Бальдассаре Кастильоне. О придворном (1516 - 1528 годы)

XXVI

Итак, кто захочет стать прилежным учеником, пусть не только все делает хорошо, но и постоянно прилагает вся­кое старание, чтобы уподобиться наставнику и, если это окажется возможным, преобразиться в него. И когда он почувствует, что уже преуспел, то ему было бы очень на пользу понаблюдать разных людей соответствующего рода деятельности и, руководствуясь тем здравомыслием, кото­рого ему всегда следует держаться, перенимать у этих одно, у тех другое. Как пчела, все время кружа по зеленым лу­гам, среди травы собирает мед на цветах, так и наш При­дворный должен заимствовать эту грацию у тех, кто, как ему кажется, ею обладает, и у каждого то именно, что заслуживает наибольшего одобрения. Но не надо делать так, как один наш друг, всем вам хорошо известный: он думал, что очень похож на короля Арагонского Фердинандо-младшего[443], и старательно копировал его прежде всего тем, что часто, поднимая голову, кривил рот, хотя эта привычка короля была следствием болезни. Такого рода желающих сделать все, лишь бы в чем-то походить на ка­кого-нибудь великого человека, множество; и нередко они выбирают то, что является в нем единственным недостат­ком. Наедине с собой часто размышляя о том, откуда бе­рется та грация — я не имею в виду тех, кому ее дарова­ли звезды, — я открыл одно универсальное правило, ко­торое, мне кажется, более всякого другого имеет силу во всем, что бы люди ни делали или ни говорили: насколько возможно, избегать, как опаснейшего подводного кам­ня, аффектации и, если воспользоваться, может быть, но­вым словом, выказывать во всем своего рода раскованность (sprezzatura), которая бы скрывала искусство и являла то, что делается и говорится, совершаемым без труда и слов­но бы без раздумывания. Отсюда, полагаю я, в основном и проистекает грация. Поскольку всякий знает, каких тру­дов требуют необычные и хорошо исполненные действия, то легкость в них вызывает величайшее восхищение; и, наоборот, когда силятся и, как говорится, лезут из кожи вон, то это оставляет весьма неприятное впечатление и заставляет невысоко ценить любой поступок, сколь значи­телен он ни был бы. Можно сказать посему, что истин­ное искусство то, которое не кажется искусством; и ни на что другое не нужно употреблять таких стараний, как на то, чтобы его скрыть: ибо если оно обнаружится, то пол­ностью лишает доверия и подрывает уважение к человеку. Помнится, я как-то читал, что некоторые очень прослав­ленные ораторы древности в числе прочих своих хитростей пытались внушить всем мысль о том, что они совершенно не сведущи в науках, и, утаивая свои знания, они дела­ли вид, будто выступления их составлены чрезвычайно просто, скорее в соответствии с тем, что предлагают при­рода и истина, нежели старательность и искусство: ведь если бы оно открылось, то заставило бы народ усомнить­ся, нет ли обмана с их стороны. Словом, вы видите, что если искусство и настойчивое старание выйдут наружу, то любую вещь это лишает грации. [...]

XLIV

В науках он [Придворный ] должен быть образован бо­лее чем удовлетворительно, по крайней мере в тех, кото­рые мы зовем гуманитарными, он должен иметь познание не только в латинском, но и в греческом языке, ибо на нем прекрасно написано о многоразличных вещах. Пусть он будет начитан в поэтах и не менее в ораторах и исто­риках, а сверх того искусно пишет прозой и стихами, в особенности на нашем родном языке, ибо помимо удо­вольствия он всегда будет иметь возможность занимать при­ятными разговорами дам, которые обыкновенно любят подобные вещи. Если же из-за других дел или недостаточ­ной подготовки он не достигнет совершенства, которое снискало бы его творениям большое одобрение, пусть он предусмотрительно их схоронит, дабы не давать другим повода для насмешек над собой, и показывает их только другу, которому можно доверять. По крайней мере, сии упражнения будут ему полезны, так как он научится су­дить о чужих произведениях, что на самом деле бывает нечасто; ведь кто не приучен писать, то, сколь образован ни был бы, он никогда не сможет надлежащим образом оценить труд и умение писателей, ощутить прелесть и со­вершенство стиля и ту потаенную красоту, которую ча­сто находят у древних. Более того, занятия сии сделают его красноречивым и, как ответил Аристипп некоему ти­рану, смелым, дабы говорить уверенно с кем угодно[444]. Тем не менее я бы хотел, чтобы наш Придворный твердо дер­жался одного правила, а именно: пусть в этом отношении и во всех других он всегда будет человеком скорее осторож­ным и скромным, нежели дерзким, и остерегается ложно мнить о себе, будто он знает то, что ему не известно. Ибо от природы все мы много более, чем следовало бы, ищем похвал, и ни одна красивая песня, ни один звук не ус­лаждает наш слух так, как мелодия речей, в которых зву­чит нам похвала; поэтому они являются часто, подобно голосам сирен, причиной гибели того, кто не замкнул свой слух для столь опасного сладкозвучия. Предвидя эту опасность, некоторые мудрые люди древности сочинили книги на тему, как отличить льстеца от друга. Но кому это пошло на пользу, если находится много, даже бесконеч­но много людей, которые отчетливо видят, как им льстят, и тем не менее отдают предпочтение льстецам и не выносят тех, кто говорит правду? И часто, когда кажется, что расхваливающий их не очень-то речист, они сами начина­ют ему помогать, говоря о себе такие вещи, коих устыдил­ся бы самый беззастенчивый льстец. Но оставим этих слеп­цов пребывать в неведении, наш же Придворный пусть обладает верным суждением и не позволяет убедить себя принять черное за белое и мнить о себе такое, в совершен­ной истинности чего он не был бы вполне уверен. [...] Более того, чтобы не ошибиться, — даже хорошо зная, что похвалы ему воздаются неложные; — пусть он на них не соглашается и не принимает без тени смущения как сами собой разумеющиеся; но. пусть он скорее их скромно как бы отвергнет, каждый раз показывая, что он в дей­ствительности считает своим главным занятием военное дело и [лишь] служащими украшению одного все другие достоинства. И прежде всего пред воинами пусть он не поступает вроде тех, которые в образованном кругу кор­чат из себя воинов, а между воинами — людей, предан­ных научным занятиям. Таким именно образом по сооб­ражениям, нами уже указанным, он избежит аффектации, и даже самые заурядные вещи, которые он совершит, бу­дут выглядеть весьма значительными.