Иной славится исполинскою силою и своим ростом, и дородством приводит в удивление соседей; другой величался отличною красотою и на него, как на румяную весну, обращались всех взоры и души.

Один мужеством и храбростью на войне не уступал свирепому Арею [непобедимый богатырь]; другой гремел на ристалище; третий поставлял славу свою в том, чтобы сделаться искусным ловчим и поражать зверей острою медью; четвертый сидел за столом, обремененным яствами и напитками; в угождение прихотливому чреву его и воздух и земля, и море приносили богатые дары. Но что же теперь?! С наступлением старости все сие как сон пролетело; силы телесные ослабели, лицо обезобразилось глубокими морщинами; никакое удовольствие не льстит более чувствам; и дряхлое тело, одною ногою ступив уже во гроб, подклоняет главу свою под секиру смерти. Подобным образом иной гордится знанием многих наук; другой знаменитости своего рода, или достоинством, приобретенным собственными заслугами. Тот занимает первое место в народном собрании, – и одно его слово служит для всех прочих законом; другой, преданный корыстолюбию, копит сокровища и непрестанно заботится об умножении оных. Одному лестно носить на себе звание судии и решать спорные дела по собственному произволу; другой, облеченный в порфиру, с челом вознесенным, предписывает законы вселенной и, кажется, с пренебрежением смотрит на недосягаемые вершины самого неба. И о, бедные! Напрасно они столь далеко простирают надежды свои и думают, что слава их безсмертна! Она существует до тех пор, пока мы живем; после, обратившись в прах, мы все сравняемся между собою: подданные с царями, просящие милостыню с владетелями несметных сокровищ. Всех нас покроет один мрак, заключит одна могила; и если смерть сильных земли имеет какое преимущество пред общею всем другим смертию, то разве то, что погребение их совершается с пышными обрядами, что над прахом их поставляется великолепный памятник и что имена их остаются иссеченными на мраморе…

Ах! рано или поздно, но всем, наконец, принадлежит одинаковый жребий; каждый, по неизбежному определению природы, оставит по себе во гробе истлевшие кости и безобразный, червями объеденный, череп. В сем мрачном жилище гордость уже не существует, злополучная бедность уже не стонет под бременем трудов и бедствия; там нет уже ни гнусной клеветы, ни мести кровожадной, ни подлого обмана, ни алчного корыстолюбия. Все сие смерть зарывает с ними в землю и хранит в ней до того великого дня, когда, снова восставши из гробов, мы предстанем на суд Божий с своими делами. Я прошел уже весьма далекий путь жизни и стою теперь в преддверии гроба.

Не любите мира, ни того, что в мире, избегайте сетей, расставляемых вам исконным врагом и губителем нашего рода. Обратите все желания свои на небо – к вечному Царству, – туда, где чистейшие духи окружают неизреченно светлый престол Триединого Бога. Пусть неведущие Бога, вращаясь, подобно катящемуся шару, обращаются то к тем, то к другим предметам и гоняются за пагубными удовольствиями. Пусть, имея очи, покрытые мраком, они ищут робкою ногою пути и ощупью касаются стен и дверей, растворенных врагом нашим, дабы уловлять несчастных в свои заклепы».

Не ушел бы я с кургана сего даже до смерти своей, но, за неимением пищи, принужден был и не хотя оставить сию духовную кафедру небесного любомудрия. Странствуя здесь между горами и пропастями, по ущельям, дебрям и по горным уступам, в едва проходимых расселинах, провел я не малое время: приходилось ночевать иногда на горной возвышенности, а кругом были равнинные места, и ночью слышалось присутствие безчисленного множества зверей, которые стадами паслись – каждое в своем месте, и особенно от других. Они поражали чрезвычайною своею многочисленностью. И удивительно! Какая несметная сила животных скрывается в горах, питается, размножается и живет, никто про нее не знает, разве какой охотник проникнет сюда, но и, убивши, отсюда вынести не возможет.

Глава 31.

Вид гор осенью, в пустынных дебрях Кавказа, со слов пустынника

Живущу мне в горах далеких и безлюдных и, по силе возможности, внимающу своему внутреннему состоянию, яже ко спасению души, некогда нашло на меня уныние, которое, по признанию святых отцов и опыту каждого пустынника, есть смерть души, состояние нестерпимого томления, скуки и отчаяния. Тогда человек погружается во дно адово и ничем, даже и мало, не может себя успокоить, так что, по словам святых отцов, если бы Господь, в скорости не прекращал сего невыносимого состояния, то непременно бы люди помирали от него.

В такое-то безотрадное время, в тихий час вечера, спустился я с высокого утеса на котором находится моя с послушником келлия – ниже, по склону к речке Куначкир, – и сел на маленькой и прекрасной площадке, уютно лежащей на страшном обрыве над р.Куначкир. Приятная прохлада как от зелени, так и от леса, стоявшего вокруг меня, во все стороны – мелкого и крупного – повеяла на меня отрадою и успокоением.

И смотрю вниз по реке и вверх ее: неизобразимая картина много художной премудрости Божией!…

Суровая и недружелюбная осень уже успела наложить на природу мертвящую руку свою. Листва на деревах потеряла свой естественный цвет и окрасилась оттенками всевозможных цветов, кои в разнообразии своем являют столь дивную и поразительную картину, что налагают молчание на движение мысли, наполняя сердце живейшими чувствами любви и благоговения к великому Художнику и Правителю мира, так очевидно и наглядно проявившему повсюду чудные следы Своего творчества, премудрости, благости и неусыпного промысла, от зрения коих человек действительно приходит в познание Творца своего и Отца природы.

Вот по ближайшему склону горы, покрытому чернолесьем, стоят по всему пространству лиственные деревья в прекрасном разнообразии, они от действия мороза превратили гору в очаровательную картину живописи, которая недоступна кисти ни единого на земле художника, как дело рук Божиих.

Рядом с нею видна котловина, еще более поражающая яркостью всевозможных цветов. Далее – громадный склон горы, спускающийся от вершины шпиля к реке правильными уступами, и тоже, по всему его протяжению, во все стороны, видится чрезвычайное смешение блистающих красок. Каждое дерево, пораженное морозом, изменило свою обычную зеленую листву в краску, свойственную своей природе… И куда не взглянешь – вверх, и вниз, и в стороны – все склоны гор блистают роскошью цветистого убранства неизобразимой красоты. Суровая и мертвящая осень видимо теперь вступила в спор с румяною весною, неистощимою в силе растительности.

И как сия, богатая цветущею красою, прекрасная весна великолепно украшает лицо земли изяществом нарядного убранства, показуя ее, как невесту, убранную к венцу, так и осень явила силу свою, украсивши горы убранством цветистого наряда.

Но великая разница слышится в чувствах сердечных при виде убранства природы красою цветов весною и осенью. Как бы ни были ярки и поразительны краски листвы осенью, пораженных морозом дерев, они кратковременны. Вот пройдет дождь, подует ветер и враз все великолепие пропадет, останутся лишь голые стволы дерев – черные, как скелет мертвеца, а другие бледные, как ланиты его. Этот вид осенней красоты напоминает вдовствующую царицу, украсившую себя пред смертью в венчальное убранство.

Но увы! Оно не принесет радости, а лишь скорбь о невозвратно протекших днях счастливой жизни!…