II. Консерватизм «трех сословий»

Этот аспект особенно заметен в трудах двух епископов «консерваторов», Жерара Камбрейского и Адальберона. Свою идеологию они разрабатывают для противодействия многим силам, которые кажутся им угрожающими.

— Перед лицом ереси, грозящей распространиться на область Арраса, как лет двадцать назад это грозило и Орлеану, оба прелата превозносят авторитет церкви. Они напоминают о сакральном характере сана епископов, о важной роли клира и таинств, которые еретики отрицают. Они напрягают все силы и пускают в ход все свое красноречие, чтобы не допустить смешения сословий, функций и полов, которого домогается ересь. Они отвергают внедряемое еретиками социальное уравнивание: Бог хочет, чтобы существовало духовенство, призвание которого — молиться, быть необходимыми посредниками между землей и небом, Богом и мирянами.

— В ответ на действия сеньориальных властей, которые, порой опираясь на монахов, пытаются насадить эгалитарные обычаи «Божьего мира», заставляя великих и малых давать клятвы, и даже в ответ на действия некоторых епископов, не понимающих возможной тлетворности подобных присяг и выступающих в их защиту (например, епископов Герена Бовезийского и Беро Суассонского), они утверждают, что мир не может быть делом ни монахов, ни епископов, ни principes, а только короля… советники которого — епископы. Пусть же последние выполняют лишь свою службу и не никогда не берутся за оружие, даже ради доброго дела. Дело клира — молиться, советовать королям и давать им сведения; дело королей — сражаться и обеспечивать мир.[548]

— В ответ на действия монахов, добивающихся все большего значения в глазах королей, притом, что престиж их у князей растет, они объявляют, как это делал уже Геласий, что ответственность за руководство миром делят две власти — короли и епископы. Pugnatores и oratores. Хорошо понятно, что первое слово относится здесь, как и в прошлом веке, к воинской деятельности королей, а не простых воинов.

Жерар Камбрейский

Аргументация Жерара Камбрейского, как показал Ж. Дюби, вся строится на этих посылках.[549]В трех торжественных речах — в Компьене, в Дуэ и, наконец, в своей аррасской проповеди — Жерар использует все идеологические ресурсы, чтобы оказать сопротивление шателену Готье Лансскому, который, опираясь на своих milites, оспаривает у него власть в Камбре; чтобы уменьшить авторитет графа Фландрского, поддерживающего Готье; чтобы возвеличить роль епископов — он подчеркивает ее сакральный характер и возложенную на них миссию давать советы королям; чтобы восславить миссию короля и отмести претензии князей, монахов, некоторых епископов на роль гарантов мира. Он (Жерар) хочет предстать истинным инициатором настоящего мира, такого, который запрещает вершить собственный суд и сражаться с вечера среды до утра понедельника — конечно, исключение делается для короля (отметим: но не для графа), который со своим войском идет умиротворять страну.[550]То есть. Жерар отвергает тот мир, который предлагают его соперники. Это мир кажется ему опасным как слишком эгалитарный. Он резко возражает Беро Суассонскому и Гарену Бовезийскому, которые, prae itnbecillitate regis (ослабляя короля), смешивают функции и опрокидывают право и иерархию, желая связать всех людей одной присягой. Мимоходом отметим, что Жерар здесь расширяет, искажает идею противников, требовавших этой присяги лишь от рыцарей.[551]По его мнению, это чересчур. Подобная нивелировка ценностей кажется ему демагогической, опасной, потому что ставит на одну доску управляющих и управляемых, вождей и массу. Поэтому он осуждает этот «ложный», слишком рискованный мир. Этот мир, по мнению Жерара, обращен к слишком большому числу людей, не все из которых кажутся ему «ответственными». Последовав этому дурному совету, можно поставить этих людей перед фатальной дилеммой: отказаться давать клятву и быть подвергнутыми анафеме или поклясться и стать клятвопреступниками.[552]У Жерара нет повышенной оценки воинов, как раз наоборот. «Когда Жерар Камбрейский говорит об oratores и pugnatores, он вовсе не имеет в виду всех клириков и всех воинов. Он имеете виду епископов и королей».[553]Это не значит, что он принижает военную функцию — совсем наоборот. Он подчеркивает, что в ношении меча нет ничего дурного, и что сам Бог побудил Авраама, Иосифа Навина, Давида взять в руки оружие. Кроме того, напоминает он, sacerdotes actingunt reges. [554]Но это не дает основания этим священникам самим браться за означенный меч. А вот короли должны поддерживать мир, умерять насилия рыцарей, которые нередко бывают грабителями; епископы также обязаны защищать pauperes от последних.[555]Нигде у Жерара Камбрейского milites не предстают в ином качестве, кроме как виновников смут и беспорядков. Так же как еретики, они смущают и потрясают общество. Общество, которое Жерар хочет изобразить стабильным, неизменным, твердо стоящим на трех опорах, обеспечивающих его устойчивость. На трех функциях. Он заявляет перед собравшимися епископами: такое разделение угодно Богу и им установлено: genus humanum ab initio trifariam divisum esse monstravit, in or atoribus, agriculoribus, pugnatoribus (и определил Он, чтобы род человеческий изначально имел троякое разделение — на людей молитвы, земледельцев и воинов).[556]Каждая функция вносит свой вклад в ансамбль, каждая нуждается в других. Тем, кто молится, нужны покровительство со стороны pugnatores и пища, которой снабжают их agricultures. Последние, в свою очередь, пользуются молитвами oratores и защитой pugnatores, когда занимаются своими делами.

