Классификация по несущему аффекту

Массы, с которыми мы познакомились, переживают самые разнообразные аффекты. Однако о том, какие это аффекты, речь почти не шла. Исследование ориентировалось на классификацию по формальным признакам. Является ли масса открытой или закрытой, медленной или быстрой, видимой или невидимой, — все это мало говорит о том, что она переживает, каково ее содержание.

Это содержание трудно схватить в чистом виде. Нам уже знакомы случаи, когда массу пронизывает ряд чередующихся аффектов. Люди могут несколько часов просидеть в театре, сообща испытывая множество разнообразнейших эмоций. В концерте их восприятия отделены от повода к образованию массы еще больше, чем в театре; можно сказать, что здесь достигается максимум переменчивости. Но все это искусственно созданные институции: их богатство — результат развития сложных высоких культур. Их воздействие отличается умеренностью. Крайности взаимно исключают друг друга. Эти коллективные мероприятия вообще служат смягчению и снижению накала страстей, которым человек с трудом смог бы противостоять в одиночку.

Главные аффективные формы массы следует искать в отдаленном прошлом. Они возникли очень давно, их история началась так же рано, как история человечества, а история двух из них — еще раньше. Каждая из форм отличается особенной эмоциональной окраской, массой владеет единственная главная страсть. Если ее аффективная природа понята, дальше ее ни с чем не спутаешь.

Далее будут показаны пять видов массы, различающихся по их аффективному содержанию. Преследующая и убегающая массы — самые древние. Они имеются у животных так же, как у людей, и, возможно, процесс складывания этих форм у людей постоянно подпитывался благодаря подражанию животным образцам.

Запретная масса, обращенная масса и празднующая масса встречаются только у людей. Мы опишем эти пять главных типов, интерпретация которых должна привести в дальнейшем к очень важным и масштабным выводам.

Преследующая масса

Преследующая масса возникает в виду быстро достижимой цели. Цель — убийство, и известно, кто будет убит. Жертва известна, четко обозначена, близка. Масса бросается на нее с такой решимостью, что отвлечь ее невозможно. Для того, чтобы возникла преследующая масса, достаточно широко объявить, что такой-то должен умереть. Концентрация на убийстве — это переживание особого рода, ни с чем не сравнимое по интенсивности. Каждый старается пробиться ближе к жертве и нанести удар. Если самому не дотянуться, надо хотя бы видеть, как бьют другие. Все руки будто бы принадлежат одному телу. Но руки, которые достают, ценнее и весомее чем остальные. Цель — это все. Жертва — это и цель, и точка наибольшей плотности: она связывает собою действия всей группы. Цель и плотность совпадают.

Важной причиной стремительного роста преследующей массы является безопасность предприятия. Оно безопасно, потому что на стороне массы подавляющее превосходство! Жертва убегает или связана, она не может даже обороняться, в беззащитности своей она именно жертва, предназначенная на заклание. За смерть ее никто не ответит. Свободное убийство — это как бы возмещение за все те убийства, от которых человек вынужден был отказаться из-за страха перед наказанием. Искушению безопасного, дозволенного и даже рекомендованного, разделенного с другими убийства большинство людей не в силах противостоять. Важно еще, что угроза смерти, постоянно висящая над человеком, хоть и не осознаваемая непрерывно, порождает потребность отвести смерть на другого. Эту потребность удовлетворяет преследующая масса.

Это столь быстролетное событие, оно разыгрывается так молниеносно, что чуть замешкаешься, и уже поздно. Стремительность и эйфорическая самоуверенность такой массы производят необыкновенное впечатление. Это возбуждение слепцов, которым вдруг представилось, будто они прозрели. Масса набрасывается на жертву, чтобы одним махом и навсегда освободить от смерти всех, кто ее составляет. В действительности же происходит противоположное. После казни масса еще сильнее, чем когда-либо, ощущает страх смерти. Она распадается и рассеивается, будто ударяясь в паническое бегство. Чем важнее была жертва, тем сильнее охватывающий массу ужас. Она может сохраняться, только если казни следуют подряд одна за другой.

У преследующей массы древняя природа, восходящая к изначальному динамическому единству, известному у людей как охотничья стая. О стаях, которые малочисленностью да и по другим параметрам отличаются от массы, подробно будет говориться ниже. Здесь же речь пойдет о некоторых универсальных ситуациях, порождающих преследующую массу.

