почему каждый тащит ношу только себе, копит, собирает в житницы, забывает о нуждах других?»

И он вспомнил разговор с одним стариком на хуторе. Старик говорил, что для общности труда в жизни Бог создал пчел, муравьев, термитов. Человек же из-за греха утратил такую способность, и поэтому люди враждуют между собой. Как не

согласен был Иван на вечную вражду между людьми. Он понимал, что отступничество человека от извечных законов Бога приводит к разрозненности и вражде. А исполняй люди волю Отца небесного, они неминуемо придут к миру и общности труда и жизни. «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе», - вслух сказал он, рассматривая вытащенную рамку с пчелами, на которой они дружно копошились.

Потом мысли его переключились на Михаила Ратушного.

Бывала, они не могли жить и дня, чтобы не увидеться, не поделиться мыслями, впечатлениями. А что сейчас? Михаил, безусловно, знает, что пришел домой его друг, но почему-то не идет. Да и он, Иван, тоже ведь не побежал увидеть друга.

Вскоре прошел месяц, как Иван находился дома, и за это время он ни разу не встретился с Ратушным. Но однажды вечером, идя с пасеки, Иван буквально столкнулся с ним.

— Здравствуй, Михаил, - сдержанно, но приветливо сказал Иван.

— Здравствуй, Иван Федорович, - ответил Ратушный, назвав его по имени и отчеству.

— Любил я, Миша, работать с тобой и за верстаком, и за чтением Евангелия. И, наверное, любил бы и теперь это делать. Особенно в труде благовестия, - говорил Иван, взяв Михаила за руку и не спеша идя по улице. - Скоро повсеместно будут проводиться крещения, может быть, и в этом месяце. Повсюду негласно готовятся к этому дню... Думаю, что и ты, Миша, должен принять крещение.

Михаил мягко, но решительно высвободил руку из руки Ивана и вяло сказал:

— Рано мне еще. Не созрел я настолько, чтобы идти этим путем. Я приму, но не теперь еще...

Иван не услышал искренности в тоне и словах Ратушного. Или то гордыня, или он считает всех недостойными совершать крещение? А может быть, и это скорее всего так, Михаил не полностью еще порвал с православием. Может, считает, что и иконы еще нужны. И Онищенко вспомнил свою беседу со священником в Ряснополье. Не от матери, от других слыхал, что у Ратушных собираются в магазин люди из принадлежащих православию, и он читает им Евангелие и разъясняет. Это что-то среднее между православием и евангелизмом. И Ратушный там главенствует, читает им при горящей у образа лампадке.

Весь вечер ходили Онищенко и Ратушный по улицам села. Ни один из них не приглашал другого к себе в дом. Иван наступал, Михаил защищался, оставаясь при своем мнении, но явно не высказывая его. Разошлись они в полночь мирно, но каждый понимал, что пути у них к одной и той же идее - разные. Больше они не встречались.

Глава 31. Последнее крещение

Приблизилось торжество освящения царины в поле, которое устраивалось православной церковью. К этому дню по общинам евангелистов все было готово. Как и было условлено на совещании в Ряснополье, крещаемых распределили по десяти общинам к десяти селам, куда вошли и остальные малые села и хутора. К общине села Основы причислили двадцать крещаемых из шести хуторов и маленьких селений. Иван определил себе троих помощников, одним из которых был отец Федор. Крещение в других селах возглавили Герасим Балабан, Георгий Литвинов и другие достаточно подготовленные братья, принявшие крещение раньше.

За неделю до крещения провели испытание крещаемых, как должен соответствовать жизни в вере испытуемый человек. Когда испытуемый колебался в ответе на вопрос, как он понимает оставляемое православное исповедание веры, Онищенко не ставил это ему в вину. Переход в другую веру сложен, сокровенен, и его одним словом не выразишь. Иван понимал, что само решение креститься уже много говорит о человеке, о его бесстрашном намерении,

Царину святили на вознесение в четверг, и накануне, в среду к вечеру, по дорогам, ведущим к Основе, ехало много бричек, дрожек и колясок. Ехали с хуторов и дальних сел. Между ними также празднично одетые ходили и евангелисты, крещаемые и близкие им люди. Ночевали по домам приехавшие православные, ночевали и приехавшие евангелисты. Когда дело делается тайком, ночью, с оглядкой оно томит и давит душу. Дело, производимое днем, при всех, светло и вызывает радость души. Ехала подвода с православными. Куда? - Царину святить! И ехала подвода с евангелистами. И думалось, все едут святить царину.

