Исцеление на собор оптинских старцев

«Уж до чего он Оптинских старцев любил, что без слез говорить о них не мог», - вспоминает о сыне мать о. Василия. Задолго до канонизации он написал втайне от всех службу Оптинским старцам, предвидя это велие торжество: «Старцы Божий из гробов чинно исходят и от сынов сво­их хвалу принимают». И на торжестве перенесе­ния мощей преподобных Оптинских старцев 23 октября 1998 года все так и было. Преподоб­ный Амвросий Оптинский явился воочию одной паломнице и спросил ее: «Ты почему на крест­ный ход не идешь?» - «Батюшка Амвросий,- сказала она, - да ведь туда милиция без пропусков не пускает!» - «Пойдем со мной. Я тебя проведу». Недоверчивая паломница не пошла за ним, но следила, увидев, как он прошел мимо милиции (а из-за многолюдства пускали, действительно, по пропускам), и все удивлялась, почему его никто не видит? А к паломнице тут же подошел схиигумен и, повторив слово в слово сказанное препо­добным Амвросием, провел ее на крестный ход.

24 октября 1998 года на Собор Оптинских стар­цев на могиле новомученика Василия Оптинского произошло исцеление, знаменующее его участие в торжестве Оптинских святых и утверждающее нас в мысли: это на земле все раздельно, а в Царстве Небесном - единение в любви.

Рассказывает инокиня Георгия, в ту пору гео­лог Людмила Васильевна Толстикова: «24 октяб­ря 1998 года на Собор Оптинских старцев я при­шла после литургии на могилы новомучеников. Тут подходит паломник, как-то странно и нелов­ко прижимает к себе листки бумаги и просит меня набрать ему в эту бумагу земельки с могил но­вомучеников. «Разве вы сами не можете?» - удивилась я. Но взглянула на его руки, и мне стало стыдно: кисти рук были бледно-восковые, как у мертвеца и, он не мог владеть ими. Наби­раю ему земельки и говорю: «Да вы хоть руки приложите к могилкам».

Наклонился он над могилкой о. Василия, водит руками по земле. Вдруг засмеялся и показывает мне розовые живые пальцы: «Смотрите, - говорит, - руки живые, а врачи хотели мне их отнять». У меня даже слезы из глаз брызнули: «Напишите, - говорю, - о вашем исцелении». А он все шевелит пальцами, смотрит на них, улыбаясь, и говорит: «Лучше вы с моих слов напишите. Вот мой адрес: 249 431, Калужская область, Кировский район, п/о Мало-Песочное, Акимов Алексей Николаевич».

Чтобы официально засвидетельствовать свое исцеление паломник Алексей Акимов после возвращения из Оптиной сходил к врачу и прислал в монастырь письмо со вложенной в него меди­цинской справкой:

Справка. Выдана Акимову Алексею Никола­евичу, 1962 г. р., д. Мало-Песочное, в том, что 27/X - 1987 г. он перенес: перелом н/з левого плеча, открытый перелом обеих костей левого предплечья в н/з, перелом фаланги 1 п., рваная рана левого плеча, размозженая рана 1 п. левой кисти. Травматологический неврит локтевого, лучевого нервов с нарушением функции левой руки.

На рентгенограмме 27/X - 1987 г.: Оскаль-чатый перелом н/з левого плеча. Осколъчатый перелом обеих костей предплечья н/з слева. От­рыв шиловидного отростка локтевой кисти. Пе­релом фаланги 1 пальца.

20/XI -1998 г. при осмотре: Функция левой кисти восстановлена.

Врач Шилова Алла Григорьевна (Печать по­ликлиники).

Из письма Алексея Николаевича Акимова: «Коротко о себе. По профессии я тракторист, семьи нет, а потому я более свободен чем семей­ные и люблю посещать святые места. Как назы­вается моя болезнь, не знаю: плохое кровообра­щение в кистях рук. Выражалось это в плохой переносимости холодной погоды и общем плохом самочувствии. Были обескровлены третий и чет­вертый пальцы обеих рук и выглядели белее бу­маги. Началось это омертвение в апреле, а в сен­тябре болезнь обострилась. В поликлинике Ки­ровского района мне выдали больничный лист, и врач Алла Григорьевна Шилова велела держать руки в тепле. Мне было не совсем удобно наде­вать перчатки при 15 градусах тепла, но врач настаивала, предупредив, что иначе может на­чаться гангрена.

Алла Григорьевна направила меня на обследо­вание в Калужскую областную больницу. Там мне сделали рентгенограмму, установив при об-

следовании, что кровообращение в кистях обеих рук крайне низкое. Даже в помещении больницы руки замерзали.

Сразу после больницы я приехал в Оптину на праздник преподобного Амвросия, и руки замер­зали даже в храме. В Оптиной пустыни я бывал и раньше, но на могилы новомучеников не ходил.