Из видов смерти, к которым племя или народ приговаривали отдельного человека, можно выделить две главных формы; первая из них — выталкивание. Человека выталкивают из племени, оставляя там, где он либо умрет с голоду, либо станет добычей хищников. Соплеменники не должны ему помогать: они не имеют права ни защитить его, ни накормить. Общение с ним делает человека нечистым и само по себе преступно. Полное одиночество — это ужасное наказание; изоляция от собственной группы, особенно в примитивных условиях, — это страдание, которое мало кто может вынести. Извращенной формой такого выталкивания является выдача врагу. Если выдают мужчин, и выдача протекает без борьбы и сопротивления, наказание считается особенно жестоким и унизительным, будто человека убивают дважды.

Другая форма — это коллективное убийство. Приговоренного выводят в поле и забрасывают камнями. Каждый бросает свой камень, виновный гибнет под градом камней Никто не исполняет роль палача, убивает вся община. Камни здесь представляют общину, они — знак ее решения и ее поступка. Даже там, где забрасывание камнями больше не практикуется, сохранилась склонность к коллективному убийству. Таково сжигание на костре: огонь замещает массу, желающую приговоренному смерти. Со всех сторон жертву охватывают языки пламени, тянутся к ней и убивают. В религиях, где имеются представления об аде, с коллективным убийством посредством огня, который является символом массы, соединяется идея выталкивания, а именно выпроваживания в ад, выдачи адскому врагу. Адское пламя прямо на земле набрасывается и пожирает предназначенного ему еретика. Протыкание жертвы стрелами, расстрел приговоренного специальной командой — это делегирование общиной своих полномочий группе исполнителей. Закапывание человека в муравьиную кучу, практикуемое в Африке и кое-где еще, — это перекладывание неприятной обязанности коллективного убийства на муравьев, олицетворяющих бесчисленную массу.

Все формы публичной казни зиждутся на древней практике коллективного убийства. Подлинный палач — это масса, толпящаяся вокруг эшафота. Ей по душе представление: люди стекаются издалека, чтобы увидеть все от начала до конца. Толпа хочет получить, что ей причитается, и не любит, когда жертве удается избежать казни. В истории осуждения Христа явление схвачено в самой его сути. «Распни его!» — это вопль массы. Она, собственно, и есть активная инстанция: в другое время она взяла бы все на себя, забив Христа камнями. Суд состоящий обычно из небольшого числа людей, представительствует от имени масс, присутствующих потом при казни. Смертный приговор, произносимый от имени права, звучит там абстрактно и неубедительно; он становится реальным после, когда исполняется на глазах толпы. Ибо для нее, собственно, и совершается правосудие, и, говоря о публичности права, подразумевают массу.

В Средневековье казни проводились внушительно и с помпой, они должны были протекать как можно медленнее. Случалось, приговоренный обращался к зрителям с назидательной речью. Этим предполагалась забота об их судьбе (они-де не должны поступать так, как он) и демонстрация, как можно дойти до жизни такой. Масса размякала от подобного внимания. Приговоренному могли даже доставить последнее удовольствие: дать постоять в толпе как равному, доброму человеку среди добрых людей, порвавшему с прежней преступной жизнью. Раскаяние злодея или неверующего перед лицом смерти, о чем так пеклись священники, помимо провозглашаемого намерения спасти его душу, имело и другой смысл: оно должно было подвести преследующую массу к предчувствию будущей праздничной массы. Каждый должен ощутить удовлетворение от собственной праведности и верить в награду, ожидающую по ту сторону.

В революционное время казни ускорились. Парижский палач Самсон гордился тем, что он и его помощники управляются со скоростью «человек в минуту». Лихорадочную смену массовых настроений того времени во многом можно объяснить стремительной чередой бесчисленных казней. Массе нужно, чтобы палач показал ей голову убитого. В этот — и ни в какой иной — миг происходит разрядка. Кому бы ни принадлежала голова, теперь она унижена: в этот миг уставившаяся на толпу голова такова же, как все прочие головы. Она могла покоиться на плечах короля — благодаря молниеносному процессу деградирования ее на глазах у всех уравняли с прочими головами. Масса, состоящая здесь из глядящих голов, достигает ощущения равенства в тот самый момент, когда на нее глядит эта голова. Чем выше стоял казненный на социальной лестнице, чем большая дистанция его от них отделяла, тем мощнее восторг разрядки. Если это король или иной властитель, добавляется еще удовлетворение от обращения. Право на кровавый суд, так долго ему принадлежавшее, теперь обращено против него самого. Те, кого он убивал раньше, убили его самого. Важность обращения невозможно переоценить: есть особая форма массы, возникающая только благодаря обращению.