Рано утром двинулись подводы с хуторов и сел на поля - царину святить. Также выехали и подводы с евангелистами. На царину ехали власти, духовенство, которые даже и подумать не могли, что рядом с ними едут люди совершенно с другой целью и мыслями: вот та двуколка свернет вниз, к ставку, и остановится между трех развесистых верб. Также проехали и Иван Онищенко с отцом, так проехали и еще шесть подвод с крещаемыми и с сопровождающими их. Лошадей выпрягли, стреножили и пустили пастись на сочное низовье у пруда.

А люди, около сорока человек, собрались под вербами, и совершалось крещение по вере, крещение обещания Богу доброй совести. Ни в пруду, ни около пруда, ни в домах, расположенных у озера, никого не было. Все: дети и взрослые - уехали и ушли далеко в поле, где до вечера будет торжество с обедом, с пением, с крестами и хоругвиями.

Ярко светило солнце. Вода в ставке не была холодной, и Иван Онищенко, первый принявший крещение в этих местах, теперь впервые сам крестил своих

братьев. Он вошел в воду и к нему не спеша подводили в белых одеяниях мужчин, юношей, женщин, девушек, и он, погружая их в воду, торжественно провозглашал: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа».

Когда все двадцать человек крестились, вышли из воды, переоделись с помощью сопровождающих, все стали на молитву. Онищенко проникновенно, торжественно просил у Бога благословения на трудный путь следования за Христом, трудный, но единственно верный, дающий жизнь душе. И когда поднялись и стали петь уже входящий в среду евангелистов духовный гимн, к Ивану подошла пятнадцатилетняя девочка и сквозь слезы сказала:

— Дядя Ваня, я тоже хочу креститься! Я хочу служить Господу Иисусу Христу, крестите и меня.

У многих заблестели глаза. Кто-то откашлялся. Иван привлек девочку к себе, погладил по голове и ласково спросил:

— А как тебя зовут? Ты чья?

— Мой дядя Балабан по маме, а я Настя. И Онищенко сказал:

— Давайте поблагодарим Господа за то, что и детские души пробуждает Дух Святой.

Все преклонили колени, и первой стала молиться та женщина, которая заплакала. Но говорить она не могла, слезы душили ее. Это была сестра Балабана, мать девочки. Иван остановил рыдания женщины своей молитвой. Он благодарил Бога за Его голос, пробуждающий всех, благодарил за жизнь, за евангельскую истину.

Когда поднялись с молитвы, он сказал девочке:

— А тебе скажу, Настя, твою просьбу принимаем к самому сердцу и будем считать это за покаяние. А крещение ты примешь в следующем году. Не торопись, возрастай в вере, а главное - в любви. Люби Бога, маму, папу и всех людей.

Настя не стала возражать. Она все понимала. Только целый год ждать!

Все разъехались по домам, как с праздника, как с великого торжества. Православные тоже ехали домой, кто торопился, кто не спеша, многие были пьяными. А Онищенко с двумя пожилыми евангелистами на дрожках поехали к сосновому бору, находящемуся в верстах пятидесяти от села Основы. Там условились собраться все, кто был на совещании в Ряснополье и кто проводил сегодня по своим местам крещение.

Глава 32. Совещание в лесу

День выдался теплый, даже жаркий. На небе - ни тучки. И только когда солнце стало клониться к западу, жара спала. К сосновому бору, что стоял на излучине небольшой речушки, уже подъехало около десятка подвод. Стоявший у просеки молодой крестьянин показывал, куда ехать. На небольшой поляне, шагах в

трехстах от расположившихся на просеке подвод, собралось около пятидесяти человек.

Это был, по существу, второй съезд евангелистов-украинцев. Возглавили этот съезд Иван Онищенко, Герасим Балабан и Литвинов. После молитвы Балабан сказал, что целью данного съезда является сообщение о сегодняшнем крещении

и утверждение Устава евангельских общин, предложенном на первом совещании в Рясно-полье, дополненном самой жизнью, а также выработка программы благовестия на Украине.

Затем Онищенко сказал небольшую проповедь о празднике Вознесения, которое отмечает весь христианский мир. Братья сообщили о том, как прошло сегодня крещение в каждом месте.