24 октября 1998 года я стал размышлять, что угодники Божий новомученики иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт - святые. И решил набрать земли с их могилок. У могилок была Людмила Васильевна, и я попросил ее на­брать мне земли с могил, т. к. самому мне это было сделать трудно. Увидев мои побелевшие пальцы, Людмила Васильевна предложила помо­литься об исцелении новомученику Василию Оп-тинскому. Я стал молиться и положил руку на могилу о. Василия. Минут через пять кисть руки потеплела, а через десять минут пальцы порозо­вели и кровообращение восстановилось.

В тот же день я работал в монастыре на послушании - возил на тачке дрова. О своем исцелении я рассказал тогда послушнику Вадиму (ныне иеродиакону Тимофею - ред.,) и показал имевшееся у меня с собой заключение врачей из Калужской больницы о моем заболевании.

Спасибо за все угодникам Божиим! Спасибо за все Господу!

20 ноября 1998 г».

«С ЧЕГО ЭТО ПОПУ ЧЕСТЬ ОТДАЮТ?»

«Он был монахом из старой Оптиной»,- ска­зал об о. Василии иеромонах Даниил. А в старину оптинских монахов отличали прежде всего по одеж­де - грубые, тупоносые «оптинские» сапоги и деше­вая мухояровая ряса. Ряса у о. Василия была выношенная и в заплатах, а его единственной обувью были кирзовые солдатские сапоги. Когда о. Василий слу­жил на подворье в Москве, его не раз пытались переобуть в легкие ботинки, но из этого ничего не вышло. Между тем стояло такое жаркое лето, что на солнцепеке плавился асфальт.

Из воспоминаний монахини Ксении (Абашкиной): «Когда о. Василий пришел в монастырь, то они с о. Ф. решили подвизаться, как древние, имея одну одежду и одни казенные сапоги. Потом у о. Ф. заболели ноги, и он сменил обувь, А о. Васи­лий в великом терпении так и дошел в своих сапогах до райских врат.

Помню, в Москве мы поехали с ним освящать квартиру моих родителей. Жара была умопом­рачительная - градусов 30, а о. Василий был в шерстяной рясе, в кирзовых сапогах и нес боль­шую сумку. Я спешила, а он меня попросил идти медленней, сказав, что после службы ноги болят. Как раз перед этим он ездил отпевать старуш­ку, так разложившуюся на жаре за четверо су­ток, что все избегали подходить к гробу. И вот идем мы с батюшкой по жаре, а навстречу четы­ре милиционера. Вдруг они разом, как по команде, отдали батюшке честь. Отец Василий удивился: «С чего это попу честь отдают?» А поразмыслив сказал: «Они люди служивые. Кому, как не им, понять попов? Простому человеку не прикажешь стоять на жаре рядом с четырехдневным разла­гающимся трупом».

Еще по дороге нам встретился мой знакомый, ставший после избиения «дурачком». А раньше он был кинооператором, имел жену, любовниц и много пил. «Блажен, получивший воздаяние на зем­ле», - сказал о нем тихо о. Василий, и всю дорогу молча молился по четкам.

В квартире родителей обнаружилось, что моя мама без креста. И пока она искала свой крест, о. Василий рассказывал ей, что раньше рабу за­ковывали на шею кольцо с именем его хозяина. «И вот однажды мы умрем, - говорил он, - и придем на Суд к нашему Владыке. А Господь спро­сит: чьи вы рабы? И тех, у кого есть на себе его знак, призовет к себе, а на других и не взглянет».

Молебен по освящению квартиры о. Василий служил так вдохновенно и мощно, что от его пения, казалось, сотрясались все пять этажей на­шей «хрущобы». Он щедро окропил квартиру свя­той водой, и остановившись перед чуланом в ко­ридоре сказал, что бесы особенно любят прятать­ся по темным углам. Мы открыли чулан, а о. Василий влез туда, тщательно покропив все углы. Потом вышел на лестничную площадку, сказав: «И тут их много». И окропил всю лест­ницу в подъезде под нами и выше нас.

После освящения квартиры дух в доме изме­нился. Если моя мама до этого нехотя согласи­лась позвать «попа», то теперь она стала хо­дить в церковь, причащаться, а однажды открыла мне семейную тайну: оказывается, ее папа, а мой дедушка был священником, и в годы гонений его убили лишь за то, что он «поп». А еще дедушка-священник говорил, что мы из рода Говоровых, то есть из рода святителя Феофана Затворника. Ничего этого я не знала, и лишь в 26 лет крести­лась в Оптиной вместе с моими детьми.

В Оптиной пустыни я сперва по послушанию убиралась в храме и поневоле обратила внима­ние, что о. Василий подолгу молится пред моща­ми преподобного Амвросия и у могил Оптинских старцев. Даже если мимо идет по делу, обяза­тельно остановится и помолится.