Рисуя эту идиллическую картину идеального общества, направляемого епископами и управляемого королем, способным обеспечить мир и порядок с помощью своих воинов, в то время как клирики предаются молитве, а крестьяне заняты своим дающим пропитание трудом, Жерар возражает всем своим противникам. Готье Лансскому и других сеньорамвластителям, желающим присвоить королевские прерогативы. Герену Бовезийскому и его друзьям, которые хотят участвовать и в мирских делах. А также еретикам, которые отрицают существующую структуру общества, оспаривают необходимость клира, хотят заставить работать всех, отвергают военную функцию, отрицают полезность таинств, короче, уничтожают всякое понятие об ordo, презирают общественную иерархию и церковные обряды. В своем выступлении на синоде в Аррасе Жерар основывает всю свою аргументацию на этом понятии — необходимости различия между сословиями, функциями.[557]

Как и milites, не желающие более подчиняться и намеренные вести себя независимо, как и монахи, уже не остающиеся у себя в монастырях, чтобы молиться, еретики представляются ему опасностью не только для христианского учения, но и для установленного порядка. Они возмущают сторонников общества ordines, которое отстаивают Жерар и Адальберон.[558]

Адальберон Ланский

Действительно, в то же время, между 1025 и 1030 гг., Адальберон выражает очень похожие мысли. Он тоже критикует ересь, посягающую на социальные различия. Именно ради борьбы с нею он описывает дом Божий, считающийся единым, но имеющий троичную (как божество) форму с точки зрения функций и двоичную (как человечество) по юридическим статусам. Общество, каким бы оно ни было, не эгалитарно, как говорят еретики: по воле Божьей оно полностью неэгалитарно, в нем есть два состояния (conditions). Он называет их так: состояние nobilis a и состояние servus a. Последний тип он описывает как низкий, презренный, отягощенный бедами; эти люди не получают ничего без мучений и предоставляют первым все, что тем необходимо, как пищу, так и одежду. Зато знать — это bellatores. Их функция состоит в том, чтобы покровительствовать церквам, защищать народную массу, малых и великих, и защищаться самим.[559]

Знать. Bellatores — это она. Не следует видеть в них рыцарей, еще слишком опутанных, по мнению епископа Ланского, узами сервильной или, по крайней мере, какойто зависимости, делающей их подчиненными. Bellatores — это не milites, а короли и князья, роль которых для Адальберона, как и для каролингских епископов, состоит в поддержании мира силой оружия, защите церквей и inerme vulgus (безоружного простонародья).[560]Как и Жерар, он возлагает на короля миссию принуждать к соблюдению закона, а на епископов — миссию давать советы королю. Только при этом условии угодный Богу порядок будет восстановлен: когда обнажать меч будут bellatores либо milites по их приказу, но не епископы. Когда крестьяне станут работать в поте лица, не жалуясь, чтобы кормить остальное «тело» общества; крестьяне, но не клирики и не знать, как хотят некоторые монахи, а также еретики. Когда монахи будут молиться за спасение всех, но не миряне; когда они не будут вмешиваться в мирские дела, желая давать советы королям или подстрекая мирских milites стать milites christi, призывая, подобно еретикам, мирян жить целомудренно в подражание клирикам.

Тема поэмы Адальберона — прежде всего необходимость сохранения порядка. Пусть каждый остается на своем месте в земной иерархии, куда поместил его Бог, иерархия же эта — образ небесной иерархии: Distinctus disponitur ordo supernus, Cuius ad exemplar terrenus fertur haberi (Основа небесного порядка — неравенство, а земной, как сказано, создан по подобию небесного).[561]

Он черпает свои идеи из двух книг псевдо Дионисия Ареопагита, посвященных небесной и церковной иерархии; а также из сочинений Григория Великого, которые, как мы видели, рассматривают тот же вопрос. Тема необходимости разделения функций видна и в «фантазии» Адальберона — причудливом описании перевернутого мира, где монахи в качестве milites christi сражаются с неверными и обращены ими в бегство.[562]В этом мире для milites почти нет места! И, тем не менее, реальность того времени, когда Адальберон пишет свою поэму, уже не соответствует создаваемому им образу. Князья укрепили свою власть и, по крайней мере на юге Франции, признают за королем лишь условное верховенство, о чем свидетельствует уже упоминавшееся письмо Фульберта Шартрского к герцогу Аквитанскому. В северной части королевства авторитет короля тоже ослаб. Капетингской династии не удалось объединить всех членов аристократии, и магнаты покинули ее «совет»; это известно по исследованию Ж. Ф. Лемаринье — среди подписей под королевскими грамотами после 1028 г. все меньше имен графов и епископов и все больше — шателенов и рыцарей.[563]

