Там никто не держит своих денег

Но каждому принадлежат все богатства.

Этот орден рыцарства

В великой чести в Сирии <...>

Но трувер, подобно Панургу [*9] "испытывал естественную боязнь ударов".

В битве они не отступят,

Мне это право, очень неприятно.

Я возвратился из их ордена,

Поскольку знаю, что побегу [с поля битвы]

И никогда не буду дожидаться ударов/

Не настолько я безумен <...>

Дай Бог, не буду убит.

Лучше быть трусоватым и живым,

Чем умереть смертью самой чтимой на свете.

Я хорошо знаю, что у тамплиеров

Орден прекрасный, добрый и верный,

Но битва — дело неразумное.

Говорят, что Гио преувеличивает собственную трусость, чтобы оправдаться перед будущей цензурой: конечно, тот, кто смеет обращаться к Папе, должен быть осмотрительным в критике тамплиеров:

В большом порядке содержат они свои Дома,

Поддерживают верное и твердое правосудие,

Из-за чего орден умножает величие и богатство.

Но за две вещи обвиняли их

Много раз и часто порицали —

Они алчны, что говорят все,

И об их гордыне идет сильная молва.

Следующие строки — почти цитата из устава по поводу белых плащей. "Что означает белизна и полное целомудрие? Чистота есть уверенность в храбрости и телесном здравии <...> Те, кто служит Всевышнему Создателю, должны быть чисты внутри и снаружи", — о чем Гио говорит так:

Конечно, много можно говорить,

Что тамплиеры должны себя видеть

И с Крестом, и в плаще,

Показать свою силу, и щедрость, и стать,

Ибо означает белый плащ

Смирение и чистую жизнь,

А Крест — порядок и покаяние.

И могу сказать без сомнений,

Что Крест был помещен на плащ,

Дабы ни алчность, ни гордыня

Не смогли сквозь него проникнуть,

Как школяр держит у глаз написанное,

Чтобы выучить свой урок,

Так должны смотреть и видеть тамплиеры

Крест — тот путь

На который их направил Бог и по которому

Бог их ведет.

И трувер заканчивает несколькими примирительными словами:

И их жизнь, и как они держат себя,

И их возвышение, и их смелость, что им дана

[свыше],

Очень любы мне,

Но сражаться они будут без меня!

Орден Храма обладал значительным командорством в Провене [422], родном городе Гио; его искреннее восхищение особенно ценно, поскольку именно в это время хронисты Святой Земли начали обвинять тамплиеров во всех неудачах, представляя их предателями и даже трусами. В критических пассажах Гио тамплиеры заняли место как часть современного ему общества. Но есть основания полагать, что они вдохновляли также и к созданию художественных произведений, не менее прекрасных, но более таинственных и много большего значения.

В том же городе, что и Гио, около 1135 г. родился Кретьен де Труа. Он провел всю жизнь (то немногое, что о ней известно) в Шампани или во Фландрии. Его первый большой роман о рыцарях Круглого Стола — "Эрек и Энида" — датируется приблизительно 1162 г. "Что касается "Ланселота", то он нам предоставляет более точный временной ориентир ввиду упоминания имени его вдохновительницы — Марии Французской, графини Шампанской, которая в 1164 г. вышла замуж за графа Генриха I Щедрого. Вторая дочь Алиеноры Аквитанской и Людовика VII, принцесса Мария унаследовала от матери вкус к изящной словесности и держала литературный двор, где находили удовольствие — грациозная игра общества и первый светский зачаток салонов — в обсуждении вопросов любви <...> Генрих I Щедрый, ее супруг, могущество и богатство которого основывалось на шампанских ярмарках, проходивших в его графстве в Бар-сюр-Об, Труа, Провене, Ланьи, тоже покровительствовал литературе и искусствам". [423]

Бар-сюр-Об, Труа, Провен, Ланьи: мы узнаем в них не только край великих ярмарок, но и жизненный центр, откуда распространился орден Храма. Пейен, фьеф первого магистра, первое командорство ордена, находится совсем рядом с Бар-сюр-Об. Труа предоставил место для проведения Собора, который принял первый устав. В Провене был один из самых значительных Домов, картуляриями которых мы обладаем. Вся Шампань, Бри, Пикардия изобиловали командорствами ордена Храма. Если Кретьен родился около 1135 г., он должен был наблюдать в своих богатых впечатлениями детстве и юности развитие ордена, испытать на себе притягательность его первого воззвания к миру.

Он мог знать латинский устав, возможно, и французский перевод его, которые никогда не держались в секрете, как позднее "Свод". И обнаруживается любопытное сходство между произведениями Кретьена и этим первоначальным уставом.

Самый вдохновенный взлет поэзии Кретьена — в его "Персевале...", прославляющем

Высшее сословие [Ordre], вооруженное мечом,