Роль отрубленной головы, которую держат перед толпой, не исчерпывается тем, что она несет разрядку. Поскольку путем чудовищного насилия толпа признала ее своей, поскольку она, так сказать, упала в толпу и над ней не возвышается, поскольку она такая же, как все остальные головы, — каждый видит в ней себя. Отрубленная голова — это угроза. Масса так жадно впилась глазами в ее мертвые глаза, что теперь ей нет спасения от этого мертвого взора. Поскольку голова принадлежит массе, самой массы коснулась смерть: она пугается и заболевает, вмиг начиная распадаться. Она рассеивается, будто в страхе бежит от головы.

Распад преследующей массы, уничтожившей свою жертву, происходит особенно быстро. Это хорошо знают владыки, власть которых под угрозой. Они бросают массе жертву, чтобы остановить ее рост. Многие политические казни устраивались исключительно для этой цели. С другой стороны, вожаки радикальных партий часто не понимают, что, достигнув своей цели, публично казнив опасного врага, они часто наносят себе больший вред, чем враждебной партии. Им может казаться, что после такой казни масса ее сторонников разбредется, и она долго или вообще никогда не достигнет прежней мощи. О других причинах такого неожиданного поворота станет известно, когда речь пойдет о стае, особенно об оплакивающей стае.

Отвращение к коллективному убийству — совсем недавнего происхождения. Его не стоит переоценивать. Даже сегодня каждый принимает участие в публичных казнях, а именно через газету. Только теперь он участвует в них, как и во всем другом, с гораздо большими удобствами. Он спокойно сидит у себя дома и из сотен сообщений задерживается на тех, что его особенно возбуждают. Восклицание следует, когда все уже в прошлом, поэтому даже легкая тень вины не омрачает наслаждения. Он ни за что не отвечает: ни за приговор, ни за свидетелей, ни за их показания, ни за газету, которая эти показания напечатала. Однако он знает гораздо больше, чем в прежние времена, когда надо было часами идти и стоять, чтобы в конце концов мало что увидеть. В читающей газеты публике сохранилась смягченная, но по причине удаленности от событий столь безответственная преследующая масса, что о ней можно было бы говорить как о самой невыразительной и одновременно самой стабильной ее форме. Так как ей не нужно собираться, вопрос о ее распаде не возникает, смену впечатлений обеспечивает ежедневный выход газеты.

Масса бегства

Масса бегства возникает в результате общей угрозы. Она бежит увлекая с собой всех. Грозящая опасность для каждого одна и та же. Она сконцентрирована в определенном месте. Она ни для кого не делает различий. Она может угрожать всем жителям города, всем приверженцам какой-то веры или всем, кто говорит на каком-то языке.

Все бегут вместе, потому что так легче бежать. Возбуждение их одной природы: энергия одного возбуждает энергию другого все устремляются в одном и том же направлении. Пока они вместе, опасность воспринимается как разделенная. Существует древнее поверье, что она ударит в одном (месте. Если враг схватит одного, остальные будут спасены. Фланги бегущих открыты, но так широко растянуты, что невозможно даже представить, как враг может напасть на всех сразу. Их так много, что ни один не думает, что жертва — это он. Масса устремляется прочь от опасности, и каждый в ней проникнут ощущением близости спасения.

Что прежде всего бросается в глаза в массовом бегстве, так это мощь его направленности. Масса, так сказать, превратилась в направление — прочь от опасности. Важна лишь цель — место спасения и расстояние до цели, и ничего более Все дистанции, существовавшие до того между людьми, не имеют больше значения. Самые причудливые и особенные создания, никогда раньше не сходившиеся друг с другом вдруг оказываются рядом. В бегстве снимаются если не различия, то дистанции между людьми. Из всех форм массы бегство — самая широкая по охвату. Неравномерность ее облика определяется не только тем, что бегут абсолютно все, но и различиями в скорости бегства. Бегут дети и старики, сильные и слабые, тяжело нагруженные и спасающиеся налегке. Пестрота этой картины может обмануть наблюдателя, глядящего извне. Она, эта пестрота, случайна и — в сравнении с мощью направления — совершенно несущественна.