Заключение

Адальберон и Жерар Камбрейский стараются сохранить жизнь отжившей идеологии… или вернуть ее к жизни. Слишком поздно — или слишком рано. Время королей прошло, наступило время князей и шателенов; до воскрешения королевской власти в королевстве Капетингов еще далеко. Сейчас можно отметить разве что появление на своих местах, скромных и пока незначительных, творцов будущего ее возрождения — королевских чиновников. Адальберон и Жерар хорошо знают (даже если это приводит их в отчаяние), что капетингский король уже не может исполнять идеологическую роль, которую они возлагали на него. Они в этом не одиноки. Как отмечает Ж. Дюби, «Кто мог им поверить, когда они пишут, что король способен наказать знатных, совершивших преступление, что он один может защищать вдову и сироту, что у него есть возможности поставить хороших rectores, а значит, сместить недостойных князей, и взять в свои руки установление мира в обществе?»[564]

В это время, как мы говорили, происходит социальный подъем шателенов. Власть раздроблена, теперь ее граница — граница округа шателена. Об этом свидетельствует даже словарь: слово dominus, которым некогда называли Бога, потом — короля и епископов, короче, всех правящих именем Бога, с этих времен применяется и к сеньорам, к шателенам — по крайней мере, в некоторых регионах.[565]Это социальное возвышение не миновало и рыцарей. Но на идеологическом уровне это повышение роли пока не отразилось. Тем более в идеологии Жерара Камбрейского и Адальберона, однозначно консервативной.[566]В идеологии прошлого, адресованной королям, а к milites обращенной спиной.

Заключение

Адальберон Ланский и Жерар Камбрейский — свидетели умонастроения, ушедшего в эти годы тысячелетия страстей Христовых в прошлое.

Миновала тысяча лет истории. Тысяча лет, которые для рыцарства и рыцарской идеологии могут считаться предысторией. В то время, когда ученый епископ Ланский рассуждает об угодном Богу порядке в обществе, группа milites существует, и сплоченность ее возрастает, но рыцарство еще не имеет собственного имени. А главное, никому еще не приходит в голову хвалиться принадлежностью к нему или возлагать на него какуюто специфическую миссию. Рыцарства с большой буквы еще нет, тем более — рыцарской идеологии.

Однако внимательный историк, умеющий видеть слабые проблески, предвещающие всякую зарю, на рубеже тысячелетий, различает характерные красные блики: milites появляются в текстах все чаще и во все более уважительном контексте. Их имена мелькают, как мы видели, в подписях королевских грамот Капетингов в период, который мы выбрали как конечный предел для нашего исследования, — к 1030 м годам.

К первой трети XI в. общество встретилось с серьезными потрясениями. Бывшая каролингская империя давно распалась на отдельные королевства, но теперь эти королевства приобрели собственный характер. Одно из них, и не самое маленькое — королевство Франция — в это время ослаблено упадком королевской власти, многочисленные причины которого хорошо известны, а последствия уже отчетливо ощущаются: многие области королевства, в частности, на юге, ускользают изпод власти короля. В борьбе с сарацинскими захватчиками и грабителями действия местных властей оказались более эффективными, нежели королевское войско, слишком медлительное и слишком далекое. То же можно сказать о борьбе на востоке с венграми и почти повсюду — с норманнами. Последние теперь, с 911 г., осели в Нормандии, и угроза нашествий северян поблекла, если не исчезла совсем. Точно так же победа при Лехфельде в 955 г. положила конец страху перед венграми, а взятие сарацинского логова Фраксинет в 972 г. избавило население от сарацинского кошмара. К 1015 г. большие грабительские набеги почти прекратились. Но сохранились последствия такой жизни под постоянной угрозой. В Германии императоры Отгоны, победители, упрочили свою власть. Они опирались на церковь и доверяли графские функции надежным епископам. Во Франции, напротив, соперничество между династиями Каролингов и Капетингов ослабило королевскую власть. Кроме того, с 888 по 920 гг. окраинные области, находившиеся под наибольшей угрозой, были доверены магнатам, которые вышли изпод власти королей. Это можно сказать о Фландрии, Бургундии и Аквитании. К 1030 г. Бургундия возвращается в лоно королевской власти, но в других местах ситуация усугубляется. Графы, пользуясь династическими распрями, становятся самостоятельными правителями. С 987 по 1108 гг. нельзя найти ни одной королевской грамоты, дарующей какието привилегии в краях языка «ок». Этот факт лучше любого другого иллюстрирует ослабление королевской власти.