Обновленный Устав был принят единогласно. Литвинову поручили размножить его и разослать по общинам. Потом приступили к обсуждению вопроса о благовестии. Говорили о большой нужде в благовестниках, тружениках, которые способны идти от села к селу, от хутора к хутору, из дома в дом, от сердца к сердцу. И почти последним заговорил тот немолодой уже крестьянин с живыми глазами и светлой улыбкой:

— Дорогие братья! Кто из нас не радуется сегодня такому благословению Господа на крещение по слову Евангелия? Все радуются. Представить только: почти двести человек сегодня дали обещание Богу служить Ему доброй совестью. И ни одного вмешательства, только радость, только благословение. В такое время, днем, при ясном солнце! Поистине, делай, что надо и будь, что будет. А будет, жизнь подсказывает, лучше, чем мы можем предполагать. Вот теперь благовестие. Простым пожеланием идти всем и проповедовать - не обойтись. Иисус говорил такие слова ученикам, чтоб они оставляли все и шли. А кто из нас может оставить семью и пойти? На кого оставить? И скажу прямо: не может никто, если искать оправдания. И могут все, если судить себя, если находить путь к этому. На миссию, на благовестие нельзя назначить. Благовестник работает не языком, не ногами, он работает сердцем. А сердце нельзя заставить гореть; оно только от Бога может гореть, от огня, принесенного Иисусом Христом. «Огонь пришел низвесть Я на землю». Кто хочет, кто горит, тот пойдет. «Вот я, пошли меня». Кто теперь может сказать так?

— Я хочу откликнуться на этот призыв! - выступил вперед Иван Онищенко. - Скажу, не хвалясь собою, не желая быть впереди кого-то, укорить своим поступком кого-нибудь. Я знаю нужду народа. Дома спокойно, да. Но разве можно быть в таком покое? Это не Христов покой. Я, братья, иду в Елизаветградский уезд. Там большое пробуждение. Там, говорят братья, уже две тысячи крещенных. Как идет волна пробуждения!

С места поднялся Балабан и обнял Онищенко:

— Брат Иван, и я иду! Иду в те места, где еще нет пробуждения, где еще тьма.

Один за другим поднимались молодые евангелисты и изъявляли свое желание идти. Идти, несмотря на то, что грозовые тучи уже нависали низко, что уже слышались раскаты грома, а в отдельные общины и дома уже попадали молнии. Много уже произошло арестов братьев.

Съезд закончился всеобщей горячей молитвой. Была уже полночь, когда из соснового леса выезжали подводы, увозя людей, решивших идти проповедовать святую истину во все уголки своей родины.

Глава 33. Снова в путь

Решение Вани идти в миссионерский путь по Елизаветградскому уезду дома приняли торжественно, как исполнение воли Божьей, как высокое доверие и, вместе с тем, тревожно, особенно мать.

— Как там будет Ване? - беспокоилась мать, делясь своей тревогой с сестрой Катей. - Ведь это уже открыто идти, это уже прямо принимать на себя удары, презрение неразумеющих.

— Не бойся, Галя, - твердо говорила сестра, держа руку матери в своей руке. - Ведь Бог силен. Будем только постоянно молиться о Ване, чтобы сила Божья была на нем постоянно, чтобы воля Бога была и на земле, как на небе. А проповедь Евангелия нужна, и это есть воля Бога. Я радуюсь за Ивана, за его веру, за его мужество.

На второй же день Иван собрался в путь. Сундук с сапожными инструментами на этот раз он не взял, сумы тоже. Он помнил слова Спасителя Своим ученикам, когда Он посылал их на проповедь: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания».

Собралась вся семья, и по просьбе Ивана отец внятно и серьезно прочитал 10-ю главу от Матфея. Вес слушали, и глаза у всех блестели. Все что читали, казалось, было сказано Ивану, сказано Самим Иисусом Христом. И сам Иван принимал прочитанное близко к сердцу. Он знал на память все эти слова, но так полно, так определенно, так именно к себе он относил впервые. И когда преклонили колени, он горячо благодарил Бога за такое доверие, за такой труд, за такую миссию.

Одевши свой испытанный временем и погодой сермяг, положив в карман Евангелие, Иван взял картуз с лакированным козырьком и сказал заплаканной матери:

— Ничего, мама. Ты помни, что я иду по доброй воле. Никто не насилует меня.