Когда о. Василий служил иеродиаконом, он был радостный, веселый и будто летал по амво­ну. А после пострига в мантию он сильно изме­нился, не поднимал глаз и смотрел уже в землю. Вид был у батюшки строгий, а на деле он был добрый. Помню, Великим постом мы с детьми впали в уныние. «Батюшка, - говорю, - так шоколаду хочется и уже уныние от этих каш». И о. Василий благословил на вкушение шоколада, сказав, что лучше вкушать шоколад с самоукорением, чем поститься с ропотом и унынием.

По образованию я художник, и в Оптиной меня благословили заниматься иконописью. От прежних времен у меня остались косметические карандаши, но я сомневалась, можно ли их исполь­зовать для эскизов к иконам. Один батюшка ска­зал, что можно, а о. Василий - нельзя, пояснив, что икону немыслимо писать без благоговения, даже, казалось бы, в мелочах.

Однажды я с возмущением рассказала о. Ва­силию, что некоторые местные жители плохо относятся к монахам и говорят то-то и то-то. «Ах, окаянные, - сказал он весело. – Не ведают, что творят!» Он сказал это словами молитвы Господней с креста, но сказал так мягко, чтобы не дать мне повода осудить.

«Отец Василий, - спрашиваю, - почему к Господу, святым и владыкам мы обращаемся на «ты»: «Святейший Владыко, благослови», а к ба­тюшкам на «вы»?» - «Они сильные и не повре­дятся от нашей близости, - ответил о. Васи­лий, - а мы, попы, немощные, и из уважения к нашей немощи к нам надо обращаться на «вы»».

* * *

Где-то в Сибири есть безвестная могила шести­десяти восьми иереев, которых, рассказывают, рас­стреливали так. Ставили на край могилы и задавали

один вопрос: «Ну, что, поп, веруешь во Христа?» - «Верую»,- отвечал тот и падал в могилу расстре­лянный. А потом на его место становился следую­щий, чтобы ответить: «Верую».

Иеромонах Василий почитал для себя за честь быть причисленным к этому сословию русских «по­пов», оболганных, оклеветанных, но способных при­нять смерть за веру свою. Он был одним из тех, кого иные пренебрежительно называют «батюш­ками-требниками», но с охотой служил требы - крестил, отпевал и ездил причащать болящих и в темницах томящихся.

Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко: «Как-то в Оптиной узнали, что в од­ной деревне живет парализованная православ­ная подвижница. Иногда к ней заходили соседи, приносили еду, но большей частью она лежала одна - порой в нетопленной избе, и чем она пита­лась, никто не знал. Рассказывали, что она всегда в радости, славит Христа и просит одного - при­частить ее. Отец Василий тут же вызвался по­ехать к ней и взял меня с собой.

Вошли мы в избу и увидели живые мощи. А подвижница воссияла при виде о. Василия и запела: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..!» Отец Василий исповедал, при­частил ее и был в потрясении от этой встречи: «Какая вера! Куда нам до нее?»

Отец Василий первым начал ездить в тюрь­му г. Сухиничи. Однажды он крестил в тюрьме с иеродиаконом Илиодором сразу сорок человек, а я им помогал. В бане приготовили кадки, чтобы крестить полным погружением. Стоят все го­ленькие, а один человек испуганно спрашивает: «Батюшка, разве можно нас крестить? Мы же преступники». А о. Василий смотрит на них, улыбаясь, и говорит: «Вы - дети. И все мы дети нашего Небесного Отца». И тут все заулыбались, обрадовались, став и вправду похожими на детей. Смотрю на них - огромные амбалы в татуировках, а перед батюшкой чувствуют себя малыми детьми, спрашивая с робостью: «Батюшка, а можно?»

Рассказывает иеродиакон Илиодор: «Снача­ла некоторые батюшки не решались ездить в тюрьму, а о. Василий вызвался первым. Приез­жали мы в тюрьму сразу после обеда, а уезжали в два часа ночи или же ночевали в тюрьме. Вся тюрьма уже спит, а у о. Василия - очередь на исповедь, и разговаривал он с каждым подолгу.

Запомнился случай. Храма в тюрьме тогда не было - его построили сами заключенные после убийства о. Василия. А в ту пору крестить при­ходилось в бане. И вот пришло креститься 39 человек, а сороковой, как нас предупредили, при­шел позабавиться: богохульник был страшный и, на их языке, «авторитет». Перед крещением о. Василий сказал проповедь. Этот человек очень внимательно слушал ее, а потом спросил: «Ба­тюшка, а мне можно креститься?» И стал по­спешно раздеваться.

После крещения он подошел к о. Василию: «Батюшка, я хочу покаяться в моих грехах. Мож­но мне исповедаться?» Исповедовал его о. Васи­лий два часа, а на прощание он попросил батюш­ку дать ему почитать что-нибудь о Боге. По-моему, о. Василий дал ему книгу «Отец Арсений», но точно не помню.