Время короля, похоже, прошло. Наступает время князей. Княжеская власть укрепляется повсюду: в Аквитании, во Фландрии, в Нормандии. С усилением этих новых опасностей король Франции не может поделать ничего. Это с прискорбием констатируют сами епископы и делают выводы: обращаются к властям, сила которых растет, — к князьям. В Аквитании это происходит еще до окончания X века. Такой образ действий становится все более частым и обычным с начала XI века, для которого характерны (как мы увидим в другой работе, представляющей собой продолжение этой[567]) возвышение milites и зарождение рыцарства.

К 1030 г. это возвышение еще лишь намечается. Округ под властью шателена, имеющего бан , то есть военную власть, — вот теперь новая единица политического деления, с которой приходится считаться. Церковь пока не стремится предложить milites — военной силе в этих округах — какуюто особую этику, но она не может не учитывать новые политические реалии момента.

Несколько идеологических направлений церковной политики теперь сближаются и вотвот сойдутся в одной точке, на уровне milites.

Первое связано с этикой защиты слабых: бедных, женщин (прежде всего вдов) и сирот. С библейских времен эта этика, возвещенная пророками, адресовалась всему народу Израиля; ее усвоили и переняли апостолы, предложив всем верным. Во времена христианской Империи и произошедших от нее королевств эту миссию защиты слабых, чаще всего понимавшуюся как судебную защиту, выполняли епископы. Начиная с каролингской эпохи этот долг переходит к королю.

Церковь скрепляет свой союз с королевской властью, доверив королям миссию защиты христианского мира от внешних и внутренних врагов. Функцией королей внутри страны, вверенной Богом их управлению, будет обеспечение защиты церквей, их имуществ и их служителей, равно как всех pauperes: клириков, а также вдов и сирот.

Эти обязанности епископы перечисляли королям во время коронаций в виде формул благословения, эволюцию которых мы проследили. Они развиваются и уточняются с конца IX до конца X века. Этика защиты церквей и слабых, всегда связанных между собой, сосредотачивается здесь на особом моменте посвящения — когда епископ передает монарху меч, символ власти короля в своем королевстве.

Меч тем более мог стать символом этой идеологии защиты слабых, что соединял в себе три аспекта.

— Как меч королевского правосудия он означал миссию юридической поддержки, возложенную на короля соборами, в частности, Парижским; епископы неустанно напоминали, что такая поддержка есть часть justitia regis (королевского правосудия).

— Как меч propugnator ’ a, defensor a Ecclesiae, он символизировал и другую миссию, тоже порученную церковью королям: защищать христианский мир, которому грозят силы зла — варвары, неверные, бесчисленные внутренние враги.

— Как мирный меч, наказующий злодеев, он представлял также принуждающую власть; король был источником или скорее верховным исполнителем этой власти, minister Dei. Ведь считалось, как мы отмечали, что король выполняет сакральную службу, сопоставимую со службой епископов.

Sacerdotes accingunt reges (священники опоясывают королей), подчеркивает Жерар Камбрейский. Еще не говорится, что они «делают» королей, но, во всяком случае, они свидетельствуют через посредство церемониала помазания и коронации о выборе, сделанном Богом во имя обеспечения порядка и чтобы церковь, бедные, вдовы и сироты могли жить в мире под защитой королевского меча.

Но если короли ослабли? Если общество идет к упадку? Если силы распада, временно (в это верят), берут верх? Тогда церковь приспосабливается. Она находить идеологический способ парировать удар. Это чувствуется как по эволюции литургических форм, так и по словарю сочинений епископов, решений соборов, агиографических текстов: все изученные нами источники с конца IX — начала X в. сходятся в точке prindpes. Им теперь тоже вручают меч в момент их прихода к власти. И идеология защиты слабых, связанная с королевским мечом, ассоциируется теперь и с мечом князя. Превозносится именно эта миссия князей, которую они выполнили, как короли. Вместо королей.

Однако далее к слабости королевской власти добавляется и неспособность князей прийти ей на смену. Тогда дефакто власть оказывается в руках местных мелких властителей. Эти potentes, minores prindpes, prindpes militum часто наводят ужас, грабят церкви и монастыри, жгут деревни, живут войной и ради войны, творят бесконечные грабежи, похищения, насилия и всевозможные бесчинства.

Против них у церкви нет иного средства, кроме идеологии. Она умеет пользоваться этим оружием. Сначала она угрожает отлучением. Она размахивает жупелом ада. Там, где это возможно, она обращается к князьям или светским властям меньшего ранга. Она вербует защитников, defensores ecdesiae. Она прибегает к индивидуальным присягам, а личные связи в те времена сильнее всех абстракций. Она опирается на силу устных обязательств, ибо клятвопреступление тогда считалось самой страшной виной. С помощью литургии, обрядов, формул и жестов, настолько приспособленных к этой цивилизации, где всё — символ, знак, образ, она закладывает основы новой духовности, расцвет которой придется на следующий век.[568]Духовности, которая, как надеется церковь, сдержит руку зачинщиков смут.

