Общества психических исследований

Леди и джентльмены!

Недавно (22 января сего года) я отослал следующее письмо г-ну Председателю Совета О.П.И.:

«Милостивый государь!

В январском номере журнала я только что прочёл статью г-на Бестермена о медиумических сеансах в Миллезимо. Я расцениваю её как набор искажений и оскорбительных инсинуаций, способствующих порочению доброго имени Общества. Тон оскорбительного высокомерия, с которым отодвигается в сторону авторитетное мнение такого человека, как профессор Боццано, присутствовавшего на этом сеансе, мнение, которое с презрением трактуется человеком, там не присутствовавшим и имеющим ничтожный опыт в психических исследованиях, заставляет стыдиться, что подобная чушь могла быть опубликована должностным лицом Общества, заслужившего репутацию научного.

Чтобы оценить всю нелепость, равно как и ничем не вызванную оскорбительность альтернативной теории мошенничества, выдвинутой мистером Бестерменом, нам необходимо ясно видеть, что именно подразумевает эта теория. Она подразумевает, что итальянский дворянин из старинного рода, член законодательного органа страны, пригласил в свой дом друзей, чтобы на них поупражняться в хитроумном надувательстве. Его личная причастность доказывается тем фактом, что левитация его собственного тела и другие явления, произведённые им, принадлежат к числу наиболее ясно зарегистрированных. Собрав гостей, он заставил звучать в комнате голоса своих покойных родственников и других людей. Одна дама, состоявшая, по видимости, с ним в сговоре, спрятала под короткой современной юбкой длинную средневековую рапиру, шпагу матадора, большую куклу и другие предметы, оказавшиеся таким образом совершенно недоступными критическому взору общества. Она, или какой иной соучастник этого розыгрыша, якобы произвела большой шарообразный предмет, повисший над собравшимися, и неизвестно каким образом поднимала порывы ледяного ветра. Эти и многие другие чудеса были проделаны столь успешно, что результаты данного сеанса обманули всех присутствовавших, включая сюда почему-то и самого профессора Боццано, так что он даже ручается своей научной репутацией, отстаивая истинность увиденных явлений. Такую именно картину нам предлагает принять бестерменовская теория обмана. При этом не даётся никаких объяснений касательно того, с помощью какого предмета или какой методики оказалось возможным устроить весь этот розыгрыш. Можем ли мы подобную чепуху удостоить имени «психического исследования», и не есть ли она предел пустого упрямства?

Ещё один пример предубеждения можно найти на стр.15 того же номера при упоминании имён уже настоящих психических исследователей, господ Дэнниса Брэдли и Джорджа Вэлиэнтайна в Берлине. Бросается в глаза, что суждения противников Спиритизма сразу же принимаются на веру без малейшей попытки их тщательно проверить.

Я долго ждал, надеясь, что традиции тупого отрицания в духе г-д Подмора, Дингуолла и Бестермена отомрут сами собой. Но поскольку нет никаких признаков этого, а одержимость, как кажется, всё более заявляет о себе, то единственный для меня выход в создавшемся положении – это прекратить моё членство в Обществе после 36 лет терпеливого пребывания в его рядах и тем выразить своё публичное несогласие с крайне ненаучной и предвзятой деятельностью этого Общества, которое на протяжении целого поколения не проделало никакой конструктивной работы, но зато направило свои силы на создание помех тем, кто действительно все эти годы работал над самой важной проблемой, когда-либо встававшей перед человечеством, и на то, чтобы исказить результаты этой их работы.

С совершенным почтением

Артур Конан-Дойль».

Те из нас, кто сознают чрезвычайную важность движения, называемого «спиритизмом» или «спиритуализмом», или даже те, кто просто желают видеть честную игру при разборе этого предмета, должны наконец понять, что Общество, изначально предназначенное относиться сочувственно и честно к изучению проблемы, по сути дела, превратилось в откровенно антиспиритуалистическую организацию. Всё, что способствует доказательству истинности этого вероисповедания, как бы ни был здрав и достоин уважения источник данных доказательств, подвергается резким нападкам, подавляется, систематически искажается и вызывает противодействие самого безрассудного и порочного толка.