В следующий приезд он снова исповедовался и попросил о. Василия дать ему молитвослов и научить молиться. А потом он подал прошение тюремному начальству, чтобы его перевели в оди­ночную камеру. И вот сидел он в одиночке и все время молился. И вдруг в тюрьму пришло постановление, что дело этого человека пересмотрено, срок сокращен, и он подлежит освобождению. Заключенные тогда стали говорить, что, видно, родные заплатили кому надо и ловкого адвоката нашли. Но этот человек отвечал им: «Я даже прошения о пересмотре дела не подавал. Это Бог меня помиловал и освободил».

* * *

Известно, что во время поездки в г. Ерцево Архангельской области о. Василий вел беседы с заключенными в местной тюрьме. А паломница из Ерцево Елена рассказывала: «Все наше Ерцево - бывшая зона и на косточках заключенных стоит. В советское время церкви у нас не было, и целые поколения уходили из жизни некрещенными и не­отпетыми. Было общее потрясение, когда к нам приехали иеромонахи из Оптиной. Люди семьями шли креститься и отпевать давно умерших родных». Креститься приходило по 80-100 человек, и иеромо­нахи сутками, почти без сна крестили и отпевали.

Из письма ерцевской прихожанки Тамары Федоровны Цветковой: «Крестил меня иеромонах Филарет, а перед крещением исповедовал и наставлял в вере иеромонах Василий. Какая же духовная сила была у о. Василия! После крещения все ушли из церкви, а я с места сдвинуться не могу, и вся моя жизнь с того дня переменилась. Я перестала есть мясо, строго соблюдаю посты. Ежедневно читаю правило, Евангелие, кафизмы и акафист на каждый день. Очень люблю читать жития святых. Помогаю в церкви.

Священника у нас нет, но когда оптинские иеромонахи уехали, мы все равно продолжали ходить ежедневно в нашу любимую церковь и чи­тать там, что можно читать мирянам. Первую

неделю Великого поста прочли Покаянный канон Андрея Критского и ежедневно читаем Псалтирь. Но как же мы молим Господа, чтобы послал нам, грешным, священника!

Убийство о. Василия было для меня таким горем, что я тяжело заболела, а потом исцели­лась его епитрахилью. Я ведь знала об убийстве заранее - о. Василий явился мне наяву. Все это я подробно записала в тетрадку, но рассказы­вать о том не могу, пока не покажу этой записи старцу, - я ведь человек не духовный, и в таких вещах не разбираюсь».

По просьбе Тамары Федоровны мы передали ее записи старцу. А ерцевские прихожане рас­сказывали, перед убийством о. Василия Тамара Федоровна заболела и все плакала, скорбя о нем. Уезжая из Ерцево, о. Василий забыл здесь свою епитрахиль. И когда с молитвой новомученику Васи­лию Оптинскому епитрахиль возложили на бо­лящую рабу Божию Тамару, произошло исцеление.

Позже в Ерцево привезли кассеты с записью проповеди и служб о. Василия. «И вот соберутся наши православные,- рассказывала ерцевская паломница Елена,- положат на аналой, как свя­тыню, его епитрахиль и плачут, слушая на коленях записи его голоса». Кратким было служение о. Ва­силия в Ерцево, но, видно, долгая память у любви.

Из ерцевских впечатлений: Чтобы дать от­дых переутомленным иеромонахам, прихожанин Владимир повез о. Василия и о. Филарета на ры­балку. Отец Филарет сказал, что не умеет ловить рыбу. А о. Василий блаженствуя уплыл на плоту в озеро, взялся за удочку и уснул. Плот унесло да­леко по течению, но усталого батюшку не реша­лись будить. Когда же Владимир сварил уху из наловленной им рыбы, о. Василий сказал: «Как один мужик двух генералов прокормил».

В тех или иных выражениях, он всегда отзы­вался о себе как о человеке немощном. Когда же кто-то просил батюшку помолиться о нем, он отве­чал: «Ну, какой из меня молитвенник? А вот помя­нуть, помяну».

* * *

Рассказывает игумен Павел: «После рукопо­ложения в иеромонаха я служил 40 литургий с о. Василием на московском подворье и жил в од­ной келье с ним. Исповеди шли до 11 часов вечера и дольше. И когда к полуночи мы уже без сил возвращались в келью, очень хотелось отдохнуть. Присядем на минутку, а о. Василий уже подни­мается, спрашивая: «Ну, что - на правило?» Спрашивал он это мельком, ничего не навязывая, и тут же уходил молиться. После правила он часов до двух ночи читал молитвы, готовясь к службе, а в четыре утра снова вставал на мо­литву. Как же тщательно он готовился к службе, и как благоговейно служил!