В случае неудачи остается последнее средство. То, о котором сообщают нам Буржские присяги 1038 г.: не формирование чегото вроде полиции, ополчения под руководством церкви, как слишком часто утверждалось, а призыв к «народу», призыв к inermes, чтобы они защитили себя и главное — защитили церковь и ее владения, ее служителей и ее ценности, ее роль, ее положение. Призыв к inermes. включая клириков, встать под знамя епископа и сделаться его солдатами, его milites в противовес профессиональным milites, сеющим в то время повсюду сграх. Попытка странная, чуть ли не «революционная». Попытка неудачная, шокирующая даже монаха, который о ней рассказывает!

Более чем за век монахи усвоили новую роль. Приобрели новое значение. Ведь монашество превозносило идеал чистоты, обязательной для клириков и, прежде всего, для milites Dei, как отныне значительно чаще назывались монахи, нежели клир. Несмотря на тягу некоторых из них к жизни мирского miles 'л , не могло быть и речи — кроме как в самых исключительных случаях, когда, например, монастырь подвергался нападению, — о том, чтобы позволить miles Dei оставить свое призвание и стать miles saeculi, мирянином. А тем более miles, воином, чтобы проливать кровь!

О масштабе проблемы свидетельствуют установления «мира»! Как в то время можно было сдержать беспокойных шателенов и местных князьков, окруженных своими milites? Церкви удавалось лишь местами, почти «от случая к случаю», добиваться от некоторых из них обязательства (часто временного и полученного случайно) ограничить военную активность, направляя ее лишь на тех, кто так же привычен к войне. Война — для воинов! Тем самым совокупность воинов получала более четкие очертания.

Итак, пусть они не нападают на inermes (безоружных) по определению, на служителей церкви — как раз в те времена церковники наиболее явно отличались от всех остальных тем, что на них распространялся все более и более жесткий запрет носить оружие. Пусть не нападают и на inermes дефакто, на крестьян, не умеющих обращаться с настоящим воинским оружием. Пусть не нападают на женщин, которых их пол делает неспособными защищаться viriliter (мужественно), подобно «мужам войны»! Пусть не нападают даже на milites, когда те временно inermes — странствуют без оружия, в качестве паломников, или управляют упряжной лошадью, или толкают плуг.

Война же как «спорт» (спорт, конечно, жестокий и в принципе осуждаемый церковью, когда практикуется в христианской среде) может быгь разрешена для milites в определенных границах и при условии соблюдения определенных правил. Трофеи, в основном лошадей, можно брать не как угодно. Коня разрешается отбирать у врага в результате победы в бою. Но похищать коня нельзя. Завоевание, а не кража. То есть нельзя забирать пасущихся лошадей, неподкованных… а также без «снаряжения».

Это прямое обращение церкви к виновникам бесчинств смущает некоторых прелатов, видящих в нем, и небезосновательно, важнейшую уступку мирским нравам, признак упадка, соглашение с одряхлевшим веком. Водворять мир надлежит князьям, королям, а не епископам и не монахам. Миссия milites Dei — молитва, а крестьян — тяжкий труд, дающий пищу.

Три функции. Три сословия, разных, с четкими границами, каждое из которых действует по заповедям Божьим в соответствии со своей функцией.

Утопическая картина! Уже через несколько лет Французское королевство не имело с ней ничего общего. Власть перешла от королей к князьям, от князей — к шателенам и даже иногда (редко) к местным milites.

Идеология защиты слабых повторила то же движение сверху вниз, но с запаздыванием. Во времена Адальберона, на которых кончается наше первое исследование, эта идеология еще не имеет никакого отношения к milites.

Однако процесс их переоценки не прекратился. И это второе идеологическое направление церковной политики, показанное в нашей работе. Ведь в первые века христианства образ miles 'а выглядел очень непривлекательно, и отношение к нему изменялось от абсолютного неприятия до вынужденной терпимости. Иногда, до Константина, допускалось, что miles может стать христианином, оставаясь при этом miles 'ом; редко когда христианин становился miles o м , продолжая претендовать на имя христианина. Militia Dei и militia saeculi представлялись тогда несовместимыми.

Появление христианского императора или, скорее, христианской империи радикально изменило эту концепцию. Бог теперь царит и в миру, и правит миром, через посредство императора. Поэтому служить Богу можно и в миру.