Для поколения, жившего со времени смерти Мейерса и окончания сеансов миссис Пайпер, Общество не проделало никакой сколько-нибудь важной работы и сосредоточило свои силы единственно на создании препятствий тем, кто действительно занят настоящими психическими исследованиями, а также на умалении их заслуг. Последняя статья г-на Бестермена, может быть, и незначительна сама по себе, но она звено в длинной цепи предубеждений, исходящих и по сей день от г-д Подмора, Дингуолла и мадам Сиджвик (!). Мне представляется необходимым положить этому конец и выяснить, до коих ещё пор Общество должно пребывать в руках этой главенствующей кучки реакционеров, или же они действительно выражают мнение его членов? Нежелательно, чтобы Общество потеряло свою независимость или стало органом Спиритического движения, но всё же вполне естественно ожидать, чтобы к предметам, заслуживающим огромного внимания в силу их чрезвычайной важности, оно не относилось безответственно и легкомысленно, как было это до сих пор, когда у комментаторов вошло в привычку снова и снова глумиться над явлениями, свидетелями каковым им не довелось быть, всё вновь игнорируя полнейшую очевидность того факта, что явления эти действительно имели место.

Я бы попросил тех, кто желал бы по достоинству оценить мною сказанное, прочитать статью г-на Бестермена в январском номере журнала, а затем уже прочесть взвешенное и исполненное достоинства предисловие профессора Боццано к книге миссис Хэк «Современные Психические Тайны»,* где говорится об этих сеансах.

* «Modern Psychic Mysteries» by Mrs.Hack, (Rider). (Й.Р.)

Данный вопрос более важен, чем может показаться на первый взгляд, так как, я подчёркиваю это, сеансы в Миллезимо проведены на высочайшем уровне возможном для психических исследований, как с точки зрения доскональности описания и разнообразия явлений, так и с точки зрения чистоты и безукоризненности работы медиума. Поэтому если они могут быть высмеяны как устаревшие, то и ко всему, что мы ещё сможем произвести, будет точно такое же презрительное отношение. Я с трудом могу поверить, читая критику г-на Бестермена, что он действительно ознакомился с самою книгою. Его статья изобилует фактическими ошибками. Он жалуется, что не сообщается, откуда была принесена шпага. Но на странице 93 можно прочитать: «Оружие лежало на большом столе на третьем этаже дворца. В тридцати ярдах... по прямой». Об аппортах он говорит, будто максимальная длина принесённых предметов составляла лишь два фута (чтобы намекнуть тем, будто они могли быть спрятаны дамой под юбку). Но на странице 176 есть рисунок копья длиною в шесть футов, а на странице 208 – растения высотою в четыре с половиной фута – оба предмета были аппортированы. Он жалуется на незнание того, что такое флексатон, а между тем тот изображён на странице 97. Однако этот небрежный критик использует преимущества своего официального положения, чтобы отвратить читающую публику О.П.И от этой как нельзя более важной книги.

Я долго ждал в надежде на какую-либо реформу, но сейчас пришёл к выводу, что ожидать её не стоит и что влияние Общества идёт только во зло. Поэтому я отказался от своего членства, и протест был бы тем более действенным, если бы те, кто согласны со мной, последовали моему примеру. Это никак не помешает их психическим исследованиям. В Британском Колледже Психической Науки, Куинз-гейт, 15, находится учреждение, где они смогут участвовать в настоящих, положительных психических исследованиях, с контрольными медиумами, всегда имеющимися под рукой, с хорошей библиотекой, превосходным ежеквартальным журналом и атмосферой прогресса, а не застоя.

Я пишу эти строки из чувства глубокого долга, поскольку на данный момент я являюсь одним из старейших членов О.П.И. Я тем не менее убеждён, что это Общество уже давно превратилось из помощника в помеху мировой психической науке и что назрела необходимость в сильном протесте.

Должен добавить, что, провозгласив этот протест, я не в состоянии ни вступать в длинные споры или пространную переписку, ни присутствовать на собраниях, поскольку состояние моего здоровья едва ли позволяет мне покидать дом.

Искренне Ваш,

Артур Конан-Дойль,

доктор медицины,

доктор права.

Январь, 1930г.

P.S. Я бы хотел напомнить членам Общества слова великого пионера английского Спиритизма, сэра Вильяма Баррэта: «Скептицизм, в высокомерии своём отказывающийся признать существование множества фактов, происходящих у него перед глазами, никак не может претендовать на звание здорового. Такой скептицизм нуждается во вмешательстве врача».*

* Профессор Вильям Ф.Баррэт (1844-1925) – английский учёный, один из пионеров английского спиритизма. Среди его трудов, посвящённых исследованию явлений спиритизма можно назвать такие работы, как «Загадочные явления человеческой психики» и «На пороге нового мира мысли». (Й.Р.)