Энергия бегства умножается, если бегущие знают друг друга: они должны толкать друг друга вперед, а не отпихивать в сторону В тот миг, когда бегущий начинает думать только о себе, а в других видеть лишь помеху, характер массового бегства полностью меняется, и оно превращается в свою противоположность — в панику, в борьбу каждого против всех стоящих на его пути. Чаще всего это превращение происходит когда несколько раз меняется направление бегства Достаточно перерезать массе путь, чтобы она ринулась в другом направлении. Если путь перерезается еще и еще раз она уже не знает, куда бежать. Она теряет направление, и ее консистенция сразу меняется. Опасность, до сих пор воодушевлявшая и объединявшая, теперь делает каждого врагом другого каждый начинает спасаться сам по себе.

Массовое бегство в противоположность панике черпает свою энергию в том, что все бегут вместе. Пока масса не распалась, пока упорствует в неуклонном движении как могучий нерасчленимый поток, до тех пор страх, который ее гонит, остается переносимым. С самого момента возникновения она отмечена своего рода восторгом — восторгом совместного движения. Опасность грозит одному не меньше чем другому, и хотя каждый бежит или скачет изо всех сил, чтобы скорее достичь безопасности, у него все же есть своё место в этом потоке, которое он знает и которого держится посреди всеобщего возбуждения.

Во время массового бегства, которое может длиться дни и недели, кто-то остается позади, потому ли, что выбился из сил, потому ли, что настигнут врагом. Он исключен из общей судьбы. Он стал жертвой, принесенной врагу. Сколь бы полезен он ни был как попутчик, для бегущих он важнее как павший. Вид его наполняет изнуренных новой силой Он оказался слабее, и на него пал жребий. Одиночество, в каком он оказался, в каком они успели его мельком увидеть заставляет их еще выше ценить тот факт, что они вместе Невозможно переоценить важность павших для сплочения массы бегства.

Естественным завершением бегства является достижение цели. Оказавшись в безопасности, масса распадается Бегство может закончиться и досрочно, если вдруг опасность самоликвидировалась в самом ее источнике. Например объявлено перемирие, и городу, откуда все бежали, уже ничто не угрожает. Люди поодиночке возвращаются туда, откуда бежали вместе; они снова разделены, как и раньше. Есть и третья возможность: масса не то чтобы распадается, но иссякает как поток в песках. Цель далека, окружение враждебно, люди голодают и изнемогают. Не единицы уже, а сотни и тысячи остаются лежать на дороге. Физический распад происходит постепенно, начальный импульс движения держится бесконечно долго. Люди ползут вперед, когда нет уже и надежды на спасение. Масса бегства — самая стойкая из всех форм массы: оставшиеся держатся вместе до самого последнего мгновения.

Примерам массового бегства поистине нет числа. Наше время пополнило их запас. До событий прошедшей войны вспоминалась прежде всего судьба Grande Armee Наполеона при его отступлении из России. Это замечательный случай: армия, состоявшая из людей многих языков и стран, ужасная зима, огромные расстояния, которые большинству предстояло отмерять собственными ногами; это отступление, выродившееся в массовое бегство, известно в подробностях. Бегство мирового города в столь огромных масштабах человечество испытало, пожалуй, впервые, когда немцы подошли к Парижу в 1940 г. Исход длился недолго, потому что вскоре наступило перемирие. Но масштаб и интенсивность бегства были столь велики, что для французов оно стало главным массовым событием прошедшей войны.

Не стоит здесь перечислять примеры из новейшего времени. Они еще свежи у всех в памяти. Стоит, однако, подчеркнуть, что массовое бегство люди знали уже тогда, когда жили еще очень маленькими группами. Оно существовало в их представлениях еще до того, как стало фактически возможным благодаря росту их численностим. Вспомним версию эскимосского шамана: «Небесный простор полон голых существ, мчащихся по воздуху. Это люди, голые мужчины и голые женщины летят, нагоняя бурю и вьюгу. Слышите их свист? Шум, будто в небе бьют крыльями стаи огромных птиц? Это ужас и бегство голых людей!»