Однажды была моя череда крестить, но я смутился вот от чего: приехала с кинокамерой высокопоставленная чета из мэрии, и женщина не хотела погружаться в воду с головой и портить специально сделанную для съемки краси­вую прическу. Я не знал, как тут поступить, и о. Василий вызвался меня заменить. Перед креще­нием он сказал проповедь и сказал ее так, что женщина была растрогана и уже не думала ни о какой прическе. Кстати, я заметил, что о.Василий перед крещением говорил каждый раз новую проповедь. У него не было дежурной заготовки на все случаи жизни. Он говорил, как хотела сказать его душа в этот час и этим конкретным людям».

Звонарь Андрей Суслов вспоминает: «Многие из нас обращались к о. Василию с дежурной жало­бой, что вот сухость в душе и молитва не идет.

«А ты встань ночью, - отвечал он, - урви от сна хоть часок и помолись Господу от души, а не по­тому, что так положено. И вся сухость, увидишь, пройдет». Сам о. Василий любил эти ночные мо­литвы, и, видно, дал ему Господь за то живую душу и живое слово о Боге».

* * *

Расскажем, наконец, об одной из самых труд­ных треб, когда священнику приходится напутство­вать умирающих.

Благочинный Оптиной пустыни игумен Пафнутий вспоминает: «Однажды в два часа ночи позвонили из больницы и попросили прислать свя­щенника к умирающему. Я знал, что о. Василий перегружен уже до переутомления, но послать было некого, и я постучал к нему в келью. Вот что меня поразило тогда - о. Василий будто ждал вызова, был уже одет и мгновенно уехал в боль­ницу со Святыми Дарами».

Умирал Лев Павлович Золкин - замечатель­ный мастер, вышивавший редкой красоты иконы, митры, схимы и изготовлявший клобуки для оптинской братии. Это он сшил клобук для пострига о. Василию, в нем батюшку и погребли. Когда о. Василий приехал в больницу, Лев Павлович был уже без сознания, и причастить его не удалось. Но всю ночь до последней минуты рядом с ним был и молился иеромонах Василий.

Рассказывает вдова Любовь Золкина: «У му­жа была неизлечимая болезнь крови, и он умер совсем молодым. До последнего дня он работал для Церкви, а заплатят копейки или совсем не заплатят - за все слава Богу. Цену за работу он никогда не запрашивал: «Люба, - говорил, - наша Церковь сейчас бедная и только восстает из руин». Но я-то знала, что работы мужа за большие деньги перекупают иностранцы, а сама порой занимала на хлеб. Он умирал, и я понимала, что останусь после его смерти без средств к существованию с малыми детьми на руках. «Ле­ва, - говорю, - я ведь тоже шью. Научи меня шить для Церкви». Он помолчал, помолился и ответил: «Для Бога плохо работать нельзя, а хорошо ты не сможешь».

Он был для меня идеалом православного чело­века, и я будто умерла вместе с ним. Окаменела и даже не плакала. Особенно я казнила себя за то, что бросила мужа умирать в одиночестве, уехав в ту ночь из больницы проведать детей. «Да что ты, Люба, - говорили мне в Оптиной, - с ним же о. Василий всю ночь был. Подойди к нему». Но подойти мешало вражье искушение - к сожалению, я поверила тогда наветам, будто о. Василий связан с «зарубежниками», а это было неправдой. Но в свое время мы с мужем так обожглись с этими «зарубежниками», продавав­шими за доллары его работы за границу, а он их жертвовал нашим храмам во славу Христа, что я даже близко не желала иметь дело с такими людьми.

Только через полгода я подошла к о. Василию: «Батюшка, - говорю, - я вдова Льва Павловича». А он смотрит на меня глазами, полными слез, и говорит: «Бедная вы моя!» И тут у меня впервые разжался спазм в груди. А о. Василий рас­сказывал, как в ту ночь приехал в больницу. Там было накурено и дух тяжелый. Но когда он зажег свечи и покадил ладаном, то почувствовал возле Левы свет и благодать.

С этого дня я стала ходить к о. Василию. Жить после смерти мужа было не на что. Дру­зья предложили мне сдавать квартиру в Москве, но претил этот «бизнес». Сказала об этом о. Василию, а он говорит: «Крест нищеты - тяжелый крест. Вы сможете его понести?» Сла­ва Богу, по молитвам о. Василия все устроилось, и мы не знали нужды. А потом подросли дети, и я пошла работать в церковь.

Куда труднее было выбраться из состоя­ния омертвения. Горе душило порой с такой силой, что нечем было дышать. И я шла тогда из своей деревни десять километров пешком в Оптину, чтобы повидаться с о. Василием. Мол­ча посмотрим друг другу в глаза, о. Василий помолится и так же молча благословит меня в обратный путь. Слов при этом почему-то не требовалось. Но я чувствовала, как он снимает с меня мое горе. Вот и ходила по десять кило­метров пешком, понимая тогда и теперь, что без о. Василия мне было бы не выстоять».