«Морнинг пост»

Марта 1930г.

СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Милостивый государь!

Проснувшись ранним утром 3 февраля, я лежал без сна, как вдруг явственно услышал тяжёлые шаги, направлявшиеся по коридору в сторону моей комнаты. Они были столь же отчётливы, как и шаги дворецкого, когда тот приносит мне утреннюю чашку чая. Шаги замерли возле моей двери, а затем я ясно услышал покашливание, словно кто-то прочищал горло.

Я включил свет и отметил, что было 3.30 утра. Затем я поднялся и пошёл к двери. Я распахнул её, ожидая обнаружить кого-нибудь на пороге. Свет от моей лампы осветил коридор, но там никого не оказалось. Уверившись, что дело обстоит именно таким образом, я вернулся в постель в состоянии некоторого потрясения, поскольку был болен и не расположен к подобным ночным приключениям.

Через четверть часа или около того сердцебиение утихло, и я крепко заснул.

Двумя днями позже моя жена получила письмо от миссис Озборн-Леонард (она известный медиум), сообщавшей, что я ни разу в жизни не являлся ей во сне, но в понедельник утром между 3.30 и четырьмя часами утра у неё было чрезвычайно яркое впечатление, будто она навестила меня и действительно меня видела, и более того, провела со мной какой-то сеанс лечения. «Всё это было настолько реальным, – писала она, – что не может быть отнесено к сновидению». В своём письме г-жа Леонард предложила приехать к нам в Кроуборо и провести для меня специальный спиритический сеанс, что она и сделала спустя три дня, с честью выполнив своё обещание, для чего ей пришлось совершить тридцатимильную поездку по глубокому снегу.

Сеанс был очень интересен, но это, так сказать, отдельная история. Когда он закончился я обсудил с миссис Леонард происшедшее утром в понедельник. Я упомянул ей и о покашливании, которое слышал за дверью. Она сказал: «Это, пожалуй, самое странное. У меня редко бывают неприятности с горлом, но в ту ночь всякий раз, как я просыпалась, я ловила себя на том, что кашляю именно так, как Вы описываете. Это было настолько необычно, что отложилось у меня в памяти».

Таковы факты, и они кажутся мне выходящими за рамки простого совпадения, что позволяет увидеть в них довольно явный случай билокации. Миссис Леонард почивала в Кенли, но её двойник, или эфирное тело, несомненно, посетил меня в Кроуборо.

А.Конан-Дойль

«Таймс»

Марта 1930г.

ЛОРД БАЛЬФУР

Сэр! В различных некрологах, напечатанных в связи с кончиной лорда Бальфура, я не встретил ни единой ссылки на то, что он проявлял острый интерес к вещам духовным.

Однако ещё в 1894 году он был председателем Общества психических исследований и в своём председательском обращении за тот год продемонстрировал, сколь острым было его понимание спорных проблем. К тому времени у него накопился значительный практический опыт в области медиумизма, ибо г-н Кэмпбелл Холмс в своих «Фактах Психической Науки» (стр. 388) упоминает, что ещё в 1875 году лорд Бальфур изучал явление материализации в серии опытов с медиумами мисс Вуд и мисс Фэйрлэмб, – часть опытов проводилась в его собственном доме.

Он был чрезвычайно осторожен в выражении своих убеждений, и, хотя однажды мы обменялись с ним письмами по этому поводу, я не в состоянии сказать, что он целиком принял теорию общения, выдвигаемую спиритами. Но всё же я вполне уверен, что он не отвергал её полностью. Как доказательство этому я могу привести тот факт, что, когда несколько лет назад его попросили выступить на ежегодной конференции Национального Союза Спиритуалистов, то он предложение это принял. Это, разумеется, не означает, что он полностью разделял взгляды спиритов, ибо последние всегда стремятся познакомиться со здоровой и разумной критикой инакомыслящих. Ему, однако, не удалось осуществить своё намерение из-за болезни, повлекшей за собой поездку на континентальный курорт.

Думаю, не ошибусь, утверждая, что он обладал собственными несформированными психическими способностями и что он добился некоторых результатов в опытах смотрения через кристалл. Эндрю Ланг упоминает этот факт в одной из своих книг.

