Не просто еще одно евангелие?

Как историка, изучающего античный период, меня постоянно огорчает скудность источников, которыми мы располагаем. Труды некоторых выдающихся авторов древности сохранились лишь во фрагментах. Даже работы Тацита — влиятельнейшего римского историка I века нашей эры — дошли до нас не полностью. Некоторые важнейшие сочинения Цицерона сохранились лишь частично; иные утрачены навсегда.

У моего старшего сына, специалиста по новейшей истории, совсем другая проблема — по всему миру в библиотеках и архивах хранятся не только книги, но и газеты, брошюры и всевозможные артефакты, которые в принципе могут многогранно осветить европейскую историю последних двух веков. Меня мучает зависть. Я — один из тех людей (молодое поколение могло бы назвать нас «занудами»), у которых сжимается сердце при мысли о гибели в огне древних библиотек Александрии и Константинополя.

Поэтому я радуюсь каждой археологической находке, свидетельствующей о Древнем мире. Я испытываю потрясение, когда, посещая места римских поселений в Северной Африке, нахожу среди высокой травы прекрасные камни с резьбой, нередко испещренные многочисленными надписями. (Методичный англичанин подумал бы, что их несомненно следует занести в каталог и поместить в музей.) Я безумно волнуюсь, стоя на возвышении там, где когда–то был город Колоссы, разрушенный землетрясением в I веке. (Ну почему археологи не могут объединиться, чтобы убедить правительство Турции разрешить им проводить раскопки в этих местах?) Мы, историки, нуждаемся в каждой монетке, в каждом клочке пергамента, в каждом резном камушке, которые могут пролить свет на удивительную, но, к сожалению, неполную историю Древнего мира.

Поэтому появление нового свидетельства того времени — это всегда повод для радости. Свидетельство есть свидетельство. Как мы с ним поступим, — это, как увидим, другое дело; но сам факт появления документа из мглы веков вызывает такое же волнение, как неожиданное прибытие таинственного незнакомца вероятно, с очень важным письмом. Мы инстинктивно — и оправданно — стремимся выяснить, что это за новое свидетельство, откуда оно взялось и как его истолковать.

Именно в таком ключе и следует подходить к Евангелию Иуды. До того как был обнаружен этот крайне интересный документ, мы знали о нем лишь по некоторым упоминаниям в писаниях первых христиан. Теперь он у нас есть (по крайней мере, в одном варианте, но могут быть и другие, кто знает), и мы можем узнать, о чем там шла речь. Это — отличная новость для историка.

Я начинаю свою книгу именно так, потому что не хочу, чтобы кто–то предположил, будто церковь пытается скрыть факт столь важной находки. (Мне как епископу следует объясниться.) Когда, в 1947 году были найдены Свитки Мертвого моря, на церковь посыпались обвинения в том, что она старается их спрятать, отложить публикацию, сделать что угодно, чтобы не допустить утечки информации о том, что Иисус будто бы был ессеем, что раннее христианство представляло собой причудливую иудаистскую секту, и т.д. Конечно, на самом деле (вопреки заявлениям чудаковатых ученых вроде Барбары Тиринг и скандально знаменитых беллетристов вроде Дэна Брауна) эти свитки ничего не сообщают нам об Иисусе, Иоанне Крестителе, апостоле Павле или каких–либо других ранних христианах. Они лишь немного проливают свет на деятельность одной маленькой группы ранних иудеохристиан и на текст Ветхого Завета, который они использовали. Это, в свою очередь, помогает нам понять некоторые аспекты раннего христианства, которое в самом деле в какой–то степени было странной иудеохристианской сектой. Но никто ничего не скрывал. Просто происходил длительный процесс — подчас непростительно долгий, но не по богословским причинам, в ходе которого крошечные фрагменты двухтысячелетней давности соединялись, редактировались и публиковались. (Свитки, сохранившиеся лучше, в основном публиковались быстрее.)

