От факта к фикции, или рождение психоанализа из пены морской

Как известно, из пены морской родилась древнегреческая богиня Афродита, ответственная за те самые функции, которые так волнуют фрейдистов. Заметим, что пена («афрос») была не природного происхождения: она возникла под ударами морских волн из некоей части тела бога Урана, отсеченной любящим сыном Кроном, – наподобие как взбивают яичницу. Но это не единственное объяснение имени богини: «aфросини» означает «безумие», что весьма точно соответствует ее прямым служебным обязанностям. Впрочем, когда идет речь о рождении психоанализа, у нас есть основания для аналогии как с той, так и с другой версией.

* * *

Большинство из тех, кто знаком с психоанализом и его историей, прочтя предыдущую главу и ожидая найти там какие-то сенсационные разоблачения, лишь плечами пожмут: все это давно и хорошо известно. Мало ли какие драмы случаютcя по временам, в том числе и с детьми... Все это в буквальном смысле не относится к делу. В доказательство они снимут с книжной полки любое из десятков справочных, популярных или специальных изданий и в один голос прочтут нам что-нибудь в таком духе:

«...Снова и снова узнавал он от своих пациентов, что в детстве они подвергались насилию или разврату. Вслед за тем Фрейд сделал новое открытие: все эти события прошлого были плодами их фантазии на почве инфантильных эротических переживаний.»

Вот так: новое открытие, не больше и не меньше. Согласно официальной истории психоанализа, Фрейд сделал его не позже осени 1897 года, поскольку в письме от 21 сентября он пишет, что отказывается от своей теории о происхождении неврозов. На каких основаниях? Их нет смысла перечислять: Фрейд почти дословно повторяет прошлые возражения своих оппонентов, приведенные выше вместе с их опровержениями. Но теперь почему-то Фрейд с ними полностью согласен... И вполне естественно, что в отличие от прежних уголовных историй, новости об «эротических фантазиях» были восприняты интеллигентной публикой с изрядным энтузиазмом: научная карьера Фрейда пошла, наконец, на взлет.

«Новое открытие» – это и есть догмат психоанализа в узком, классическом смысле, хотя сам Фрейд, как мы видели выше, не возражал против гораздо более широкого определения. Когда его слава уже была в зените, он не раз писал о своих «ошибках молодости», о том, как он был «непростительно доверчив» к словам пациентов и, «принимая фантазию за факт», оставался слеп «ко всему широкому спектру детского эротизма». И нечего теперь ворошить «плоды эротических фантазий», даже если они в чем-то и напоминают отдельные неприятности из области реальной жизни. Открытие сделано, назад его не закроешь...

Но так ли оно было в действительности? Насколько убежден был Фрейд в своем «новом открытии»? Об этом можно судить по его письмам. Вспомните: три месяца спустя после официальной даты открытия «инфантильных фантазий», 22 декабря 1897 г., Фрейд пишето новых клинических данных и о новом девизе: «Кто эту боль, дитя, тебе нанес?» Видимо, процесс вытеснения фактов фантазиями сопровождался упорной борьбой с совестью врача.

И современные фрейдисты прекрасно понимают, на чем построено причудливое здание их так называемой науки. Анна Фрейд, дочь ученого и общепризнанный лидер психоаналитического сообщества, пишет Джеффри Мэссону (10 сентября 1981 г.) по поводу обнаруженных им материалов:

«Сохранить гипотезу о реальности развратных действий означало бы отказаться от Эдипова комплекса, а вместе с ним – и от принципиальной роли сексуальной фантазии, сознательной или бессознательной. По существу, я полагаю, это означало бы потерять весь психоанализ.»

Творцы официальной истории психоанализа тщательно вымарали все упоминания о случаях растления и развращения детей из писем Фрейда, написанных после 21 сентября 1897 г. Перед нами тот самый случай, когда правду можно обнаружить лишь буквально «читая между строк».

И все же это еще не последнее слово. Как бы серьезно ни относились мы к свидетельствам пациентов Фрейда, мы не можем с уверенностью утверждать, что все они истинны: в конце концов, заблуждения и фантазии действительно свойственны людям... Надо не просто доказать, что «новое открытие» Фрейда уводит от фактов к фикции, но и обнаружить саму эту фикцию, и понять, почему она была для него так привлекательна, и почему осталась привлекательной в наши дни. Посмотрим, как это удалось Джеффри Мэссону.

* * *

Эмма Экштейн была родом из хорошо известной в Вене семьи социалистов. Она начала лечиться у Фрейда в 1892 г., когда ей было 27 лет. От чего в точности она лечилась – неизвестно; среди симптомов были боли в нижней части живота и разстройство менструального цикла. В процессе психотерапии выяснилось, что в детстве она перенесла посягательство педофила. Но не этом определяется особое место, которое досталось Эмме в истории психоанализа.