Однако на более низком уровне, чем вне его. Вероятно, испытывая ностальгию по былым временам очистительных преследований, самые требовательные из христиан продолжают воротить нос от светской власти, у некоторых это выражается в ужесточении позиции, они оказываются в рядах приверженцев различных «ересей»; психологические мотивы такого перехода стоило бы изучить лучше, чем это делалось до сих пор (возможно, применив более «благожелательный» подход). Другие, еще плохо известные, продолжают отвергать насилие и отказываться служить в армии, даже в мирное время. Еще более многочисленны — или, во всяком случае, лучше представлены в доступных нам источниках — те, кто ищет чистоты и святости (некогда обретаемых «сопротивлением миру») в бегстве, в «презрении» к миру. Монашество, как нам кажется, стало косвенным преемником движений «совершенных» первых веков, конечно, не без значительных отличий.

На иной манер то же сделало и духовенство в целом. Milites Dei — это уже не все христиане, а только служители церкви, и все чаще и чаще — только монахи. Они одни ведут как истинные специалисты духовную битву с невидимыми врагами, с воинством лукавого.

Постепенно вырисовывается теология ordines. Теперь есть два сословия: клирики и миряне. Это разделение становится явным в пятом веке. Скоро сословий станет три для каждого пола. Три «сословия», иерархия которых зависит от заслуг, то есть от связи каждого из них с заведомым злом, нечистотой — с сексом. Критерии сексуальной чистоты становятся решающими. Напомним написанные в X веке слова Аббона, подводящие итог этой эволюции: первое сословие (сословие мирян) — хорошее; второе (клириков) — лучше; третье (монахов) — наилучшее.

Какое место среди milites saeculi, запятнанных неизгладимой скверной половых контактов, занимают просто milites, воины, на которых лежит еще и скверна пролитой крови?

Место очень подчиненное по характеру, но приемлемое, уже Августин проводит различие между разными сражениями и вводит понятие справедливой войны. Так что те, кто ведет ее, то есть milites, могут быть спокойны за свою участь в вечной жизни: Бог не враждебен воинам, если они стоят за доброе дело. Однако неуверенность сохраняется, и богословам часто приходиться бороться с этими сомнениями, доказывая, что можно быть добрым христианином и в то же время хорошим miles 'ом. Этому способствовали и войны, ведшиеся папами или за пап. Повышение оценки войны, когда она «справедливая» или даже «священная», не сразу повлекло за собой значительное повышение авторитета воинов. На milites пока само их занятие накладывает определенную вину — вину в пролитой крови, пусть даже за правое дело.

Военные действия пап против их соседей, ради избавления молодого папского государства от лангобардской, сарацинской, норманнской угроз, походы испанской Реконкисты, а позже — крестовые походы привели к значительно большему повышению оценки militia. К 1030 г. это повышение еще не очень ощущается.

Milites выходят из тени. Рождается militia. Вотвот начнется подъем рыцарства. И оно сможет облачиться в идеологическую мантию, долго ткавшуюся для других.

Список источников

Здесь приведен список древних и средневековых авторов, произведения которых мы использовали и цитировали. Мы включили в него также анонимные источники (анналы, хроники, картулярии, литургические тексты, каноны соборов и т. д.), расположив их в хронологическом порядке в одном ряду с авторами. Указана страница и примечание, где впервые приведена полная библиографическая справка об использованных изданиях.

A

Аббон Флерийский (Abbon de Fleury)

— Apologeticum, с. 220, прим. 18.

— Collectio canonum, с. 221, прим. 23.

Августин Гиппонский (Augustm d'Hippone)

— De Civitate Dei с. 55, прим. 25.

— Enarrationes in Pentat. с 56, прим. 32.

— Enarrationes in Psalmos с 80, прим. 31.

— Epistolae 47 et 189 с 56, прим. 34, и с. 55, прим. 24.

— Quaestiones Evangeliorum с. 80, прим. 31.

— Sermo 302 с. 56, прим. 30.

Агобарт Лионский (Agobard de Lyon)

— De dispensatione ecclesiasticarum rerum, с 109, прим. 18.

— Lettre n° 16 a Louis le Pieux, с 108, прим. 16.

— Liber adversus legem Gundobaldi, с 19, прим. 19.

Адальберон Ланский (Adalberon de Laon)

— Carmen ad Rotbertum regem, с 269, прим. 24 Адемар Шабаннский (Ademar de Chabannes)

— Chronique, c. 249, прим. 3.

— Sermons 1 et 46, с 250, прим. 15 и 16 — неизданные проповеди, с. 250, прим. 11 и 14 Адриан I (Hadrien Ier), папа.

— Epistolae с. 144, прим. 61 Аймоин (Aimoin)

— Miracula sancti Bertini, с. 267, прим. 1 Аймон Осерский (Aymon d'Auxerre)

— Expositio in Apocalypsin с. 113, прим. 65 Алкуин (Al cum)

— Lettre n° 10 a l'archeveque Edilhard, с. 108, прим. 10.

— Lettres n° 17, 69, 71, 95, 100, 137, с. 142, прим. 38.

— Lettre n° 93 au pape Leon III, с 108, прим. 11.

— Lettre n° 129, с 108, прим. 9.

— Liber de virtutibus et vitiis ad Widonem comitem, с 108, прим. 13, и с. 142, прим. 39.