Масса запрета

Масса особого рода образуется вследствие запрета: собравшись вместе, люди больше не хотят делать то, что они до сих пор делали поодиночке. Запрет внезапен, они налагают его на самих себя. Это может быть старый запрет, к тому времени забытый, или же такой, который время от времени возобновляется. Но он может быть и совсем новым. Во всяком случае, действует он с огромной силой. В нем есть безусловность приказа, но решающую роль играет его негативный характер. Он никогда не приходит извне, даже если это выглядит именно так. В действительности он всегда возникает из потребности самих участников события. Как только запрет сформулирован, начинается образование массы. Все перестают заниматься тем, чего от них ожидает внешний мир. То, что делалось ими до сих пор без всякого шума, как что-то естественное и вовсе не трудное, теперь вдруг перестает выполняться, не делается ни за что, ни за какие посулы. По решительности отказа опознается принадлежность к общности. Негативность запрета характеризует эту массу с самого момента ее возникновения и, пока она существует, остается ее важнейшей чертой. Можно было бы даже назвать ее негативной массой. Она рождена сопротивлением: запрет — ее граница и плотина; граница непроходима, плотина непроницаема. Каждый контролирует другого — остается ли тот частью плотины? Кто сдался и перешагнул через запрет, будет осужден и отвергнут.

Лучший пример негативной или запретной массы в наше время — это стачка. Труду рабочих свойственна регулярность и привычность. Он состоит в действиях, разных по характеру, но начинающихся и завершающихся одновременно. Они одновременно приступают к работе и так же одновременно покидают рабочие места. В этом отношении они равны. У большинства из них — ручной труд. Они схожи еще и в том, что за свою работу получают плату. Но зарплата, различна и зависит от того, что и сколько сделано каждым. Так что равенство простирается не очень далеко. Самого по себе его недостаточно для образования массы. Когда же дело доходит до стачки, все радикально уравниваются одним только фактом отказа от работы. Такой отказ поглощает человека целиком. Запрет создает обостренное и способное к сопротивлению сознание.

Момент прекращения работы — это великий момент, воспетый в рабочих песнях. В этот миг рождается чувство облегчения, с которым связывается самый смысл стачки. Фиктивное равенство, о котором рабочим твердили всегда, но которое на деле ограничивалось лишь тем, что все они работают руками вдруг становится подлинным. Пока они работали, они делали разные вещи, а именно те, что приказано было делать. Когда работа остановлена, все делают одно и то же. Как будто бы все они одновременно решили опустить руки и употребить все силы на то, чтобы их не поднимать, как бы ни голодали они сами и их родные. Прекращение работы делает рабочих равными. По сравнению с силой воздействия этого момента конкретные требования мало что значат. Объявленной целью стачки может быть, например, повышение заработной платы; разумеется, в отношении этой цели они едины. Но одной ее не хватило бы для образования массы.

Опущенные руки оказывают заразительное воздействие на все другие руки. В неделании начинает соучаствовать все общество. Стачка, расширяющаяся «из чувства солидарности», не дает заняться собственным делом и другим — тем, кто даже не думал прекращать работу. Именно в этом смысл стачки: все должно остановиться, если рабочие стоят. Чем более это удается, тем вероятнее перспективы победы стачки.

Внутри самой стачки особенно важно, чтобы провозглашенный запрет соблюдался каждым. Спонтанно из самой массы формируется организация. Она выполняет функции государства, которое возникает в полном сознании своей кратковременности и проводит в жизнь лишь очень малое количество законов, но уж их-то проводят строжайшим образом. Доступ к месту стачки охраняется пикетами, рабочие места становятся запретной зоной. Благодаря наложенному на них запрету, они лишаются своего обыденного характера и обретают особое достоинство. Ответственность за них несут все вместе, и это превращает их в совместное достояние. Как таковое они оберегаются и наполняются высоким смыслом. В их пустоте и покое чудится нечто священное. Каждый, кто к ним приближается, подвергается проверке на убеждения и образ мыслей. Кто идет с мирскими намерениями, то есть просто с желанием работать, тот враг и предатель.