Я иду исполнить волю Пославшего. Да будет воля Твоя! - молитвенно закончил он.

И вот так, с картузом в руках, он вышел за калитку, еще раз махнул рукой и зашагал по улице.

— С Богом, Ваня! - негромко сказал отец, смахнул пальцем слезу и направился с детьми в хату.

Елизаветградский уезд очень большой и очень богатый. В нем была больница, около двух сотен школ, из них сто двадцать шесть церковно-приходских. Больницы и школы обслуживались грамотными, образованными людьми, и духовная жизнь с ее запросами и требованиями была несравненно полнее духовной жизни других уездов Херсонской и Екатеринославской губерний.

Через книгонош, приходящих сюда из отделений Библейских обществ в Киеве, Одессе и Полтаве, сюда проникало значительное количество библейских книг и Нового Завета. В богатом Елизавет-градском уезде большое количество земель принадлежало помещикам, и огромная часть крестьян были крепостными. Много было богатых, неспособных понять страдания народа; много было бедных, задавленных нуждой людей. Это благословлялось православной церковью, а все вместе побуждало в людях стремление к правде, справедливости, поискам истинной веры и надежды на спасение. По селам и хуторам ходили благовестники, читая Евангелие, побуждая людей к покаянию и крещению, к новой жизни, к жизни по учению Христа. Духовенство тревожилось, оно боялось выпустить из-под своего влияния большие массы народа, устрашало власти тем, что это может привести к непослушанию им, и принуждала власти совместно с духовенством стращать евангелистов, пресекать отход людей от православия, губить в самом зачатке это движение.

А движение росло. К этому времени в губернии насчитывалось почти две тысячи евангелистов, и Онищенко шел к ним. Была только непомерно большая любовь к Богу, к истине, к страдающим людям; и эта любовь давала силы, давала радость идти вперед. И он шел.

Шел, как и в первые свои хождения, из села в село, от хутора к хутору, из дома в дом...

Много раз наедине он прочитывал 10-ю главу Ев. от Матфея, каждый раз удивляясь, как глубоко знал Сын Божий, что есть в человеке. В иные дома его принимали как желанного гостя, собирали соседей, слушали, кормили, просили остаться еще. И Иван оставался, читал, делился дарами души своей, помогал сам, получал помощь от других.

В других домах к нему относились недоверчиво, даже подозрительно. Тогда он не мог там оставаться и уходил, не тая обиды. А ведь были дома, даже целые хутора, которые, узнав, что это Онищенко, просто гнали его. Даже было и такое, когда хозяин спустил с цепи собаку, чтобы та гнала еретика, антихриста, губителя истинно христианской православной церкви. Это вызывало у Ивана глубокое сострадание к таким людям: не ведают, не знают, не научены.

А как научить? Как подойти? Как сделать так, чтобы они увидели? . И он старался входить молча, не упоминая имени Бога, неся впереди себя свое сердце, знающее Бога сокровенно, проявляющегося в его делах и поступках.

Так проходил он лето. Все чаще дни становились пасмурными, шли дожди. Люди торопились убирать поля, собирать плоды садов и огородов. Где ни проходил Иван, всюду в поле трудились люди. И вполне сознавая свой труд на ниве Божьей, в нем все же часто поднималось угрызение совести: вот трудятся взрослые, дети и даже старики. Они кормят его, а он, молодой, идет мимо и только скажет им: «Бог на помощь».

Когда Онищенко подходил к селу Новогригорьевка, на западе собрались тучи

и вдалеке глухо грохотал гром. Тучи находили быстро, и он ускорил шаг, чтобы успеть войти в село. Когда он подходил к первому дому, то увидел, что вся семья поспешно сгребала с тока только что обмолоченную пшеницу. Трудились хозяин, хозяйка, старик и четверо детей. Одни гребли, другие оттаскивали солому в сторону. Дед часто останавливался, тяжело дышал и все поглядывал в сторону надвигающейся тучи. Ивана как что-то кольнуло в сердце. Он быстро, не спрашивая вошел в открытую калитку и, на ходу снимая сермяг, сказал:

— Бог на помощь, добрые люди!