Альфред Великий (Alfred le Grand)

— Traduction du De consolatione philosophiae de Воёсе, с 114, прим. 66.

Амвросий Медиоланский (Ambroise de Milan)

— De officiis c. 59, прим. 60.

— Traite sur 1'Evangile de Luc c. 59, прим. 59 Амброзиастер (Ambrosiaster)

— Commentaria in Epist. ad Corinthios c. 81, прим. 41 Андрей Флерийский (Andre de Fleury)

— Miracula sancti Benedicti c. 252, прим. 35 Асцелин Ланский (Ascelin de Laon) — декрет с. 256, прим. 68.

Аттон Верчеллийский (Atton de Verceil)

— Expositio in Epist. la ad Corihthios с 81, прим. 44.

Афанасий (Athanase)

— Lettre a Amun c. 57, прим. 41

Б

Бернар Клервоский (Bernard de Clairvaux)

— Sermo 302 с 81, прим. 44.

Бонифаций Майнцский (Boniface de Mayence)

— Sermo 9 с 81, прим. 42, и с. 108, прим. 5.

Бурхард Вормсский (Burchard de Worms)

— Liber decretorum с. 57, прим. 49

В

Валафрид Страбон (Walafrid Strabon)

— Libellus de exordiis с. 109, прим. 25.

Василий Кесарийский (Basile de Cesaree)

— Epitre 188 с. 58, прим. 44.

Видукинд Корвейский (Widukind de Corvey)

— Res gestae Saxonicae с 172, прим. 42.

Вильгельм Завоеватель (Guillaume le Conquerant)

— Consuetudines et iusticie a. 1090 с 256, прим. 71.

Вульфстан (Wulfstan)

— Institutes of Polity с 220, прим. 14

Г

Геласий (Gelase), папа.

— Epistola с. 80, прим. 24.

Герен Бовезийский (Guerin de Beauvais)

— формулы мира с. 255, прим. 54.

Гильом Пуатевинский (Guillaume de Poitiers)

— Gesta Guillelmi ducis Normannorum с 267, прим. 4 283.

Грациан (Gratien)

— Decretum с. 57, прим. 50.

Григорий Великий (Gregoire le Grand), папа.

— Homelie sur Ezechiel с. 80, прим. 31.

— Epistola 54 с. 81, прим. 36.

— Lettre a Brunehaut с. 80, прим. 27.

— Moralia in Job с. 80, прим. 32.

— Registrum с. 80, прим. 28.

— Regula pastoralis с. 81, прим. 34.

Григорий Турский (Gregoire de Tours)

— Historia Francorum с 62, прим. 93

Д

Дрогон Теруаннский (Drogon de Therouane)

— «мирный» декрет с. 256, прим. 69.

Дуода (Dhuodat)

— Manuel pour mon fils с. 110, прим. 26

E

Евсевий Кесарийский (Eusebe de Cesaree)

— Histoire Ecclesiastique с 58, прим. 54.

Евхерий Лионский (Eucher de Lyon)

— Instructiones ad Salonium c. 80, прим. 31.

— Passio Acaunensium c. 54, прим. 17

Ж

Жерар Камбрейский (Gerard de Cambrai) — декрет 1036 г. с. 256, прим. 68.

— Gesta episcoporum Cameracensium с. 268, прим. 13 — выступление на синоде в Аррасе с. 269, прим. 22

З

«Завещание Господа нашего» с. 55, прим. 19.

Захария (Zacharie), папа.

— Epistolae с. 107, прим. 2

И

Иероним (Jerome)

— Adversus Jovinianum с. 75, прим. 12 и 13.

— De perpetua Virginitate В. Mariae с. 79, прим. 12.

— Epistolae с. 59, прим. 63.

Иона Орлеанский (Jonas d'Orleans)

— De institutione regia с. 109, прим. 21.

— Historia translations sancti Hucberti c. 109, прим. 22.

Ипполит Римский (Hippolyte de Rome)

— Canons d' с 55, прим. 19.

— La Tradition Apostolique c. 54, прим. 13.

Исидор Пелусиотский (Isidore de Peluse)

— Epitre 4 c.56, прим. 33.

Исидор Севильский (Isidore de Seville)

— Sententiae с 80, прим. 23

К

капитулярии

— баварский 810 г. с. 144, прим. 67

— баварский 813 г. с. 144, прим. 64

— итальянский 801 г. с. 144, прим. 64.

— Карла Великого «Admonitio generalis» с. 144, прим. 66.

— Карла Великого «De Litteris colendis» с. 61, прим. 82.

— Карла Великого «Missi cuiusdam admonitio» с. 144, прим. 65.

— Карла Лысого, первый с. 56, прим. 37.

— Карла Лысого, указания для missi с. 145, прим. 72.

— Карломана 742 г. с. 144, прим. 59

— ломбардский 790 г. с. 144, прим. 64

— подложные с. 145, прим. 70 и 71

— саксонский 797 г. с. 141, прим. 25 и с. 144, прим. 63.