Организация следит за справедливым распределением денег и продуктов. Того, что имеется, должно хватить на возможно более долгий срок. Важно, чтобы каждый получал одинаково мало. Сильному не придет в голову, что ему положено больше, даже жадные охотно демонстрируют умеренность. Поскольку денег и продуктов обычно мало, а дележка подозрений не вызывает, ибо все делается публично, этот способ распределения позволяет массе гордиться своим равенством. В такой организации есть нечто необычайно серьезное и достойное уважения. Если массе обычно свойственны дикость и жажда разрушения, нельзя не отметить достоинство и чувство ответственности такой вот структуры, возникающей из самой сердцевины массы. Именно потому и важно пронаблюдать за массой запрета, что в ней проявляются эти свойства, противоположные свойствам «нормальной» массы. Пока она верна своей сути, она против любого рода разрушений.

Правда, удержать ее в таком состоянии оказывается нелегко. Если дела идут плохо, нужда крепчает, если, в особенности, стачка подвергается нападению или осаде, негативная масса выказывает стремление превратиться в позитивную и активную. Бастующим, которые вдруг отняли у своих рук привычное им дело, становится трудно держать их в бездействии и дальше. Если они чувствуют, что единство стачки под угрозой, возникает тяга к разрушению, прежде всего в сфере их привычной работы. В этом, собственно, и состоит важнейшая задача организации: сохранить для массы ее собственный характер как негативной массы, массы запрета, воспрепятствовав отдельным позитивным акциям. Она также должна определить, когда настанет момент снять запрет, которому масса обязана своим существованием. Если ее решение соответствует чувствам массы, отменяя запрет, она прекращает собственное существование.

Массы обращения

«Милый, дорогой друг, волки всегда пожирали овец; неужели на этот раз овцы сожрут волков?» Это фраза из письма, которое мадам Жюльен написала своему сыну во время Французской революции. В ней в самой краткой формулировке выражена сущность обращения. Немногие волки истребляли до сих пор множество овец. И вот настало время множеству овец обратиться против немногих волков. Известно, что овцы не едят мяса. Однако фраза значима именно в своей кажущейся бессмысленности. Революции — это подлинные времена обращения. Те, кто долго был беззащитен, вдруг обретают зубы. Численностью они возмещают недостаток хищности.

Обращение предполагает общественное расслоение. Прежде, чем возникнет потребность в обращении, должны уже некоторое время существовать противоположные друг другу классы, один из которых пользуется ббльшими правами, чем другой. Вышестоящие группы имеют право отдавать приказы нижестоящим, независимо от того, пришли ли они в страну как завоеватели, подчинив себе коренных жителей, или расслоение стало результатом процессов внутри общества.

Каждый приказ оставляет в том, кто вынужден его выполнить, болезненное жало. О природе и неизгладимом воздействии этих жал многое будет сказано дальше. Люди, которым много приказывали и которые переполнены такими жалами, испытывают сильное желание освободиться от них. Освобождения можно достигнуть двояким путем. Они могут полученные сверху приказы передавать далее вниз: для этого нужны нижестоящие, которые были бы готовы их исполнить. Но они еще могут возвратить назад — самим вышестоящим — все испытанные от них и затаенные обиды и страдания. Отдельному человеку, который беззащитен и слаб, редко когда подвернется такая счастливая возможность. Но если множество таких людей скапливается в массу, может получиться то, что не удавалось единицам. Вместе они в состоянии выступить против тех, кто раньше отдавал им приказы. Революционную ситуацию можно рассматривать как ситуацию такого обращения. Массу же, для которой разрядка состоит главным образом в освобождении от жал приказов, можно назвать массой обращения.

Началом Французской революции считается штурм Бастилии. На самом деле она началась раньше — заячьей резней. В мае 1789 г. в Версале собрались Генеральные штаты. Они обсуждали вопрос об отмене феодальных прав, к которым относилось и право дворянской охоты. Десятого июня, за месяц до штурма Бастилии, Камилл Демулен, участвовавший в обсуждении в качестве депутата, писал своему отцу: «Бретонцы временно отменили некоторые из пунктов, содержащихся в списке их претензий. Они охотятся на голубей и дичь. Полсотни молодых людей учинили здесь неподалеку беспримерное побоище зайцев и кроликов. На Сен-Жерменской равнине они убили прямо на глазах лесничих 4–5 тысяч штук дичи». Прежде, чем осмелиться напасть на волков, овцы набрасываются на зайцев. Перед обращением, которое направлено против высших, истребляют низших — безопасных и безвредных животных.