КАКОЙ ПРЕКРАСНЫЙ И МИЛОСТИВЫЙ У НАС ГОСПОДЬ!

Краткой была жизнь иеромонаха Василия. Кратки и обрывочны воспоминания о нем, и рассказы о начале монашеского пути перемежаются здесь с рассказами о посмертных чудотворениях.

Из письма иеромонаха Даниила: «Мне по­счастливилось прожить около пяти лет рядом с о. Василием. Помню, зимой 1988 – 89 года мы жили вместе в хибарке старца Амвросия. И хотя я был послушником, потом иноком, а он простым паломником, для меня было явным его духовное превосходство. Я не могу назвать себя его дру­гом, хотя он по-дружески относился ко мне. Но странно было видеть себя, такого земного и осуетившегося, рядом с ним. Это был красивый чело­век во всех отношениях, и я лишь любовался им.

Он по-монашески любил уединение, и я видел, как тяжело ему даются частые поездки то в Москву, то в Шамордино, но он никогда не роптал.

Духовно он был выше нас всех. Но эта ду­ховность была особенная - очень искренняя и по-детски светлая, без тени ханжества или лжи. Он не был избалован прижизненной похвалой, что, к сожалению, многим вредит. Он был монахом из старой Оптиной».

Иеродиакон Елеазар пишет в воспоминаниях: «Помню, как Великим постом 1989 года нас с о. Василием облачали в первые монашеские одеж­ды - подрясники. Еще запомнилось, как он был письмоводителем в монастырской канцелярии: собранным, немногословным и довольно деловым. Когда о. Василия поставили уставщиком, то с этим послушанием он справлялся безукоризненно: он прекрасно и по-моему наизусть знал службу, действуя четко и собранно - потом его быстро рукоположили во диакона и следом во иеромонаха.

Отец Василий был сугубо монашеского уст­роения и рано вышел из всех компаний с чаепи­тиями. Но в ту пору я принимал это за «над­менность» и осуждал его. Прости меня, о. Васи­лий! И лишь годы спустя вспоминается, как это «надменное» лицо озарялось удивительно дет­ской улыбкой.

Духовный рост о. Василия был поразитель­ным. Уже с первых служб у Престола он многие молитвы знал наизусть, а служил удивительно благоговейно. Лишних слов и движений у него на службе не было, и Агничную просфору он разре­зал всегда четким, уверенным движением. Много раз, когда мы вместе служили в скиту, я замечал, что после службы он около часа оставался в ал­таре и весь уходил в переживание прошедшей литургии. А еще он часто служил молебны пре­подобному Амвросию, сосредоточенно молился и негромко пел. Он был лучшим канонархом Оптиной пустыни.

Не припомню случая, чтобы о. Василий пре­пирался или отказывался от послушания, а тогда многие отказывались ездить в Шамордино или в Москву. Из других его качеств - простота и готовность помочь. Несколько раз в искушении я обращался к о. Василию, а он всегда старался уте­шить и давал разумные советы из святых Отцов.

На службе он весь уходил в молитву и молча «тянул» четки, никогда не вникая в разговоры, которыми, случается, «болеет» братия. К иконам подходил так: сначала постоит в сторонке, помо­лится, а затем быстро подойдет к иконе, полагая на себя крестное знамение довольно осмысленным движением и задержав на мгновение сложенные пальцы у лба. Запомнился характерный взгляд о. Василия - всегда внутрь себя.

Все мы очень любили проповеди о. Василия, а последняя его проповедь поразила меня. Он был охвачен огнем такой великой любви к Богу, что, возможно, помимо воли выкрикнул: «Какой прекрас­ный и милостивый у нас Господь!» Помню тишину в храме и чувство, что это больше чем слова.

После погребения братии раздавали личные вещи о. Василия, и мне достался его требник, маленький, еще царского времени. Я раскрыл его, и первое, что увидел, было «Последование отпевания усопших в Пасхальную седмицу» и место: «Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш». И я вписал туда имя – Василие».

Рассказывает шамординская монахиня Исаакия: «В те годы я пела на молебнах в Оптиной и помню первый молебен иеромонаха Василия. Перепутав расписание, я опоздала почти на час. Все давно разошлись, решив, что молебна не будет. И лишь один о. Василий смиренно ждал меня в храме. Свой первый молебен он провел так безу­коризненно, будто давно уже служил. А моего чу­довищного опоздания он как бы не заметил. Он вообще не замечал чужих промахов. Очень сми­ренный был батюшка».

Рассказывает игумен Тихон: «Когда я был диаконом, то один раз проспал и опоздал на служ­бу. Между тем диакон должен прийти раньше иеромонахов, зажечь лампадки в алтаре и приго­товить все к службе. Вхожу в алтарь, а о. Васи­лий лампадки зажигает. «Батюшка, - говорю, - простите, проспал. Давайте я зажгу». - «Про­шу вас, - отвечает он, - не лишайте меня этой радости. У монаха три радости - лампадку зажечь...» Что он говорил дальше, не помню. Но запомнилось, как он трогательно ободрил меня, когда я переживал из-за своей вины.