— Суассонский 853 г. с. 112, прим. 51 картулярии

— Клюнийский с. 136, прим. 56

— из Сен Шаффра с. 250, прим. 17

— из Сен Перде Шартр с. 196, прим. 55

— Ионны с. 197, прим. 57

Киприан (Cyprien)

— Ad Fortunatum с. 61, прим. 78

— Testimonia с. 61, прим. 78

Киприан, псевдо— (pseudoCyprien)

— De duodecim abusivus saeculi с. 141, прим. 29

Климент Александрийский (Clement d'Alexandrie)

— Protrepique с. 60, прим. 76

Климент Римский (Clement de Rome)

— EpTtre aux Corinthiens с 60, прим. 75

Л

Лактанций (Lactance)

— Institutions divines с. 54, прим. 13

Лев I Великий (Leon Ier le Grand), папа

— Epistolae с 59, прим. 34

Лев IV (Leon IV), папа

— Epistolae с. 59, прим. 65 литургические формулы коронаций (в хронологическом порядке):

— Карла Лысого 869 г. с. 168, прим. 8

— Людовика II Заики 877 г. с. 169, прим. 11

— Эда Парижского 888 г. с. 169, прим. 13

— Эдгара 973 г. с. 170, прим. 20

— немецких королей с. 170, прим. 23

— по ordo С Эрдмана (нач. X в.) с. 171, прим. 29

— по ordo из Санса с. 171, прим. 32

— по ordo из Ставло с. 171, прим. 38

— Отгона I 936 г. с. 172, прим. 44

— по Романо-Германскому служебнику (X в.) с. 172, прим. 45

— императоров династии Отгонов с. 173, прим. 56 и 58

— по ordo миланской церкви (XI в.) с. 172, прим. 42

— императора по Верденскому ordo с. 162

— римской курии с. 162

— по Константинопольскому ordo с. 173, прим. 60

Лотарь (Lothaire)

— capitulaires de с. 63, прим. 95

Луп Феррьерский (Loup de Ferrieres)

— Correspondence с. 143, прим. 45

Людовик Благочестивый (Louis le Pieux)

— capitulaires de с. 61, прим. 83

— Admonitio ad omnes regni ordines c. 145, прим. 68

M

Максим Туринский (Maxime de Turin), он же псевдо Августин (PseudoAugustin)

— Homelies с. 56, прим. 29 ё ft. 61, Ydei. 80 «мир»:

— Теруаннский 1063 г. с. 256, прим. 69

— Туренский 1096 г. с. 257, прим. 76 молитвенник:

— Ангулемский конца VIII в. с. 168, прим. 4

— Желлонский IX в. с. 168, прим. 2 мученичество Максимилиана с. 54, прим. 12

Н

Николай I (Nicolas Iю), папа

— декрет с. 110, прим. 33

— Epistolae de rebus Franciae с 59, прим. 67

— Response ad consulta bulgarorum с 59, прим. 66

Нитхард (Nithard)

— Histoire des fils de Louis le Pieux с 142, прим. 34

О

«обычаи Барселоны» с. 256, прим. 73 Одон Клюнийский (Eudes de Cluny)

— Vita sancti Geraldi comitis Auriliacensis с 194, прим. 24

Ориген (Origene)

— Contre Celse с 58, прим. 53

— De principiis с 61, прим. 77

П

Павлин Аквилейский (Paulin d'Aquilee)

— Liber exhortationis ad Henricum comitem c. 108, прим. 13

— Epistolae с 114, прим. 69

Пасхазий Радберт (Paschase Radbert)

— De Vita Walae с 108, прим. 15

Петр Коместор (Pierre le Mangeur)

— Reponse au patriarche de Jerusalem c. 57, прим. 50

P

Рабан Мавр (Raban Maur)

— Enarrationes in Epist. I. Ad Corinthios c. 81, прим. 43

— Liber poenitentium с 57, прим. 46

Ратерий Веронский, или Льежский (Rathier de Verone, ou de Liege)

— Praeloquia с 193, прим. 8

Регинон Прюмский (Reginon de Pramm)

— De ecclesiasticis disciplinis et religione Christiana с 57, прим. 47

Рихер из Сен Реми (Richer de SaintRemi)

— Histoire de France с 195, прим. 47

Рауль Глабер (Raoul Glaber)

— Historiae с. 252, прим. 37

Рауль Тортер (Raoul Tortaire)

— Miracula Sancti Bertini с 267, прим. 7

С

Седулий Скот (Sedulius Scot)

— Liber de rectoribus christianis с 143, прим. 47 Смарагд (Smaragde)

— Via regia с 142, прим. 42 синоды:

— Аррасский с. 269, прим. 22

— Бовезийский с. 169, прим. 14 соборы (в хронологическом порядке):

— Арль, 314 г. с. 55, прим. 20