Но главное событие — это штурм Бастилии. Весь город вооружился. Восстание направлено против королевского правосудия. Которое воплощено в подвергшейся нападению и разгрому крепости. Заключенные освобождены и могут примкнуть к массе. Губернатор, который отвечал за оборону Бастилии, и его помощники казнены. Но и воров вешают на фонарях. Бастилия полностью сровнена с землей, разнесена по камушку. Правосудие в обоих своих главных аспектах — осуждение на смерть и помилование — перешло в руки народа. Таким образом совершилось, на этом его этапе, обращение.

Массы такого рода образуются при самых разных обстоятельствах. Это может быть бунт рабов против господ, солдат против офицеров, черных против живущих в их среде белых. Всегда первые долгое время выполняют приказания вторых. Восставших всегда побуждают к действию сидящие в них жала, и всегда нужно очень много времени, чтобы они оказались в состоянии действовать.

Многое из того, что можно наблюдать на поверхности революционных событий, разыгрывается в форме преследующей массы. Ловят отдельных людей и, поймав, подвергают коллективному убийству в форме суда либо вообще без всякого суда. Но это не значит, что в этом и состоит революция. Она не делается преследующими массами, стремительно достигающими своей естественной цели. Обращение, раз начавшись, идет вглубь. Каждый старается достичь такого состояния, чтобы избавиться от сидящих в нем жал, а в каждом их множество. Масса обращения — это процесс, охватывающий все общество, и даже если сначала он имеет мгновенный успех, к завершению он идет медленно и трудно. Как стремительно проживает себя на поверхности преследующая масса, так медленно, многими следующими друг за другом толчками осуществляется обращение на глубине.

Но оно может происходить еще медленнее — если оно обещано в потустороннем мире. «И последние станут первыми». Между одним и другим состояниями пролегает, смерть.

В том мире верующего ожидает новая жизнь. Кто здесь был бедным и не делал зла, тот больше всех ее достоин. Там он займет другое, высокое положение. Верующим обещано освобождение от жал. Однако точнее об его обстоятельствах ничего не говорится: хотя и предполагается, что по ту сторону все буду стоять вместе, нет указания на массу как субстрат обращения.

Центром такого рода ожиданий является идея воскрешения. В Евангелиях сообщается, как Христос воскрешал мертвых в этом мире. Проповедники знаменитых Revivals в англосаксонских странах вовсю используют идею смерти и возрождения к новой жизни. Собравшимся грешникам грозят такими ужасными адскими карами, что те впадают в неописуемый ужас. Они видят перед собой море огня и расплавленного олова, и руку Всевышнего, толкающую их в эту страшную бездну. Воздействие угроз усиливается, как сказано в одном из сообщений, страшными гримасами, искажающими лицо проповедника, и его громовым голосом. Слушать проповедников стекались люди из местностей, отдаленных на 40, 50 или даже 100 миль. Семьи прибывали в крытых повозках, запасшись пищей и постельным бельем на много дней вперед. Около 1800 г. часть штата Кентукки по причине таких собраний впала в лихорадочное состояние. Они проходили под открытым небом, поскольку ни одно здание в тогдашних Соединенных Штатах не смогло бы вместить в себя такие огромные массы. В августе 1801 г. на митинг в Кейн Ридже собралось 20 000 человек. Воспоминание об этом не изгладилось в Кентукки даже через сотню лет.