На протяжении последних двух столетий были найдены и некоторые другие важные древние тексты. Папирусы Бодмера, Битти, Оксиринхские папирусы и другие аналогичные документы, обнаруженные в Египте, не привлекли такого пристального внимания СМИ, как Свитки Мертвого моря (Кумранские рукописи), но для историков они важны ничуть не меньше. Например, среди них есть собрание посланий апостола Павла II века, известное как Р45, и неполный список Евангелия от Иоанна, датируемый примерно 200–м годом (Р66). При всем внимании, уделенном Свиткам Мертвого моря и документам гностиков, многие удивляются, когда узнают, что мы располагаем столь ранними списками книг Нового Завета^[3].

Но в 1940 году еще одна археологическая находка попала в заголовки новостей: кодексы из Наг–Хаммади в верхнем Египте («кодекс» — древняя форма книги, в отличие от свитка). Как и в случае со Свитками Мертвого моря, понадобилось много времени, чтобы изучить и опубликовать эти тексты. Задача была крайне сложной. Обвинений в сокрытии текстов никто тогда не предъявлял, поскольку, в отличие от Свитков Мертвого моря, материалы из Наг–Хаммади не находились в руках ученых, связанных с церковью. И как раз материалы из Наг–Хаммади служат фоном для этой недавней публикации.

В случае с Евангелием Иуды тридцатилетний срок между его обнаружением и публикацией объясняется не десятилетиями кропотливой научной работы, никоим образом (несмотря на заявление в британской газете Daily Mail) не попытками церкви скрыть документ, а трагикомическими перипетиями на рынке антиквариата. Герберт Кросни рассказывает в своей книге, как этот кодекс, первоначально найденный неграмотными крестьянами у берегов Нила в центральном Египте, оказался в Каире. Затем, путешествуя крайне запутанными маршрутами, попал в банковское хранилище в Нью–Йорке, в Йельский университет, к одному американскому дельцу, затем в Швейцарию… и, наконец, оказался на столе человека, который знал и как обращаться с манускриптом, и как его редактировать. Это — удивительная история о бесконечных телефонных переговорах, перелетах, коварстве, зависти, интригах, подозрениях, разрушенных и вновь воскресших надеждах. Это — интересное повествование само по себе очень похоже на художественный роман, где описываются подобные, правда, выдуманные истории.

В гностических «евангелиях», к которым относится и Евангелие Иуды, об Иисусе и его последователях рассказывается таким образом, что герои предстают злодеями, а злодеи — героями. Поэтому весьма забавно читать то, что во многом является перевернутой версией и этой истории (т.е. истории о том, как был найден, перепродавался и, в конце концов, был обработан указанный текст). Эта альтернативная версия была написана человеком, страстно желавшим отредактировать найденный документ, но вынужденным только наблюдать, как это делают другие: ведущим американским специалистом по рукописям Наг–Хаммади профессором Джеймсом М. Робинсоном из Клермонтского университета. В его книге «Тайны Иуды» («The Secrets of Judas»), изданной одновременно с Евангелием Иуды, рассказывается об обнаружении этого документа и махинациях, предшествовавших его появлению сначала в лаборатории, а затем в печати. Но вместо того чтобы выразить радость по поводу триумфального завершения этого грандиозного проекта, Робинсон превращает героев в злодеев и изображает себя человеком, которому следовало играть героя, но которого не пустили на сцену^[4]. Он пишет в негодующей презрительной манере и, пожалуй, слишком часто использует восклицательный знак. В мире с лихвой хватает того, что в ортодоксальных кругах может называться «odium theologicum»; возможно, случай с Робинсоном и его недругами можно квалифицировать как «odium atheologicum» — вражда между сторонниками разных взглядов, отвергающих «Бога» иудаизма и христианства. В книге Робинсона парадоксально то, что, стремясь выпустить ее одновременно с Евангелием Иуды, издаваемым Национальным географическим обществом, Робинсон был вынужден закончить свою книгу, вообще не прочитав того текста, о котором он ведет речь. Можно долго, но безуспешно перелистывать страницы его книги в поисках хоть какого–то изложения учения, содержащегося в манускрипте.

Как ни печально, папирусный кодекс из–за неправильного обращения и хранения в неподходящих условиях довольно сильно пострадал. С ним стало гораздо труднее работать, и теперь огорчают пробелы в тех местах, где должно было быть продолжение текста. Но того, что у нас есть, все равно достаточно, чтобы оправдать смелые заявления в отношении этой рукописи. Нет, она не опровергает христианскую веру, но в ней много сообщений о том, как некоторые люди, жившие во II веке, переиначивали эту веру. А энтузиазм в отношении подобных текстов в свою очередь довольно много говорит нам о том, как хотят интерпретировать эту веру некоторые люди, живущие в XXI веке.