В то самое время, когда Фрейд пытался помочь ей прояснить память прошлого, его верный друг и соратник, берлинский хирург Флисс – письма к нему составляют главный источник сведений по истории психоанализа – усиленно собирал материалы для своей новой работы под названием «О причинной связи между носом и женскими репродуктивными органами». Никаких признаков реальности такой связи обнаружить не удалось; однако в феврале 1895 года Флисс кладет инструменты в саквояж, садится в поезд и едет в Вену.

С согласия Фрейда и при его помощи Флисс удалил Эмме Экштейн малую носовую раковину – одну из костей в нижней части боковой стенки носовой полости. Звучит это как дурной анекдот про хирурга в клинике, долго выбиравшего, что бы такое отрезать больному «на бис»... Но смеяться здесь решительно нечему: молодая женщина, обезображенная бессмысленной операцией, на всю жизнь лишилась здоровья и сравнительно рано сошла в могилу.

Почему Фрейд, так заботившийся о своих больных, а об Эмме – особенно, согласился на операцию? Очевидно, дружба с Флиссом в те годы значила для него слишком много. Судя по письмам, Фрейд дал себя убедить, что операция эта «совершенно безвредная». Это была дань, с одной стороны, механистическому духу времени, а с другой – влиянию Флисса, воплотившему этот дух в наихудшем виде. Как показал Мэссон, именно идея «безвредности» операции вместе с ее горестным опровержением шаг за шагом подвела Фрейда к его «новому открытию».

Флисс возвратился в Берлин, оставив Эмму на попечении Фрейда, который писал ему регулярно и часто, сообщая о положении дел. После операции состояние больной внушало все большую тревогу: отеки, обильные кровотечения из раны, признаки нагноения. Так прошло две недели; Фрейд обращался за помощью к специалистам, но безрезультатно. Наконец, в первых числах марта, осматривавший Эмму отоляринголог

«...Очистил область вокруг раны, удалил сгустки крови, и вдруг нащупал нечто вроде нити; потянул – и прежде чем мы оба успели что-либо сообразить, вытащил из полости не менее полуметра марли. В следующую секунду хлынула кровь. Больная резко побледнела, глаза вышли из орбит, пульс исчез... Это продолжалось около полуминуты, и бедняжка стала совершенно неузнаваемой. Вдобавок ко всему, когда появилось инородное тело, и мне все стало ясно, и я увидел, что случилось с больной, меня чуть не вырвало».

На следующий день более толковому, чем Флисс, хирургу пришлось повторить «безвредную» операцию для очистки и дезинфекции раны. Флисс, между тем, получив неприятное известие, позаботился о том, чтобы затребовать из Вены официальное письмо, снимающее с него ответственность за исход операции. Письма такого он не получил: в большинстве стран, как тогда, так и теперь, «забытая» марля могла бы быть основанием для лишения медицинского диплома, гражданского иска или уголовного преследования.

Ну а что же «стало ясно» Фрейду с такой силой, что он, сорокалетний врач, еле удержался от рвоты, так что его, по собственному признанию, пришлось отпаивать коньяком? Не иначе, что он по гроб жизни виноват перед Эммой, что он безо всякой причины поставил под угрозу ее жизнь и здоровье, и что его приятеля Флисса нельзя на пушечный выстрел подпускать к больным. Он был слишком умен, чтобы этого не понять, и в том же самом письме тому есть ясное свидетельство:

«Мы были к ней несправедливы. В ней не было ничего ненормального. Все дело было в марле...»

Как замечает Мэссон, фраза о «ненормальности», как и приступ рвоты, выдает настроение Фрейда. После нескольких лет лечения нервного расстройства Эммы Экштейн он с раскаянием признавал, что ненормальность надо искать не в ней, а в нем самом и в его «забывчивом» коллеге, едва не отправившем ее на тот свет.

Однако продержалось у него это покаянное настроение очень недолго. И пока венские врачи пытаются найти средство от угрожающих жизни Эммы внезапных кровотечений, Фрейд озабочен поддержкой своего незадачливого друга. Вполне естественно, что его мысль движется по накатанным психоаналитическим рельсам:

«...У нее сказываются невропатoлогические последствия инцидента: истерические припадки по ночам и т. д., чем мне и предстоит заняться. А тебе уже пора простить себе это мелкое упущение...»

Джеффри Мэссон подчеркивает, что к такому же выводу – об «отчаянных попытках Фрейда уклониться от признания потенциально смертельной ошибки Флисса, за которую тот подлежал суду» – независимо от него пришел другой исследователь, Макс Шур, чья работа также осталась неопубликованной. Можно сказать, что раскаяние Фрейда оказалось «вытеснено» у него из сознания, хотя и далеко не самопроизвольно. Уместно привести заключение, сделанное д-ром Мэссоном на основании писем Фрейда за март-апрель 1895 г.:

«Фрейд начал представлять дело Флиссу и самому себе таким образом, что источник неприятностей у Эммы Экштейн лежит не во внешнем мире (двое не в меру ретивых докторов), а внутри нее самой. Открытое им мощное оружие – объяснение физических болезней душевным состоянием человека – он применял теперь для защиты своего сомнительного поведения и еще более сомнительного поведения своего ближайшего друга. Фрейд взялся сочинять оправдания для своей собственной нечистой совести.»