Помню еще, как кто-то был недоволен, что всю братию посылают на сельхозработы, а о. Василия - нет. «Я чувствую, что он рожден для крупного послушания, - сказал тогда отец наместник, - а для какого, не пойму».

Рассказывает игумен Михаил (Семенов): «Па­ломником я работал в Оптиной на послушании и жил в одной келье с паломником Г. Великим по­стом Г. тяжело заболел, а о. Василий носил ему обед из братской трапезной и каждый день испо­ведовал его. Я в таких случаях старался выйти из кельи, но о. Василий деликатно возражал: «Нет-нет, лучше мы уйдем, чтобы не мешать вам». У Г. было тяжелое нервное расстройство, связаннов с беснованием, но по молитвам о. Василия про­изошло исцеление. И я завидовал Г. «белой зави­стью» - какой же у него хороший духовный отец!»

Вспоминает Тамара Мушкетова: «Жил тогда в Оптиной паломник Митя и рассказывал случай. На последней пассии Великого поста 1993 года все стояли со свечами, а Мите свечки не досталось. И вот стоит он за спиной о. Василия и думает: «Видно, я хуже всех, раз мне свечки не досталось». Постоит и опять в унынии думает: «Все люди как люди. Один я без свечи». Тут о. Василий обо­рачивается к нему и говорит: «Ну хватит, хва­тит. Возьми мою». И отдал ему свою свечу».

Инокиня Ольга пишет: «Я готовилась прича­щаться и спросила о. Василия на литургии: «Батю­шка, вы будете сегодня исповедовать?» - «Нет». - «А что же мне делать?» - «Смиряться». Но не прошло и пяти минут, как он вышел из алтаря и взял меня на исповедь.

Говорил батюшка просто. Однажды расска­зала ему, что поленилась прочесть вечернее пра­вило и было мне за то вражье нападение. А он: «Ну, теперь поняла?»

И все-таки главного об о. Василии не расска­жешь в словах. Помню, он вышел из храма и неспешно шел по молодой зеленой траве, перебирая четки и весь уйдя в молитву. Я хотела подойти к нему и взять благословение. И вдруг меня ос­тановил будто страх Божий - было чувство, что он живет уже в ином мире и идет по земле, не касаясь ее».

Рассказывает Алевтина Попова, инженер из Киева: «Я мало что знала о вере, когда нача­ла ездить в Оптиину на исповедь к о. Василию. Но что я понимала тогда? Просто мне очень нравилось, что у меня высокообразованный духовник, который разбирается в современных вопросах и говорит современным языком.

А после смерти о. Василия был случай. Сижу на лавочке возле его могилки и читаю сидя «Отче наш»: Вдруг слышу голос о. Василия: «Встань!» Я не обратила на это внимания и продолжала молиться сидя. Но вот что удивительно - ни­когда после этого я не могла уже читать мо­литву «Отче наш» сидя. Какая-то сила подни­мала меня, и я вставала».

Из воспоминаний шамординской инокини Сусанны: «После убийства на Пасху некоторые особо выделяли о. Василия, поскольку он иеромо­нах, а о. Трофим и о. Ферапонт простые иноки. Я сказала об этом своему духовному отцу, а он ответил: «Нет, это тричисленные мученики, и все трое пострадали за Христа». В ту же ночь о. Василий явился мне во сне одетым, как простой инок - без мантии и иерейского креста, будто желая показать, что он ничем не отличается от убиенных с ним братьев. Разумеется, снам нельзя доверять, но ведь и в жизни о. Василий был на­столько простым и смиренным, что о его духовных дарованиях мало кто знал».

«Иди ко мне!»

В Оптину пустынь к о. Василию ездила боля­щая паломница Инна, ходившая на костылях. Од­нажды ноги совсем отказали, и Инну принесли в храм на руках. Сидит она в храме, а подойти на исповедь к о. Василию не может. Вдруг о. Василий оборачивается и говорит: «Иди ко мне!» И Инна встает и идет. После смерти о. Василия Инна ушла в монастырь и приезжала на могилку о. Ва­силия уже в апостольнике.

«Раз обличил, то сними»

Молодая девушка, окормлявшаяся у о. Василия, одевалась по-монашески, а под черным платком носила золотые серьги. Однажды во сне о. Василий обличил ее за это.

- Батюшка, - спрашивала она его потом, - что же мне делать, если вы во сне обличили меня?

- Раз обличил, то сними, - ответил о. Василий, не уточняя, что снять - серьги или черный платок.

А вскоре эта девушка сняла с себя все «мона­шеское» и по благословению батюшки вышла за­муж. Теперь она счастливая многодетная мать.