Этот кодекс, который был найден, продан, спрятан, перевозился из одного места в другое и, наконец, обработан, содержит не только Евангелие Иуды, но именно этот текст представляет собой самую важную (по крайней мере, для нас) часть всего кодекса. Полный кодекс получил название Чакос по имени Фриды Чакос Нуссбергер — перекупщицы, которая наконец привезла книгу в Швейцарию и передала ее в надежные руки ученого. Помимо Евангелия Иуды книга содержит версию «Послания Петра Филиппу»^[5], уже известного нам по рукописям Наг–Хаммади; текст, озаглавленный «Иаков», состоящий из версии «Первого откровения Иакова»^[6], также известного нам по найденному в Наг–Хаммади; и, наконец, ранее неизвестный текст, условно названный «Книга аллогенов»^[7]. Это поистине потрясающая находка, над которой ученым предстоит работать много лет, редактируя и интерпретируя текст.

На случай, если кто–то к этому моменту заподозрил подвох, отмечу, что специалисты абсолютно убеждены в подлинности находки. Это не средневековая или современная подделка. Радиоуглеродный анализ подтверждает, что имеющийся у нас список относится к III либо IV веку, причем высока вероятность, что он был написан где–то между 240 и 320 годами н. э.^[8] Способ письма и сам язык — местную разновидность коптского языка, на котором написаны документы Наг–Хаммади — подделать практически невозможно. Большинство ученых считают, что книга была переведена с греческого оригинала, на том основании, что аналогичные предположения обычно делались в отношении очень похожих текстов из Наг–Хаммади и других мест. Правда, мимоходом заметим, что языком оригинала может быть не греческий, а сирийский, на котором были написаны многие подобные документы. Впрочем, изложенное далее, от данного факта не зависит.

Между прочим, велика вероятность того, что это тот самый документ, который упомянул выдающийся богослов конца II — начала III века епископ Лионский Ириней, живший на территории южной Франции. Правда, хотя текст и соответствует описанию Иринея, документ едва ли кто–то мог подделать так, чтобы он согласовывался с его критикой. Во многом он ей противоречит. Вот, что писал Ириней:

И это, учат они, хорошо знал предатель Иуда, и так как он только знал истину, то и совершил тайну предания, и чрез него, говорят они, разрешено все земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя Евангелием Иуды.^[9]

Неясно, действительно ли Ириней читал это писание или всего лишь слышал о нем. Далее он говорит, что собрал много гностических текстов, но не упоминает о том, что владеет списком Евангелия Иуды. Также его описание не соответствует полностью имеющейся у нас сегодня книге, поскольку в найденном документе не говорится прямо, что «чрез него разрешено все земное и небесное». Тем не менее упоминание Иуды как единственного апостола, знавшего истину, который именно по этой причине обрек Иисуса на смерть, совершенно очевидно. Это — основная идея, ради выражения которой и было написано Евангелие Иуды.

Но к чему вся суета? Лондонский журналист Дэмьен Томпсон на страницах газеты Daily Telegraph объявил, что ортодоксальные христиане, готовящиеся праздновать Пасху, будут огорчены, поскольку новый документ отрицает факт воскресения Иисуса. Другие журналисты взяли на себя смелость заявить, что наконец–то появился действительно древний документ, свидетельствующий о том, что традиционное христианство — это вовсе не то, что все о нем думали. И конечно, многие представители современной западной культуры очень хотели бы услышать такое заявление; поэтому некоторые люди, прочитав подобные сообщения и уловив общий настрой всей этой шумихи, отреагировали так же, как хотелось отреагировать мне, сказав: «Довольно новых евангелий!»