Проповедники запугивали слушателей до тех пор, пока те не падали в обморок, оставаясь лежать без движения. Угрозы, исходящие как бы из уст самого Господа, обращали грешников в паническое бегство, заставляя искать спасения в своего рода кажущейся смерти. Доведение слушателей до обморочного состояния — это сознательная и даже декларированная цель проповедников. Место проповеди выглядело полем битвы, усеянным распростертыми телами. Сравнение принадлежит самим проповедникам. Они считали, что для религиозного обращения, которого они добиваются, необходимо провести людей через этот высший и последний страх. Числом «упавших» определялся успех проповеди. Свидетель, ведший точный учет, сообщает, что в ходе многодневного собрания рухнули на землю, потеряв сознание, 3000 человек, то есть почти шестая часть всех присутствовавших. Упавших переносили в общественное помещение неподалеку. Многие лежали там часами, будучи не в состоянии говорить или двигаться. Некоторые на мгновение приходили в себя, издавая глубокий стон, или пронзительный крик, или неразборчивое бормотание, по чему только и можно было судить, что они живы. Некоторые били пятками по земле. Другие вскрикивали в смертельной муке, извиваясь, как рыбы, вытащенные из воды. Кто-то часами катался по земле. Иные, вскакивая внезапно со скамей с криками: «Погиб! Погиб!», убегали в лес. Потерявшие сознание приходили в себя другими людьми Они поднимались с возгласом: «Спасен!» Они были теперь «новорожденными» и могли начать новую чистую жизнь. Старое греховное бытие осталось позади. Обращение было подлинным и искренним лишь в том случае, если ему предшествовало нечто вроде смерти.

Были и проявления не столь экстремального характера но приводившие к тому же. Собрание ударялось в слезы. Кто-то бился в конвульсиях. Некоторые, обыкновенно группами по четыре-пять человек, начинали лаять как собаки. Через несколько лет, когда возбуждение стало принимать более мягкие формы, были случаи впадения целых групп в «священный хохот».

Однако все это имело место в массе. Едва ли можно вспомнить более возбужденные и напряженные ее формы.

Обращение, на которое рассчитывает проповедник, имеет иной характер, чем обращение в революциях. Здесь речь идет об отношении людей к божественным заповедям. До сих пор люди действовали им вопреки. Теперь они боятся наказания. Этот страх, еще более нагнетаемый проповедником, загоняет их в обморок. Они притворяются мертвыми, как притворяются мертвыми спасающиеся бегством животные, но страх при этом так велик, что они сами этого не сознают. Придя в себя, они ощущают готовность выполнять заповеди и приказания Господа. К этому их понуждает доведенный до крайней степени страх перед мгновенной карой. Это, так сказать, процесс приручения: они дали проповедникам приручить себя в качестве верных слуг Господних.

Все это полностью противоположно тому, что, как мы видели, происходит в революциях. Там речь идет об освобождении от жал, которые люди вобрали в себя за долгое время подчинения. Здесь же — о подчинении божественным заповедям, то есть о готовности добровольно принять в себя все жала, вонзаемые ими в человека. Общим является лишь факт обращения и психологическая сцена, на которой оно разыгрывается: в обоих случаях это масса.

Праздничные массы

Пятую форму массы я назвал бы праздничной массой.

На тесном пространстве в избытке товаров и продуктов, и множество людей, там гуляющих, может наслаждаться изобилием! Грудами громоздятся плоды ближних и дальних стран. Лежат связанными сотни свиней. Высятся горы фруктов. В огромных кувшинах пенятся любимые напитки. Здесь больше, чем в силах съесть все присутствующие, и, чтобы все это съесть или унести с собой, притекают новые толпы. Каждый берет себе, сколько может, но изобилие неисчерпаемо. Избыток женщин для мужчин и избыток мужчин для женщин. Никто и ничто не угрожает, не настораживает, не побуждает к бегству — на время праздника жизнь и наслаждение гарантированы. Запреты и барьеры пали, разрешены и происходят самые неожиданные сближения. Но это атмосфера расслабленности, а не разрядки. Отсутствует единая для всех цель, к которой все должны стремиться. Цель — это праздник, она уже достигнута. Плотность велика, равенство — в желаниях и удовольствиях. Каждый идет, куда хочет, а не все вместе к одной цели. Груды плодов суть важнейшая часть плотности, ее ядро. Сначала вместе собрались предметы, и лишь потом, когда они уже были налицо, вокруг собрались люди. Пока плодов накопится достаточно, могут пройти долгие годы, и все это время люди будут терпеть, ограничивая себя ради краткого мига изобилия. Но именно для таких мгновений они и живут, и сознательно к ним стремятся. Люди, в обычной жизни чуждые друг другу, торжественно и целыми группами приглашают друг друга на угощение. Прибытие новых групп отмечается особо, оно резко и скачкообразно повышает общее возбуждение.

Во всем сквозит ощущение, будто всеобщее удовлетворение от этого праздника гарантирует другие, последующие. Ритуальные танцы и драматические представления напоминают о прежних событиях т