С совершенным почтением,

Артур Конан-Дойль

«Лайт»

Апреля 1930г.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ВЕЛИКИХ ИМЁН

Милостивый государь!

Вашим читателям может оказаться интересным узнать, что несколько недель назад я получил сообщение, которое, как указывается, исходит от Томаса Гарди. Оно поступило через посредство медиума-любителя, с которым прежде мне удалось получить лишь одно-единственное послание, но бывшее как нельзя более достоверным. Поэтому и к посланию Гарди я был склонен отнестись серьёзно, тем более что само по себе оно этого заслуживает. На мой взгляд, по части достоверности оно точно так же говорит само за себя, как и послания Оскара Уайльда и Джека Лондона. Гарди даёт в нём посмертный обзор своего творчества, некоторые стороны которого он теперь пожелал пересмотреть и изменить. Уровень его критицизма очень высок и справедлив. Затем, как свидетельство своего тождества, он послал стихотворение, которое представляется мне очень значительным. В нём описывается вечер в деревне Дорсетшир. Не приводя его здесь целиком, я дам только второе четверостишие, которое звучит следующим образом:

Full well we know the shadow o’er the green,

When Westering sun reclines behind the trees,

The little hours of evening, when the scene

Is faintly fashioned, fading by degrees.

Третья и четвёртая строки, по моему мнению, отличаются совершенством и изысканностью. Я не знаю, не являются ли оне воспоминанием чего-то написанного при жизни. Был бы счастлив услышать, если кто-то узнает их.

Артур Конан-Дойль

ВОСПОМИНАНИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ*

* Фрагменты из книги «Воспоминания и Приключения» (A.Conan Doyle, “Memories and Adventures”, Boston, 1924, Little, Brown &Co. (Й.Р.)

На заре своей юности я провёл целый год в Фельдкирхе, иезуитской школе в австрийской провинции Форарльберг. В эту школу посылались многие немецкие юноши благородного происхождения. Покинув Фельдкирх летом 1876 года, я навсегда сохранил добрую память об австрийских иезуитах и их старой школе.

В самом деле, я питаю дружественные чувства к иезуитам, как ни далеко я ушёл с их путей. Мне видны теперь одновременно их недостатки и их достоинства. Во многом они были оклеветаны, но за все восемь лет моего постоянного контакта с ними в те ранние годы я не могу припомнить, чтобы они были менее правдивы, нежели прочие их собратья, или более казуистичны, чем их соседи. Насколько я их знал, это были всё проницательные, серьёзные люди с ясным умом, тёмные лошадки в их среде были редкостью, настолько тщательно и долго длился процесс подбора в члены ордена. Во всяком случае, во всём, помимо своей теологии, они были достойны восхищения, ибо именно эта теология придавала им непреклонный и бесчеловечный облик, что впрочем является наиболее общим проявлением католицизма в его самых крайних формах. Примкнувший к ним потерян для семьи. Их жёсткий, узкий взгляд на вещи сообщает иезуитам непреодолимую, властную силу, что характерно также для пуритан, [православных раскольников, – Й.Р.] и всех жёстких, узких вероучений. Они преданны своему делу и не знают страха; и были снова и снова, в ущерб самим себе, авангардом цивилизации как в Канаде и Южной Америке, так и в Китае. Они старая гвардия Римской Церкви. Но их трагедия в том, что они, готовые радостно отдать свои жизни за старую веру, в действительности помогли её разрушить, ибо именно они, по утверждению отца Тирраля и модернистов, стояли за всеми теми крайностными доктринами о папской непогрешимости и непорочном зачатии с общей всесжимающей догмой, что и сделало для всякого человека с научным стремлением к истине или просто с интеллектуальным уважением к себе дальнейшее пребывание в лоне Церкви крайне затруднительным. В течение нескольких лет сэр Чарльз Майварт, последний учёный, не порвавший с католицизмом, пытался сделать невозможное, но и он в конце концов оказался вынужден выйти из католической Церкви, так что теперь, насколько я знаю, нет ни одного человека, пользующегося сколько-нибудь значительной славой в науке или в мышлении, который бы исповедовал католичество. Всё это «дело рук» экстремистов, о чём теперь скорбят и многие из умеренных сторонников католической веры и что горячо осуждают модернисты. Это зависит также и от внутриитальянского директората, отдающего приказы. Ничто не может сравниться с бескомпромиссным фанатизмом иезуитской теологии или их видимым игнорированием того, насколько они шокируют современное сознание. Я вспоминаю, что когда ещё подростком услышал заявление отца Мэрфи, крупнейшего и неистового ирландского священника, о том, что определённо обречён на вечные муки всякий находящийся вне Церкви, то я смотрел на него с ужасом, и именно в этот миг возникла первая трещина, разросшаяся в такую пропасть, разделяющую ныне меня и тех, кто были моими наставниками.