Но позвольте мне внести ясность. Вновь повторю, я счастлив, что у нас есть еще одно свидетельство о Древнем мире и ранних трактовках роли Иисуса и христианской веры. Чем больше у нас будет таких свидетельств, тем лучше мы будем знать нашу историю. Но причины, по которым эта книга была издана как раз накануне Пасхи, да еще и широко разрекламирована по всему миру, совершенно не имеют отношения к стремлению сделать исторические сведения более доступными, но явно имеют отношение к тому, во что многие сегодня хотят поверить — и, как видно, в чем многие желали бы разувериться. И вот, пожалуйста, Герберт Кросни выражает то, что хотелось бы думать многим, то, что некоторые хотели бы подтвердить любыми средствами:

Благодаря именно такой датировке коптского перевода оригинального греческого текста посыл евангелия звучит даже еще более убедительно. Если вся секта верила в то, что великое предательство на самом деле произошло по велению Иисуса и было совершено его любимым учеником, то эта интерпретация, после вдумчивого изучения, кажется столь же обоснованной, как версия, изложенная в Новом Завете.^[10]

Что именно Кросни имеет в виду под словом «обоснованная» — интересный вопрос, к которому мы еще вернемся. Но прежде чем продолжить обсуждение, нужно охватить взглядом всю философскую систему, к которой (в чем согласны все, кто читал Евангелие Иуды) оно действительно принадлежит. Кем были гностики, и во что они верили?

(обратно)

Гностицизм ii века

Как раз когда все больше людей начинают понимать, что в действительности мог представлять собой «гностицизм»… некоторые ученые считают, что следует полностью отказаться от этого понятия. По их мнению, под него пытаются подвести слишком многое: столько различных движений, идей и текстов, что гностицизм как определение становится бесполезным, и скорее может все запутать, нежели прояснить. В любом случае, полагают эти ученые, это понятие не согласуется с представлениями людей, о которых идет речь, о самих себе^[11].

Что ж, без сомнения, делать подобные заявления время от времени полезно. Обобщенное обозначение различных групп, верований и писаний действительно может вносить путаницу и стать помехой. Нередко это приводит к искажению исторической реальности. Нам нужно все время быть начеку и помнить о такой опасности. Одно–два десятилетия назад наблюдалась тенденция, согласно которой нельзя было говорить об «иудаизме I века», а только об «иудаистских учениях I века». При этом множественное число напоминает нам о существовании нескольких разновидностей иудаизма, о том, что некоторые из них жестко противостояли друг другу, и о том, что сваливать всех их в одну кучу значит заниматься грубым упрощенчеством. Некоторые предполагали подобное и о разновидностях раннего христианства: может быть, заявляли они, следует говорить о христианских учениях во множественном числе. Это достаточно справедливо — в определенной мере.

Но существование разновидностей не означает, что между ними нет ничего общего. Если бы разновидности иудаизма не представляли собой именно типы иудаизма, их нельзя было бы объединить в категорию «иудаистские учения». Это же верно и в отношении гностицизма. Как мы узнаем из новой книги, такие ученые, как Марвин Мейер и Барт Эрман, согласны с использованием термина «гностицизм». Однако при условии, что мы время от времени напоминаем себе, как в случае с постмодернизмом и, конечно, с так называемым новым взглядом на святого Павла, разновидностей учения существует столько же, сколько людей, пишущих о нем; и при условии, что мы позволяем раскрыться голосу каждого текста, нет причин, чтобы отказываться от общего термина. Ириней пишет, что в самом деле существовали религиозные группы, называвшие себя «gnostikoi» — «люди знания», и поскольку Ириней оспаривал их взгляды, то можно предположить, что вряд ли он выдумал этот факт. Даже если, как в случае с понятием «методист», термин «гностик» первоначально был ярлыком, навешиваемым на одну группу другой, которая сама не хотела бы так называться, все равно вполне возможно, даже весьма вероятно, что этот термин быстро стал функциональным обозначением целой тенденции мышления и образа жизни, хотя в широких рамках движения и имелось достаточно места для вариаций и импровизаций.

Евангелие Иуды фактически четко выражает то, что многие годы рассматривалось в качестве базовых принципов «гностицизма». Эта книга ясно демонстрирует их посредством примечательного повествования: диалога между Иисусом и Иудой, кульминацией которого становится веление Иисуса Иуде предать его на смерть, и выполнение Иудой этого веления. Марвин Мейер и Барт Эрман очень красноречиво и содержательно описали представления и верования, о которых ведется речь, и предлагаемый мной конспект в четырех частях не может послужить поводом для ссоры с ними^[12].