— Спасибо, - отозвался хозяин, работая граблями и не поднимая головы. Иван бросил сермяг на кучу соломы, подошел к старику, взял из его дрожащих

рук вилы и принялся работать. Его молодость, сила, здоровое телосложение подействовала на других воодушевляюще. Быстрее зашевелились дети, ободрилась хозяйка, что успеют все сделать до дождя.

Убрав солому, все взялись за лопаты и стали сгребать в ворох обмолоченное зерно. Старик отдохнул, но лопаты ему не было, и он стал грести зерно куском железа. Кто-то из детей, глядя на смешную фигуру деда с листом железа, засмеялся, улыбнулся и хозяин.

— Тато, хватит вам. Мы теперь уже соберем и сами. Слава Богу.

— Та и и сам бачу, - сказал старик и присел на солому.

Когда зерно было собрано в ворох и дети тащили из клуни большой пожелтевший брезент, над самой головой блеснула молния и ударил гром. Ребятишки, оставив брезент у вороха, бросились бежать в хату. Старик и хозяйка перекрестились, а хозяин с Иваном умело накрыли ворох брезентом, придавив края чем пришлось. Хозяйка и старик взялись было за метла, чтобы подмести ток, но крупные капли дождя стали бить по пыли, по брезенту, по вспотевшим лицам и спинам.

— Гайда все в хату! - скомандовал хозяин и быстро пошел вслед хозяйке и старику.

Онищенко взял свой сермяг и тоже пошел за ними. Хлынул проливной дождь. Над головами гремело, лило, хлестало.

Повесив сермяг и картуз в сенцах, Иван вошел в кухню, где уже сидели дети и устраивались отдохнуть на лавке хозяева и старик.

— Откуда вас Бог послал? - полным благодарности голосом сказала хозяйка, -

а то все смыло бы. Бач якый дождик.

Кто-то сильно постучал в дверь и, не ожидая приглашения, распахнул ее. Шум дождя, блеск молний, ворвавшихся в открытую дверь, создал у всех впечатление, что дождь усилился.

В сени вошел небольшой человек, весь согнувшись и что-то пряча под плащем. Рубаха на нем была вся мокрая и прилипла к телу, на сапоги налипла грязь, но он не счищал ее. Под плащем оказалась большая кожаная сумка, доверху чем-то наполненная, содержимым которой он, видимо, очень дорожил. Оборванный с одной стороны ремень свисал на пол. Человек положил плащ в сенцах, а сумку поставил на табурет. Выпрямившись, он сказал:

— Слава Богу, не намокла!

И как бы оправдываясь, продолжил:

— Тучи находят, я спешу. Пошел дождь, я побежал, а ремень не выдержал и лопнул. Я снял плащ, накрыл, схватил в охапку и побежал. Вижу - хата, я сюда. Спасибо!

Хозяйка принесла сухую одежду хозяина, гость переоделся и стал казаться еще более странным: рубаха и штаны хозяина на нем были несуразно большими.

А когда все сели за длинный стол и хозяйка налила всем по миске вкусно пахнущего борща, гости стали рассказывать, кто они.

С радостью и удивлением узнал Иван, что человек с сумкой - книгоноша. Что в сумке у него Евангелия и отдельные книжечки Ветхого Завета. Что он идет из Елизаветграда по селам и хуторам, где раздает их всем, кто пожелает. Деньги за это не берет, все уже оплачено из фонда пожертвований. Что сам он тоже отказался от жалованья, перечислив его в Библейское общество. И что кормится - чем Бог напитает. Что семьи у него нет, и что он очень любит Слово Божье и готов за него страдать. Что он родился в Лифляндии, но прожил все свои годы в России.

И Иван рассказал о себе, кто он, куда идет, и что он тоже любит Бога больше жизни своей и хочет, чтобы все люди любили друг друга и спаслись от гибели в грехах. А хозяева слушали, смотрели во все глаза и диву давались. Такого они еще не видели и не слышали. А сегодня они уже увидели, что такое человек, с которым Бог, видели Ивана Федоровича, и вот видят другого человека, бесплатно трудящегося, бесплатно раздающего книги, где все сказано о жизни и

о Боге.

Уже стемнело, наступила ночь. Хозяйка постелила гостям в светлой комнате, где спят у них почетные гости. Таких гостей послал им Бог. На следующий день была суббота. Утро выдалось свежее, тучи разошлись, и солнце пригревало

землю. Хозяйка рано рассказала соседям, а те - другим, и скоро все село знало, какие гости ночуют в доме Потапенко. Жажда послушать, потребность научиться грамоте и читать, мечта иметь в своем доме Евангелие волновали многих сельчан. Вскоре пришел дьячок местной православной церкви и сказал Ивану, что люди просят их не уходить, что после обеденного времени, когда по субботам раньше окончат работы, все придут послушать.