Всё это подводит меня к разговору о моём собственном духовном развитии, если можно всё это так назвать, в течение тех лет постоянной борьбы. В своём рассказе об иезуитах я уже показал, насколько, даже когда я был ребёнком, всё самое здоровое и великодушное в моей натуре восставало против узкой теологии и немилосердного, нетерпимого взгляда на другие мировые религии. В католической вере усомниться хоть в чём-либо – значит усомниться во всём, поскольку здесь, как нигде, истинна аксиома, гласящая, что сомнение есть смертный грех, и когда непрошенно и непримиримо оно пришло к вам, то всё расшатывается в вашем мировоззрении, и вы смотрите на всю восхитительную и взаимосвязанную схему, которой ранее руководствовались в жизни, другими и более критичными глазами. Если посмотреть на католичество таким взглядом, то в нём всё же обнаруживается много привлекательного: его традиции, его нерушимый и торжественный ритуал, красота и правда многих его обрядов, его поэтический призыв к человеческим эмоциям, чувственное очарование музыки, света и фимиама, его сила как инструмента закона и порядка. Для водительства недумающего и необразованного мира католичество едва ли может быть превзойдено, как то было доказано в Парагвае и в прежней Ирландии, где, помимо земельных бунтов, преступление было едва известно. Всё это я прекрасно видел, но если мне будет позволительно назвать характеристическую черту моей жизни, то она заключалась в том, что я никогда не кривил душой и не шёл на компромисс в религиозных вопросах, что я всегда очень серьёзно их взвешивал и что во мне было нечто такое, что делало для меня абсолютно невозможным, даже когда были затронуты мои жизненные интересы, сказать по данному поводу что-то иное, помимо того, что я где-то в глубине себя считал действительно правильным. Судя об этом по всему тому новому знанию, которое приходило ко мне одновременно и через чтение и через мои практические занятия, я нашёл, что основания не только католичества, но и всей христианской веры, в том виде, в каком их представляла мне теология в XIX веке, были столь слабы, столь шатки, что мой ум отказывался строить на них что бы то ни было.

Следует напомнить, что это были годы, когда Гексли, Тиндаль, Дарвин, Герберт Спенсер и Джон Стюарт Милль были нашими главными философами и кумирами, и что даже человек с улицы ощущал сильный и стремительный ток их мысли, тогда как для молодого студента, горячего и впечатлительного, влечение к ним было попросту непреодолимо. Я знаю теперь, что их негативное мышление было даже более ошибочно и гораздо более опасно, чем те позитивные позиции, которые они атаковывали со столь разрушительным критицизмом. Бездна разверзлась между нами и нашими отцами так внезапно и настолько необратимо, что когда Гладстон* что-то написал в защиту притчи о гадаринских свиньях или о шести днях творения, то даже самые молодые студенты буквально хихикали над его аргументами, и не было нужды в Гексли, чтобы опровергнуть их.

* Уильям Юарт Гладстон (1809-1898) – видный английский государственный и политический деятель. Не раз стоял во главе британского правительства.

Теперь я очень ясно вижу, сколь прискорбно то, что цитированье явных нелепостей из Писания продолжалось даже без всякой объяснительной сноски, которая могла бы как-то смягчить их в священном тексте, потому что последствием этого было то, что даже бывшее в нём действительно святым также оказывалось отброшенным в сплошном отрицании, ведь человека нетрудно убедить, что ложное в каких-то своих частях не может и во всех своих остальных составляющих содержать истины. У истинной религии нет врагов худших, чем те, кто выступают против всякого пересмотра и отбора в той странной массе истинно прекрасного и весьма сомнительного материала, который без всякого толка перемешан в одном-единственном томе, как если бы все эти вещи действительно обладали равной ценностью. Том сей – не золотой слиток, но золото в глине, и если это всё-таки понято, то серьёзный исследователь не отложит этот том в сторону, если наткнётся в нём на глину, но будет тем больше ценить в нём золото, что он сам отделит его от глины.*