1. Самая поразительная отличительная черта гностицизма от основной иудаистской и христианской мысли — глубокий и мрачный дуализм. Воспринимаемый нами мир пространства, времени и материи — во всех отношениях ужасное место, где не только беспрепятственно процветает порок, но которого не существовало бы вообще, если бы его не создал злой бог. Другими словами, существующий мир насквозь пронизан злом. Более того, люди, состоящие из физической материи и живущие в этом порочном пространстве и времени, плохие существа по сути, если только, как мы увидим, внутри этой оболочки из порочной материи не скрывается что–то совершенно другое.

2. Это указывает на следующий важный элемент. Существующий мир был создан порочным, неумным и, возможно, капризным богом. Но есть и другая божественная сущность — чистое, мудрое, истинное божество, полностью отличающееся от этого бога творца. Иногда этого высшего бога называют «отец», что вносит неясность в умы христиан, связывающих это наименование с богом, создавшим мир. С точки зрения гностиков, бог, создавший наш мир, совместно с другими сущностями, возможно приложившими руку к проекту на какой–то стадии, является в лучшем случае заблуждающимся или неумным, а в худшем — просто злым и жестоким.

3. Посему главная цель любого «правильно» мыслящего человека — покинуть порочный мир и полностью прекратить физическое существование. «Спасение» означает именно это: избавление от материального мира и всего, что с ним связано. Только так можно найти путь к чистому, высокодуховному существованию, и освободившись от пут пространства, времени и материи, достичь блаженства, недоступного тем, кто цепляется за физический мир и по ошибке поклоняется его создателю.

4. Последний элемент не столь очевиден, но он играет центральную роль в гностическом мышлении и в самом деле составляет его неотъемлемую часть, на что указывает слово «гностический» и его производные. Путь к этому «спасению» лежит через знание, «gnosis». He через любое старое знание, и уж конечно не через то знание, которому учат в школе или в приходе. Нет, к этому особому гнозису приходят через знание об истинном боге, о действительном происхождении порочного мира и, не в последнюю очередь, о собственной подлинной сущности. И это «знание» может прийти, только если кто–то «раскроет» его. Другими словами, требуется «раскрыватель», который явится из запредельных сфер, из чистого верхнего духовного мира, дабы сообщить немногим избранным, что внутри них содержится искра света, божественная сущность, глубоко спрятанная в их непрочной и грубой материальной форме.

Порочный мир; порочный бог, который его создал; спасение, заключающееся в избавлении от мира; и избавление через восприятие тайного знания, особого знания о том, что в тебе есть божественная искра. Таковы четыре главные особенности гностицизма, которые встречаются не только в рассуждениях Иринея и других ранних христианских богословов, но и в самих гностических писаниях: в кодексах из Наг–Хаммади и других, а теперь и в Евангелии Иуды.

Но есть еще кое–что. Хотя это и трудно определить, не в последнюю очередь из–за того, что в имеющихся текстах используется кодированный язык, по–видимому, существовали и особые группы «гностиков», среди которых наибольший интерес представляют «сифиане». Согласно Книге Бытия, Сиф был сыном, рожденным у Адама и Евы после того, как Каин убил Авеля^[13]. Именно для этой группы гностиков Сиф был основателем особого «племени» избранных, несущих в себе искры света.

И, по крайней мере, некоторые гностики самого Иисуса рассматривали как «носителя знания». Поэтому и появились тексты, многие из каковых были найдены в Наг–Хаммади, в которых собраны речения, будто бы произнесенные Иисусом, а не истории о нем. Авторы или переписчики называли эти книги «евангелиями», хотя, как мы увидим, в отличие от канонических евангелий, они принадлежат к совершенно другому жанру. Иногда эти собрания речений выдают за тайное знание, поверенное Иисусом некоторым самым любимым его ученикам. Иногда их представляют как особые сообщения, будто бы сделанные после воскресения Иисуса (хотя гностикам, что не удивительно, крайне не нравилась идея телесного воскресения). Все они, в соответствии с доктриной, представляют собой наставления и способствуют гностическому спасению получателя, т.е. избавлению от уз порочного мира путем обретения знания о своей истинной природе как искры света, о происхождении мира и об истинном боге, сущность которого открывает Иисус и царству которого получатель уже в действительности принадлежит.