— Хорошо, пусть приходят, - сказал Онищенко, встретив одобрительный взгляд книгоноши и, обращаясь к хозяину, добавил:

— А мы с Селиверстом, - он указал глазами на улыбающегося лифляндца, - поможем вам сложить солому и проветрить зерно. Солнце греет, пока солому сложим, ток просохнет. Бог даст, к приходу людей управимся.

Поднялись дети, умылись. Хозяйка рано подоила корову и налила всем по кружке теплого молока, нарезала хлеб. Когда все собрались, Иван поднялся и, не крестясь, не обращаясь к иконе в углу, высоким голосом стал молиться. Все стояли и с удивлением слушали. А Иван просил Божьего благословения на пищу, благословения на труд, благословения на весь день, на все, что будет происходить, благословения на всех во всем мире. И все дружно отозвались на сказанное в конце молитвы слово «аминь».

Солому накладывали в уже подсохшую после вчерашнего дождя большую сетку, оттаскивали ее далеко в сторону, где Иван и Селиверст аккуратно складывали в скирду. Потом раскрыли брезент с ворохом, установили около вороха веялку и стали веять зерно. Одни носили, другие крутили веялку, третьи собирали полову. Скоро стали мести ток. Солнце как будто нагоняло упущенное

и грело во всю мощь. К полудню половина вороха была провеяна, зерно засыпано в закрома, половина уложена в загородку в клуне. Работая напряженно, все заметно устали, и хозяйка пригласила всех под развесистую акацию во дворе, где стоял стол с приготовленным кушаньем. Предложение было всеми принято, как во время сказанное.

Умыв руки и лица, все сели за стол, усталые, но довольные. Обед прошел молча, но скованности не было. Общий труд объединяет людей, разгоняет напряженность. Всем было хорошо, на душе легко и свободно. Потом все отдохнули, кто на соломе, кто в клуне.

Но вот снова загудела веялка. Надо было заканчивать работу. Время шло. Солнце уже перевалило за полдень и перестало палить, а куча была еще немалая. Такая работа обычно делалась за два, а то и три дня. Пришли две крестьянки, одетые в чистое, пришел и дьячок, свободный сегодня от церковной службы. Заутреня завтра. Они хотели уже видеть благовестников, слушать их, а только увидели, что Селиверст крутил веялку, весь усыпанный пылью половки. Иван поспевал везде: и носил, и насыпал, и убирал полову.

И вот пришедшие, не сговариваясь, все сбегали домой, переоделись и пришли, да еще захватив своих близких на подмогу. И скоро ток у семьи Потапенко представлял собой поистине чудо. Молча, с торжественными лицами трудились люди. «Кто говорил, что только пчелы и муравьи созданы для общественного труда? - радостно думал Иван. - А вот оно Царство Божье. Да придет Царствие Твое. Только найди правду Царства этого - и все приложится, все совершится».

И Иван верил, что человек создан Богом для общности труда, общности жизни, общности служения Богу всей своей жизнью.

К вечеру, когда во дворе Потапенко собрались люди смотреть и слушать, ток был чисто выметен, солома в скирде, все умыты и чисто одеты. И приходящие видели это чудо, это воплощение евангельского учения Иисуса Христа: все, о чем согласитесь просить во имя Мое, дастся вам. Согласие - вот непременное условие успеха, чтобы получить от Бога желаемое.

Читать Евангелие все перешли к соломе. Там было светло, и все могли сесть. Книгоноша, взяв свою сумку, спросил, кто умеет читать. Поднялось восемь человек. И Селиверст торжественно вручил шести из них Евангелие, а двум - Псалтирь на русском языке.

Евангелие было дано и дьячку. Он благоговейно поднес его к губам, поцеловал и заплакал. Ему так давно хотелось иметь русское Евангелие.

Затем Иван помолился и предложил всем вместе спеть молитву «Отче наш». Слыхано ли было, чтобы это подворье, это село, пело так молитву? Евангелие читали дотемна. Сначала начал Иван и прочел всю 5-ю главу от Матфея, 6-ю главу читал Селиверст. Конец нагорной проповеди дали прочесть дьячку. И все слушали как зачарованные. Так они еще никогда не слышали слов Иисуса.

