Русская Церковь и славянофилы.

Русское общество разделилось в 1840-х в спорах о России. Возникал вопрос о месте России в общем плане всемирной истории. Историософия русской судьбы и становится основной темой пробуждающейся теперь русской философской мысли. И в этом историософическом плане встает в русском культурно-общественном сознании религиозный вопрос, очевидным становится русское историческое своеобразие.

В 1836 г. Чаадаев опубликовал свое знаменитое «Первое философическое письмо», что характерно - на французс­ком языке. Сей русский вельможа, родившийся и выросший в Рос­сии. побывавший на Западе только как победитель Наполеона, знал французский лучше русского. В этом письме он отрицал за Россией какую-либо оригинальность, какой-нибудь положитель­ный вклад в сокровищницу мировой культуры. Он видел Россию неким паразитом на теле мировой культуры, и это его глубоко оза­дачивало, так как Чаадаев был глубоко верующим христианином и считал, что Бог каждому историческому народу дал какую-то мис­сию в истории. Не видел он такой миссии только у России, что на­рушало всю его европоцентрическую культурологическую систему.

Как и все его сверстники, не имея понятия о Византии и ее куль­турном блеске именно в эпоху крещения Руси, он утверждал, что беда России в том, что она приняла христианство не от цветущего и динамичного Рима (это в Х веке, когда Рим был развалиной и Западная Европа переживала так называемые Темные века), а от увядающей и пассивной Византии. Позднее, как известно, он пере­смотрел свою культурологическую схему в эссе «Апология сумас­шедшего». Чаадаев остался при своей невежественной картине увя­дающей Византии, но выдвинул тезис, что именно России, не об­ремененной тяжелым историко-культурным багажом Европы, при­надлежит будущее и она сможет брать лучшее у Европы,не повто­ряя ее ошибок.

Своим «Первым письмом» Чаадаев взбудоражил русскую общес­твенность, бросил вызов России и ее культуре. Общество раздели­лось. Одни приняли схему Чаадаева некритически, и от них пошло так называемое западничество, другие кинулись изучать русские архивы, летописи, древнерусскую литературу, искусство и, нако­нец, духовное наследие Руси: православие, восточных Отцов Церкви. Отсюда пошло увлечение Оптиной пустынью, где как раз и за­нимались переводом и публикацией работ по святоотеческому бо­гословию. Это второе течение получило название славянофилы от своих противников, однако оно привилось и потеряло свое пер­воначальное уничижительное значение, как часто бывает в истории.

Так небольшой провинциальный монастырь и несколько просвещенных помещиков сделали вклад первостепенной важности в воз­рождение подлинного православного богословия, лишь к концу века перешедшее в официальное академическое. Тогда же произош­ло возрождение подлинного иконописания и появилось серьезное изучение всего византийского наследия - научная византология

Что касается западнического лагеря, то он быстро растерял ду­ховные корни, бывшие стимулом чаадаевского западничества. За­падники примирились с мыслью, что Россия сама по себе ничего дать не может и что все просвещение возможно только с Запада. А это была эпоха развития социалистических, материалистических и позитивистских идей на Западе, которые без всякого критичес­кого анализа перенимались нашими западниками. Так в России сначала забушевали французские утопические социалистические идеи, а затем и марксизм. Этой же эпохе принадлежат два изречения о вере русского на­рода. К. Аксаков писал, что история русского народа - это единствен­ная в мире история христианского народа. «Православие - един­ственная основа всей егожизни... история русского народа читает­ся, как жития святых». В это же десятилетие Белинский утверждал, что русский народ в своей основе атеистичен, говорит о Боге без почтения, почесы­вая себе зад, и что вера его - одно суеверие.

Расхождение западников и славянофилов связаны с различным пониманием культуры: западники понимали культуру как сознательное творчество человечества; «славянофилы» - культуру народную, которая бессознательно вырастает в народе. С этим связано новое разногласие: что признать последней реальностью в историческом процессе — «общество» («народ») или «государство». В славянофильском мироощущении привкус анархизма, неприязнь к вмешательству в ход органических процессов. За этим стоит недоверие к обособляющейся личности. Религия опознавалась как возврат к цельности. Этот религиозный постулат обобщался на историческую действительность. Из кризиса, в который Европа вовлечена в своей истории, выход - через скрепление общественных связей, восстановление цельности в жизни. Церковь - как единственная «органическая» сила среди распада всех скреп. Церковь «идеальное общество», только в Церкви разрешается натяжение личных своеволий. В социальной философии славянофилов Церковь замещена «общиной». «Государство» и «земля» - условные обозначения, разуметь следует: житейское делание и внутреннее совершенство. «Земля» - этическая категория. «Земская» жизнь противопоставляется суете мирского «государствования». «Община» - оазис «иного мира», убежище от политической суеты. Славянофильство задумано как философия всеобщей христианской судьбы. Но весь пафос славянофилов в том, чтобы выйти и даже отступить из истоpии. Движущими силами исторического процесса признаются отвлеченно натуралистические факторы свободы и необходимости, — «дух иранский» и «дух кушитский».

Христианство включается в развитие «иранского начала». Всю неправду христианского Запада Хомяков приводит к «кушитскому» началу. Синтез «церковности» и «романтизма» не удался.

Ив. Киреевский пришел от романтики и шеллингизма. Хомяков через подобный искус сердцем никогда не проходил. Аксаков и Самарин перешли через увлечение гегельянством.

В славянофильстве прозвучал голос именно «интеллигенции», а не голос «народа».Славянофилы тянуться прикоснуться к родному, высоко ценят его потому, что порвали жизненную связь с ним, поверили некогда универсальности европейской цивилизации и погрузились в нее. Отсюда в славянофильстве пафос возвращения и постоянная напряженность в противопоставлениях.