Ключевая черта всех таких текстов — полное отрицание основных установок древнего иудаизма. Это удивительно, если учесть, что во многих гностических текстах не только использован и интерпретирован Ветхий Завет, но и, по мнению многих ученых (и не только по этой причине), гностицизм II века возник в иудаистских кругах. Как бы то ни было, в этих текстах иудейский бог регулярно предстает объектом презрения, даже гнева, считаясь (по справедливости, на основании иудаистских писаний) создателем мира, в котором мы живем. Он — порочное и злое божество, совершенно не похожее на высшего истинного бога, и те, кто ему поклоняются, обмануты, так как глупы и невежественны. Барт Эрман пишет:

ученики, поклоняющиеся иудейскому богу творцу, взывая к имени Иисуса, чтобы тот поддержал их, поняли все неправильно. Они не служат истинному Богу, а посрамляют его. И поступая так, они уводят последователей с истинного пути.^[14]

Таким образом, в то время как большинство иудеев в течение двух веков до рождества Христова и двух веков после него сосредоточивались на идее наступления царства Божьего на земле, как на небе, и Божьего правосудия, врывающегося в ход истории с благими целями, дабы сберечь созданный порядок от разрушения и разложения и даровать людям обновленные (воскрешенные) тела для светлой жизни в новом мире, без прежних страданий, гностики учили абсолютно противоположному. Они верили, что истинный бог, которому они поклонялись, «находится полностью за пределами этого непостоянного мира страданий и боли, созданного смутьяном и глупцом»^[15].

Вполне возможно, что именно из–за несбывшихся надежд отдельных представителей различных иудаистских движений того периода, мечтавших о царстве Божьем, некоторые иудеи, отчаявшись, принялись пересматривать свои традиции с точностью до наоборот. Подобные идеи всплыли вновь гораздо позднее, в рамках разнородного иудейского движения, известного как каббала. Если попробовать определить конкретный импульс, который мог подтолкнуть людей к новому и такому странному способу интерпретации иудейских традиций, способный объяснить активность в середине II века гностических движений, известных нам по документам, найденным в Наг–Хаммади и других местах, и осужденным Иринеем и другими, то тут есть очевидное предположение: поражение восстания Шимона Бар–Козивы, также известного как «Бар–Кохба» и «Сын Звезды». Римляне подавили это восстание в 135 году, навсегда изменив лицо иудаизма^[16].

Пожалуй, это может объяснить и отчасти циничный способ интерпретации гностиками Ветхого Завета, переворачивающий все с ног на голову. Коль скоро события показали, что Яхве, Бог Израиля, поставил свой народ в безвыходное положение и допустил то, что великая мессианская фигура (сам Бар–Кохба) и выдающийся раввин (рабби Акива, поддержавший Бар–Кохбу и объявивший его Мессией) потерпели такое страшное поражение, значит, возможно, все традиционные представления о том, кто хороший, а кто плохой, искажены. Вероятно, по этой причине во многих гностических текстах герои предстают злодеями, и наоборот: если Бог Ветхого Завета все–таки плохой бог, из–за которого его народ терпит беды, то, может быть, те, кого он осуждал (такие, как Каин), все–таки были хорошими, а те, к кому он был милостив (такие, как Авель), были плохими.

И вот причудливый, перевернутый мир гностических измышлений обретает форму. И в той же степени, в какой иудеи приветствовали гностическое учение, они делали гигантский шаг в сторону от всего, что было типично иудаистским согласно Ветхому Завету, и так называемой межзаветной литературе, и все это продолжало утверждаться в рамках раввинистической мысли. (Раввины, если попытаться обобщить, продолжали поклоняться единому Богу Творцу и взывать к Нему, и даже больше не ждали прихода Его царства, на что надеялись Акива и другие.)^[17]

Но были ли гностики в каком–то смысле христианами? Пожалуй, это зависит от того, что имеется в виду. В прошлом столетии было много споров об отношениях между ранним христианством и ранним гностицизмом. Как видно, многие из тех, кого сегодня считают гностиками, называли себя христианами, последователями Иисуса, так что историкам нужно учитывать, что в понятие «христианин» те или иные группы и личности могли вкладывать совершенно разный смысл. Фактически это весьма вероятно.