Когда стемнело, Иван рассказал собравшимся о Самом Иисусе Христе, как Он родился, как возрастал, как проходил искушение в пустыне в посте и молитве, как крестился и как вышел на проповедь, начало которой все сейчас прослушали.

Никто не хотел уходить, все хотели еще слушать, но он сказал:

— Уже поздно. Завтра воскресенье, и вам всем идти к заутрене. После обеда приходите. Куда?

— У меня есть дюже хороший навес, - сказал бородатый крестьянин, - мы на прошлой неделе гуляли свадьбу и еще не убрали. Давайте у меня и соберемся.

Рано утром вся семья Потапенко собралась в церковь, пошли с ними и Онищенко с книгоношей. Селиверст взял с собой еще не совсем пустую сумку. Церковь была небольшая, деревянная. Мерно звонил, призывая прихожан, колокол. Заходящие в церковь покупали у стоечки свечи, зажигали их о свечку, горящую посреди у алтаря, и ставили, где кто наметил. Потапенко поставил Николаю Угоднику две свечи, поцеловал икону, перекрестился и стал с семьей впереди, поближе к алтарю. Пахло ладаном, тихо шелестели листы большого

Евангелия у дьякона. Он стоял и тихо листал, подбирая нужные места для службы. Зазвонили во все колокола, и вскоре началась служба. Народу было много, все знали, что в селе находятся евангелист и книгоноша, и гадали: не станут ли они читать Евангелие в церкви?

Но служба шла, как обычно. Гости стояли в заднем не освещенном углу, и хотя не крестились и не становились, как все, на колени, когда нужно было, они не привлекали к себе внимания. После окончания службы Селиверст остановился у выхода и спросил у молодого крестьянина:

— Ты грамоту знаешь?

— Учусь немного у нашего дьякона, по слогам уже умею.

— Тогда возьми себе Псалтирь, читай его и дома, и людям. Скоро около гостей собрались люди. И Селиверст, спрашивая о грамотности, давал книги.

— А у нас батько читают, та воны хвори лэжать, - просительно сказала девочка. В сумке оставалась одна книга, и Селиверст сказал девочке:

— Давай с тобой пойдем до тато, и я дам ему Евангелие.

Девочка обрадованно пошла, и Онищенко с Селиверстом, сопровождаемые молодыми людьми, быстро пошли за нею.

Целый час провели новые друзья у постели больного отца. Они читали, молились. Их покормили и благодарно провожали.

— Спасибо вам, - говорила мать девочки, - оживили вы моего. Теперь он поднимется. А то совсем было упал духом.

А после обеда в саду пригласившего всех крестьянина собралось все село. Первым пришел дьяк со своей семьей: худощавой дьячихой и двумя детьми. Ему хотелось читать и здесь. Как-то по-новому увидел он Евангелие и людей, и себя. Как будто дремал и вдруг проснулся. Все такое же, а другое...

До поздней ночи читали, слушали, спрашивали, делились своими мыслями. И все об одном: о душе, о том, как жить, что делать, чтобы не жить так, как жили до сих пор - в пьянстве, в себялюбии и равнодушии к Богу и людям.

И думалось Ивану, что, расходясь, люди стали другие, новые, с именем добра

в своих душах. Дух Святой коснулся многих сердец, и они отдавались на служение Богу.

На ночь Ивана и Селиверста пригласил к себе дьякон с дьячихой. Так и не ложась спать, дьяк все спрашивал, а Иван в пробужденного вкладывал все, что нужно знать пастырю. Он понял, он видел перед собой пастыря душ человеческих.

Только светало, а гости, тепло распрощавшись с дьяком, вышли по направлению к Елизаветграду: книгоноше надо было наполнить свою сумку, а благовестнику - излить свое сердце.