* Нелишне, думается нам, процитировать здесь и мнение Зейме, который говорит о «Библии» следующее: «Покуда чистейшим источником божественной истины и святейшей нормы совершеннейшей морали будет признаваться книга, коей содержание темно и противоречиво, редко соотносится с реальной жизнью и полно нравственных несообразностей, книга, коей действительное и общеупотребительное благо покоится на непрочных основаниях сурового теософического энтузиазма, до тех пор подлинная и благодетельная просвещённость не сможет укорениться ни в Церкви, ни в государстве. Я сам знаю сейчас многих, чей и без того невеликий ум оказался безвозвратно погублен пророческой теологией. Нет ничего легче и обыкновеннее того превращения, которое совершается с кардиналом и делает его атеистом. И как показывает история, одно с другим прекрасно уживается». (Й.Р.)

Мой ум, таким образом, отдалился сразу от всего христианства, а не только от католичества, что и привело меня к агностицизму, который, правда, ни на минуту не вырождался в атеизм, поскольку у меня было слишком острое восприятие восхитительного порядка и равновесия, царящих в мире, и того, сколь потрясающе огромна должна быть сила, необходимая для их создания и поддержания. Я был почтителен в своих сомнениях и никогда не переставал размышлять над этой темой, но чем более я размышлял, тем более утверждался в своём нонконформизме. В более широком смысле я был унитарием, за исключением лишь того, что я взирал на «Библию» с гораздо большим критицизмом, нежели тот, который обычно демонстрируют унитарии. Эта отрицательная позиция была настолько тверда, что представлялась мне конечной целью, к которой я ранее стремился. Однако позднее выяснилось, что она была всего лишь распутьем на моей жизненной дороге, распутьем, на котором мне было предназначено свернуть со старой, истоптанной тропы на иную, совершенно новую. Каждый материалист, как я теперь могу ясно видеть, являет собой случай остановки духовного роста. Он очистил себе место от своих старых развалин, но ещё не начал строить на нём того, что сможет со временем дать ему приют. Что же касается до психического знания, то я знал его только по изложению отчётов в полицейских участках и, как правило, нелепым и злонамеренным заявлениям в печати. Годы должны были пройти, прежде чем я понял, что именно в этом направлении могут быть найдены положительные доказательства, которые, как я постоянно твердил самому себе, были единственными условиями и теми необходимыми критериями, на основе которых я смог бы строить свои отношения с невидимым. Я должен был иметь вполне определённые доказательства, ибо если бы это опять оказывалось делом веры, то я с тем же успехом мог бы вернуться и к вере своих отцов. «Я никогда не приму того, что не может быть мне доказано. Всё зло, принесённое религией, произошло от того, что люди приняли на веру вещи, которые не могли быть им доказаны». Так я сказал себе тогда, и я остался верен своему решению.

Первые семена тех психических исследований, которые были призваны революционизировать мои взгляды и в конце концов сосредоточить на себе все мои жизненные силы, были посажены мною в годы, последовавшие за моей женитьбой, когда я жил в Саутси. В те годы я питал обыкновенное для молодого образованного человека презрение ко всему предмету, обозначаемому неуклюжим словом «спиритуализм». Я читал о медиумах, которые сознавались в совершённом ими мошенничестве; я слышал о явлениях, которые противоречили всем твёрдо установленным научным законам, и искренно жалел славных и серьёзных людей, которых их простота и доверчивость заставляли в фиктивных событиях видеть знаки проявления потустороннего ума. Поскольку в самые восприимчивые годы я воспитывался в школе медицинского материализма и впитал в себя негативные взгляды своих великих учителей, то в моей голове попросту не оставалось места для теорий, которые выступали как раз против каждого из окончательных выводов, составившихся у меня в результате такого образования. Я был не прав, и мои великие учителя были не правы, но я всё ещё считаю, что их работа оказалась полезной и что их викторианский агностицизм отвечал интересам человеческой расы, ибо он поколебал старую бронированную позицию нерассуждающего евангелизма, которая до их прихода была столь всеобща. Всякому новому строителю необходимо расчистить место. Существовало два различных викторианских движения за перемены: одно было попыткой улучшить старое здание и сделать его достаточно прочным, дабы оно стояло и далее; другое выступало за снос всех руин и возведение на их месте новых построек. Моя позиция, как я показал, была вежливым материализмом, который целиком соглашался с необходимостью некоего великого общего разумного дела, но не был способен ни увидеть, в чём это дело состояло, ни понять, почему оно должно было столь таинственным и ужасным образом приводить свои замыслы в исполнение.