«Отец Василий нам все наперед предсказал»

На беседе в воскресной школе г. Сосенского о. Василий сказал: «Мы надеемся на земное и не хотим уповать на Господа, пока нам хорошо. А завтра остановится завод, перестанут платить зарплату, а в квартирах отключат отопление. На что тогда уповать?».

После смерти о. Василия завод, кормивший город, почти остановился, зарплату перестали выда­вать, а из-за нехватки топлива в квартирах был такой холод, что люди, как в гражданскую войну, стали мастерить «буржуйки». Вот тогда и заговорили в городе: «Отец Василий нам все наперед предска­зал». В это безденежное время в Сосенском открыли храм, освятив его в честь преподобного Серафима Саровского. И сплотились православные, утверж­дая, что лишь упование на Бога не посрамляет.

«До смерти»

- Отец Василий, да что ж у меня все скорби и скорби? И долго ли их терпеть? - спросила монахиня Никона.

- До смерти.

«Если б вы знали, как нас любит Господь!»

Уезжая из Оптиной пустыни москвичка Ма­рия Руденко пожаловалась о. Василию:

- Какая в Оптиной благодать! А надо ехать домой, тратить жизнь, по сути, на мелочи.

- Наше дело заниматься прахом, - ответил о. Василий. И вдруг сказал, просияв, - если б вы знали, как нас любит Господь!

«Главное - сокрушать идолов в себе...»

Однажды на беседе в тюрьме г. Сухиничи зак­люченные задали о. Василию вопрос: «Кто хуже - «коммуняки» или «демоняки», и когда этого идола Ленина из мавзолея уберут?». Отец Василий ответил: «Главное - сокрушить идолов в себе, а внешние сами падут».

«Решето»

- Батюшка, я курю и буду курить.

- Ну что мне тебя за это сигаретой убить? Но ведь скорби от курения будут, и курякам стяжать благодать Божию - все равно что решетом воду таскать.

«Радость в Господе»

- Батюшка, я часто плачу, особенно на мо­литве, и на душе у меня безрадостно.

- Начнешь исполнять заповеди и переста­нешь плакать. И вдруг откроется, какая же радость в Господе!

«Это превыше всего»

- Отец Василий, что делать? Все идут в храм, а я в аптеку: то дети болеют, то свекровь.

- Главное - исполнить заповедь любви. Это превыше всего.

* * *

Рассказывает бухгалтер Оптинского подво­рья в Москве Людмила: «В ту пору у нас на подворье была крохотная трапезная в вагончике, где обедали вместе монахи и женщины. Отец Василий по-монашески избегал садиться за стол вместе с женщинами и приходил в трапезную после всех, когда там не было женщин, но и обеда порой уже не было - один хлеб оставался, а ему и хлеба хватало.

Однажды я пришла в трапезную после всех. Обедаю, а тут входит о. Василий. «Батюшка, - говорю, - мне уйти?» - «Ну зачем же?» Это было на Преображение, и в трапезную принесли боль­шое блюдо с фруктами. Но к нашему приходу осталось лишь два персика - один красивый боль­шой, и маленький, порченый. Я потянулась к ма­ленькому персику, а о. Василий положил передо мной большой. «Батюшка, я не возьму. Это вам». А он: «Благословляю съесть за послушание».

На подворье мы видели батюшку только в храме. Остальное время он сидел у себя в келье, как в затворе, и кроме храма никуда не ходил. Он был МОНАХ, и это чувствовалось».

Игумен Феофилакт, настоятель Оптинского подворья в Москве, вспоминает: «Отец Василий исповедовался ежедневно. Каждая его испо­ведь была творческой, а помыслы он пожигал уже на уровне прилогов».

Из воспоминаний гаамординской инокини Сусанны: «Был Успенский пост 1991 года, когда о. Василий служил в Шамордино. Я тогда толь­ко что поступила в монастырь, работала на послушании в трапезной и беспокоилась, что ба­тюшка не пришел обедать. Шел дождь, и часа в три я увидела в окно, как о. Василий идет под дождем спокойным шагом, прикрывая мантией

красную дароносицу на груди, - он ходил в Камен­ку причащать больного. В трапезной батюшка от обеда отказался и попросил кислых ягод. Съел он немного ягод, а на ужин не пришел. На следу­ющий день он опять съел лишь горстку ягод и не ужинал. Лишь на третий день он поел с ягодами немного ржаного хлеба. Помню, я сильно удиви­лась такому воздержанию. Постом и так пища скудная, а он и этого не ест.

У меня тогда была большая ревность по Боге. Как все новоначалъные я хотела поскорее исправиться и достичь чего-то высшего. И вдруг в проповеди перед общей исповедью о. Василий ска­зал, что нельзя обольщаться и надеяться, будто однажды мы исправимся и станем праведными: «Нужно помнить всегда, что мы неисправимы, и смиряться с тем, что мы хуже всех». Я вся горела желанием исправиться, а тут - «неисправимы».