Селиверст был в Елизаветграде неоднократно и рассказал благовестнику о городе:

— Город большой, шумный. Ходят поезда, часто бывают ярмарки. В городе есть шесть православных церквей, десять еврейских синагог и молитвенных домов, есть и караимская синагога. Есть духовное училище, два городских училища, воскресная школа, есть и частные школы. Имеется восемь библиотек, типография. На каждых сто жителей города - восемь грамотных. Но город есть город. Он как прыщ на здоровом теле. Фабрики и заводы, а их больше сотни, заняли собой все население города. И нет той первозданной чистоты нравов, которая остается пока в селах и хуторах. В самом городе я не раздаю книг. Грамотных много, а жажды к Слову Бога мало. В библиотеках Евангелий нет. Да

и верующие враждуют: вера с верой. Одни говорят: вы верная вера, другие - только они. А разве так можно? И поэтому я больше люблю ходить по селам. Эта почва добрая. Здесь посев всходит легче и дает плоды.

Я немного знаю грамоту, но от нас, книгонош, Библейское общество требует непременно одного: чистоты душевной, бескорыстной любви к Писанию и способности, если нужно, разъяснить его.

Подходя к городу, труженики распрощались. Книгоноша отправился в город за книгами, а Онищенко мимо него. Его тянуло к простому, нетронутому душевным разложением, народу. От села в село, от хутора к хутору.

От города он повернул на запад, заходя в села, благовествуя, читая, трудясь. А затем уже зимою повернул на юг, по направлению к своей Основе.

На пути все чаще стали встречаться люди и из рядовых православных, и из духовенства, и из властей, которые чинили препятствия, гнали, угрожали. Были даже попытки задержать, посадить в кутузку, отправить к уряднику, но чистота души, любовь ко всем отражали все это. Бог был с ним, и он был с Богом.

Приближаясь к родному селу, он испытывал радость, но вместе с тем и скрытую печаль. Чуяло его сердце, что готовится для него великое испытание, ждут его страдания. Но он готов был к ним. Он помнил свои слова при прощании, которые он сказал любящим его: «Я иду по доброй воле. Никто не принуждает меня, я сам избрал себе путь быть делателем на Божьей ниве, которых ищет Господь».

Глава 34. Арест

Наступила весна. Везде, где бы он ни был, ходили слухи об участившихся арестах евангелистов. Однажды он сам видел, как два стражника на лошадях и четыре пеших вели закованных в кандалы трех мужчин и одну женщину. Диким и бессмысленным казалось то, что увидел Онищенко. Он сошел на обочину дороги

и с болью смотрел на это шествие, не в силах уложить его в свое сознание. Лица конвойных были будто каменные. Лениво шли лошади с двумя стражниками с обнаженными саблями; тяжело ступали, как машины, пешие конвойные, держа ружья наперевес. И еще труднее шли арестанты, таща за собой кандалы. Женщина шла впереди мужчин и была без кандалов, и только ее фигура и лицо

казались живыми, одушевленными. Но это еще больше делало все диким и не укладывающимся в рамки человеческого мышления.

Конвой прошел и стал теряться из вида, оставив след волочившихся кандалов

и подняв дорожную пыль. Иван встал на колени прямо на дороге:

— Боже, - молился он, - Ты создал людей для братства, для счастья, а не для того, чтобы они мучили друг друга. Сделай так, чтобы они применяли руки свои не для мучений, а для братских добрых дел. Чтобы поняли они, что этот миг жизни, в котором они живут, дан для любви. Помоги! Научи!

На другой день к вечеру он подходил к дому.

— Ваня! - первой его увидела тетя Катя, выходящая из калитки. - Живой ты, здоровый? Слава Богу! А я истосковалась за последние дни страшно. Да и мама тоже соскучилась и отец, да еще вчера вели селом арестантов...

— Я видел их, тетя Катя, - спокойно сказал Ваня. - Здравствуйте, все мои родные, - обнимал он подбежавшую мать с детьми.

Когда все вошли в дом, из задней комнаты вышел отец и, обняв сына, прослезился. Все встали на колени, и отец в молитве излил всю благодарность Богу Хранителю. Вскоре все сидели за столом и разговаривали.

— Вижу, вы все страдаете, зная, что и меня возьмут в тюрьму. Ну что ж, берут всех, возьмут и меня. Я это чувствую, знаю и радуюсь. Радуюсь, что я не таюсь, не прячусь по хуторам и чердакам, не скрываю имени и фамилии, которые мне даны отцом и матерью. Не стыжусь их пути, не пренебрегаю их наставлениями. Вы знаете, как я любил в своем пути 10-ю главу Ев. от Матфея. Вся она мне служила и направлением, и утешением, и надеждой. А теперь: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бой