С моей точки зрения, ум (и насколько я мог видеть, душа, как общий эффект наследственного и личностного механизма ума) был эманацией мозга, и природа его была сугубо физической. Как медику, мне было видно, что обломок кости или опухоль, оказывая давление на мозг, производили то, что казалось изменением, происходящим в душе. Я видел также, что наркотики и алкоголь могут легко сделать порядочного человека порочным. Поэтому физиологические доводы выглядели наиболее убедительно. Мне не приходило в голову, что всё это можно было объяснить совершенно противоположным образом и что высшие способности могут проявляться через несовершенный физиологический инструмент лишь также несовершенно. Разбитая скрипка не издаст ни звука, но сам скрипач от того не меняется.

Первое, что нарушило мою уверенность и заставило меня пересмотреть свою позицию, была проблема телепатии, которая обсуждалась уже Вильямом Баррэтом и другими, ещё прежде появления монументальной работы Мейерса «Человеческая Личность» – первой книги, которая дала психическому предмету серьёзное и глубокое толкование и укрепила тем умственные силы, которые его изучение требует. Она достойна, на мой взгляд, занять почётное место в мировой литературе рядом с «Новым Органоном», «Происхождением Человека» или какой иной великой книгой фундаментельного толка, открывшей новую эпоху в человеческой мысли.* Ознакомившись с основными доводами, я начал экспериментировать с передачей мысли. Я нашёл собрата-единомышленника в лице г-на Болла, известного в городе архитектора. Множество раз, сидя позади него, я чертил графики, тогда как он, со своей стороны, чертил почти то же самое; так я констатировал, что, без сомнения, могу передавать свою мысль без посредства слов.

* См. также примечания на стр. ?????. (Й.Р.)

Но если я смог удостовериться в этих выводах на расстоянии шести футов, то я не мог усомниться теперь и в том, что те же результаты могут быть получены и при значительном увеличении этого расстояния. С соответствующим субъектом и при наличии между двумя индивидами некоторой неопределённой симпатии расстояние оказывается не играющим особой роли. Таковы, повидимому, были факты. Для меня всегда высшим авторитетом оставалась наука и необходимость бесстрашно следовать за истиной, куда бы она ни повела. Поэтому мне стало отныне ясно, что моя позиция была слишком жёсткой. Я уподоблял выделение мысли мозгом выделению жёлчи печенью. Ясное дело, что теперь это никуда не годилось. Если мысль могла переноситься на тысячи миль и производить заметные влияния, то, значит, она целиком отличалась от любого чисто физического материала не только по степени, но и по качеству. Это представлялось мне отныне твёрдо установленным и повлекло за собой соответствующие изменения в моих старых взглядах.

Где-то к этому времени (1886 г.) семья одного генерала, моего пациента, заинтересовалась столоверчением и попросила меня прийти проверить их результаты. Они сидели кругом обеденного стола, который через какое-то время (их руки при этом лежали на нём) начал качаться и наконец получил достаточный размах, чтобы стукнуть одной из ножек по полу. Затем они задавали вопросы и получали ответы более или менее умные и уместные. Ответы эти получались довольно утомительным способом называния букв алфавита и записывания той из них, при произнесении которой стол стукнул ногой. Мне казалось, что мы все вместе толкаем стол и что соединённые усилия нашей воли направлены на то, чтобы опустить ножку в подходящий момент. Всё это меня заинтересовало, но нисколько не поколебало моего скептицизма. Некоторые из полученных сообщений не были пустыми банальностями, но были вполне определённы и исходили от умерших друзей семьи, что, естественно, производило на них весьма большое впечатление, хотя действие всего этого на меня было не совсем таким, поскольку я не знал тех, от лица кого они исходили. Когда я сейчас пишу, эти старые записи лежат передо мной. «Не говорите девочкам, когда увидитесь с ними, оне сами заговорят с вами обо мне. Поцелуйте мою малышку за меня. Я всё время рядом с ней. Фрэнси». Таков был стиль этих сообщений, перемешанных с немалой долей банальностей. Мы провели порядка двадцати подобных встреч, и я всё время оставался весьма критически настроен по отношению ко всей этой процедуре.