Однако одна научная теория пошла гораздо дальше, но сегодня о ней мало кто вспоминает. В первой половине XX века многие ученые рьяно пытались доказать, что ранние христиане, и не в последнюю очередь Павел и Иоанн, в действительности почерпнули материал для своей зрелой богословской системы, своей интерпретации деятельности Иисуса Назарянина из идей гностицизма. Попытки утверждать это на сегодняшний день практически прекратились, так как есть очень весомые контраргументы, доказывающие, что и Павел, и Иоанн были привержены Ветхому Завету и твердо отстаивали традиционный иудаистский креационистский монотеизм — именно то, что отрицали гностики.

Но поскольку Иоанн, Павел и другие авторы Нового Завета (а также те, кого они могли цитировать в ранних христианских гимнах и стихах, включенных в их писания) говорят об Иисусе как о том, кто находится в единстве с вечным уникальным Богом, и о его пришествии в наш мир с целью открыть правду, нетрудно догадаться, что эта история может сослужить очень хорошую службу любому, кто намерен пропагандировать взгляды на мир, отличные от тех, которых придерживались Иоанн, Павел и другие христианские богословы I века. Сохраняй Иисуса ключевой фигурой, великим и могущественным учителем, пришедшим с другой стороны поведать нам правду и спасти нас от тяжелого бремени… и просто измени природу этого бремени (больше не грехи, а материальность), образ Бога (больше не создатель материального мира, Бог Авраама, Исаака и Иакова, а далекая, чистая сущность, не замаранная контактом с творением первого), природу спасения (больше не справедливое царство Божье, рождающееся в рамках вселенной пространства–времени, а полное избавление людей от материального мира)… и вот, пожалуйста, мы по–прежнему последователи кого–то, кого мы зовем «Иисусом», но теперь у нас взгляды на мир и религия без всех этих отвратительных иудейских составляющих. И, как мы увидим, можно не опасаться, что римские власти решат нам возразить.

Поэтому есть вероятность допустить, что по крайней мере некоторые гностики действительно могли считать себя «христианами». Предположительно Иринею и другим антигностическим богословам не потребовалось бы так активно противостоять им, если бы гностики не называли себя христианами. Они представляли собой угрозу; они могли пошатнуть веру людей, уводя их в сторону другой веры, согласно которой поклоняются иного рода богу, что выливается в иной образ жизни.

Более того, судя по всему, первые признаки столкновения можно найти на страницах самого Нового Завета. Павел с презрением отзывается о «знании», которое заставляет раздуваться от гордости, в отличие от любви, которая помогает людям становиться сильнее^[18]. И кто бы не написал Первое послание к Тимофею (многие считают, что автором был не Павел, а кто–то другой, но оно было написано не позднее 100 года), он предупреждает читателей, чтобы они не уподоблялись тем, кто «преисполнен гордыни и ничего не знает^[19], а только поражен страстью к спорам и словоблудию». Некоторые, пишет автор, пошли по этому пути и прошли мимо истинной веры.

Гностицизм, описанный в текстах Наг–Хаммади и в Евангелии Иуды, фактически представляет собой гибрид. Его базовые положения не соответствуют иудаистским, однако во многих гностических текстах использованы и интерпретированы древние иудаистские тексты. В самом деле, как мы уже видели, это учение без сомнения антииудаистское и, как я докажу в дальнейшем, имеет очень мало общего с истинной миссией самого Иисуса Назарянина. Однако при наличии множества богов, религиозных движений и философских школ (многие из них — вариации платонизма с присущим ему дуализмом духа и материи) и учителей, совершенно по–новому комбинирующих существующие идеи, не удивительно, что некоторые авторы и их последователи стремятся использовать имя Иисуса, чтобы распространять и придавать авторитет учениям, сильно отличающимся от его учения. И в истории такое происходило не в последний раз. Все это возвращает нас к тексту, который вызвал столько споров. Что мы знаем об Иуде Искариоте, какое отношение к нашей информации имеет Евангелие Иуды?

(обратно)