В доказательство своего вывода Мэссон обнаружил, что через год, когда опасность для жизни Эммы уже миновала («вопреки усилиям врачей», как бы сказал Лев Толстой) – в то самое время когда доклад Фрейда о происхождении истерии обернулся таким незаслуженным провалом – он снова возвращается к этой истории. Фрейд сообщает Флиссу, что нашел

«...Совершенно неожиданное объяснение кровотечений у Экштейн, которое тебе будет весьма приятно.» «...Я могу тебе доказать, что ты был прав: ее кровотечения были истерической природы, по причине неудовлетворенной прихоти, возникавшие по всей вероятности в периоды связанные с половым циклом (из-за сопротивления пациентки мне пока не удалось это выяснить).»

Какой же научной истине, открытой ему некогда Флиссом, нашел теперь подтверждение Фрейд? Что Эмма истекала кровью вовсе не потому, что некий мясник, сделав опасную и абсолютно бессмысленную операцию, забыл у нее в носовой полости полметра хирургической марли: нет, все дело в ее истерических прихотях и половых циклах. В упомянутом опусе Флисса мы находим сходный случай кровотечения после такой же операции, растолкованный с обычным для Флисса математическим блеском в терминах женских периодов.

Итак, Эмма сама нафантазировала себе кровотечения из сонной артерии; если год назад Фрейд был еще не готов принять такую «теорию», то сейчас он созрел. В последующих письмах развивается та же тема, с упором как на идею «перенесения», так и на циклы и даты, до которых Флисс был большой охотник:

«Пока могу определенно сказать, что ее кровотечения были результатом прихоти... Когда она заметила мою реакцию на ее первое кровотечение, для нее это было реализацией давнего желания быть предметом нежной заботы во время болезни... Позже она потеряла сон за счет подсознательного желания видеть меня ночью, но по ночам я у нее не появлялся, и тогда она возобновила кровотечения как безотказный способ стимуляции моих нежных чувств. Внезапные кровотечения повторялись трижды, и подолжались каждый раз четыре дня; в этом наверняка есть глубокий смысл»... «Специфические даты ее периодов к сожалению не были никем зарегистрированы».

Проделанная «научная работа» позволила Фрейду прийти к окончательному выводу, с которым он ознакомил Флисса в январе 1897 г.:

«Что касается кровотечений, то ты абсолютно не при чем.»

* * *

Дадим слово д-ру Мэссону для подведения итога:

«Фрейд стоял перед выбором: либо признать свою вину за несчастье с операцией, просить прощения у Эммы, изложить ситуацию Флиссу и принять ответственность за последствия – либо изобретать оправдания. Он выбрал второе. Но для этого ему пришлось сконструировать теорию, в которой реальные страдания пациента становятся фантазиями. Если болезненные симптомы Эммы Экштейн (кровотечения) не имеют ничего общего с реальными событиями (операцией Флисса), то и сведения о ее прежних травмах также естественно превращаются в фантазии. Дружеская услуга Флиссу отозвалась далеко за пределами одной истории болезни.»

Непосредственно вслед за тем и было сделано «новое открытие», хотя, как мы видели, и не без горьких сомнений со стороны Фрейда.

«Теперь выходило, что нет никакой разницы между реальными и воображаемыми событиями. Существенны лишь психологические последствия тех или других, а они, согласно новому взгляду Фрейда, неотличимы друг от друга»... «Никто не принял всерьез работы Фрейда 1896 г. о происхождении неврозов; никто не критиковал ее с научной точки зрения; ничего, кроме ругани, ни от кого он не слышал. Что ж; в конце концов он и сам стал на сторону своих противников... Перенеся фокус с истинных страданий, горя и жестокости на некую внутреннюю сцену, где душа разыгрывает выдуманную пьесу для несуществующей публики, Фрейд начал отторжение науки от реального мира.»

И, наконец, завершающая точка во всей печальной истории фрейдизма: заключительные строки упомянутого письма Флиссу от 21 сентября 1897 г., где Фрейд пишет об отказе от своих прежних взглядов и о постигшем его разочаровании:

«...У меня и вправду немало причин для досады. Так приятно было ожидание неувядаемой славы, как, впрочем, и определенного достатка, полной независимости, возможности для путешествий, для воспитания детей без тех суровых лишений, в которых пропала моя молодость. Все зависело от того, выйдет ли толк из истерии. А теперь снова надо быть тихим и скромным, снова беспокоиться, откладывать на старость...»

Люди с так называемым «рациональным мышлением» любят повторять, что бытие определяет сознание. Что ж, доля истины в этом есть. Психоаналитическая революция в сознании Фрейда, подготовленная прошлыми событиями, оказалась если не определена, то спровоцирована простейшим бытовым поворотом: «из истерии не вышло толку», а ему уж так не хотелось снова быть тихим и скромным...