Тем не менее для меня возникла проблема, которую нужно было решать, и я занялся её разрешением, читая все мнения «за» и «против» и спрашивая совета у тех, кто обладали здесь опытом, в особенности у генерала Дрейсона, весьма выдающегося мыслителя и первопроходца в области психического знания, который в то время также жил в Саутси. Поначалу я узнал Дрейсона как астронома, поскольку он разработал довольно революционную идею, согласно которой в наших нынешних представлениях касательно круга, описываемого в небе продолженной осью Земли, наличествует фатальная ошибка. На самом деле круг этот должен быть значительно шире и описывается вокруг иного центра – такая коррекция позволила бы нам объяснить некоторые вещи, сейчас необъяснимые, и сделала бы астрономию более точной наукой, с соответственно очень важными последствиями для геологии и определения периодичности эпох оледенения, точную дату которых стало бы возможно определить. Его взгляды произвели на меня в то время сильное впечатление, и после его смерти появилось несколько книг, поддерживающих его точку зрения, в частности «Дрейсониана» адмирала де Орси. Если Дрейсон здесь прав – а я думаю, что он прав, – то имя его войдёт в историю. Его мнение по любому поводу заслуживает внимания, и когда он рассказал мне, каковы были его взгляды и эксперименты в области спиритуализма, то это также не преминуло произвести на меня впечатление, хотя тогда моя материалистическая философия стояла на слишком прочных основаниях для того, чтобы оказаться поколебленной. Я был слишком беден, чтобы прибегнуть к услугам профессиональных медиумов, а работать над этим предметом без медиума – всё равно что заниматься астрономией без телескопа. Лишь однажды некий пожилой человек, известный своей психической силой, согласился прийти за довольно скромный гонорар и провести с нами сеанс. Он погрузился в транс, сопровождавшийся громким дыханием, что сильно встревожило его аудиторию, а затем провёл соответствующий тест с каждым из нас. Слова, обращённые ко мне, были действительно весьма примечательны: «Не читайте книгу Лея Ханта». Я как раз колебался в то время, стоит ли мне читать его «Комических драматургов периода Реставрации», поскольку, с одной стороны, тема меня интересовала, а, с другой, трактовка её отталкивала. Это было очень тонкое и убедительное свидетельство касательно того, как далеко может зайти телепатия, но я не вполне допускал, что это может быть нечто большее. Я, однако, был под столь сильным впечатлением, что написал отчёт об этом в «Лайт», еженедельный психический журнал, и тем самым публично отметился в 1887 году как исследователь этих материй. Это было тридцать семь лет назад, так что я как исследователь уже успел порядком состариться. Начиная с того времени, я много читал и размышлял по этому поводу, хотя лишь в последней фазе жизни я осознал, к чему всё это, собственно, клонилось. На этом вопросе я намерен особо остановиться в последней главе книги, так чтобы те, кого это мало интересует, могли знакомства с ним избежать.*

* См. ниже «Психические изыскания». (Й.Р.)

На пару лет я прельстился и глубоко заинтересовался Теософией, поскольку Спиритизм, во всём, что касалось философии, представлялся в то время полнейшим хаосом, тогда как Теософия являла собой очень хорошо продуманную и рациональную систему, отдельные понятия которой, в частности реинкарнация и карма, по видимости предлагали объяснение некоторым аномалиям жизни.* Я прочитал «Оккультный Мир» Синнэта, а впоследствии даже с ещё большим восхищением я прочёл его тонкое изложение Теософии в «Эзотерическом Буддизме», книге исключительно примечательной. Я также познакомился с ним самим, поскольку он оказался старым другом генерала Дрейсона, и разговор с ним произвёл на меня сильное впечатление. Однако вскоре после этого появился отчёт д-ра Ходсона по поводу его расследования методов и приёмов г-жи Блаватской в Адьяре, что сильно и подорвало моё доверие. Правда, миссис Безант опубликовала с тех пор сильную защиту, где она стремится доказать, что Ходсон, должно быть, обманулся, но последующая книга «Современная Жрица Изиды», в которой содержатся многие из подлинных писем г-жи Блаватской, оставляет весьма неприятное впечатление, и посмертная работа Синнэта, как кажется, показывает, что он также утратил доверие