Христос Евангелия: Бог и Человек.

Иисус Христос в Евангелии описан как реальная личность, обладающая всеми свойствами обычного человека. Он рождается и растет, ест и пьет, устает и спит, скорбит и радуется. Многие соблазнились этим евангельским реализмом и попытались сконструировать образ “исторического Христа,” противопоставив его “Христу веры” или “Христу верующих,” отбросив все чудесное и “мистическое” в Евангелии, и, оставив только то, что “не противоречит здравому смыслу.” Так, в книге Э. Ренана “Жизнь Иисуса” все чудеса Христа названы “фокусничеством”: Он “думал, что совершал” чудеса, однако в реальности никаких чудес не было.[107] Л. Толстой в своих комментариях к Евангелию изощряется в кощунствах по поводу Бессеменного зачатия, Преображения, Воскресения и Вознесения Христа, а также по поводу всех исцелений и чудес: “Больной ждет 20 лет чуда. Иисус посмотрел на него и говорит: напрасно ты ждешь здесь чуда от ангела, чудес не бывает. Проснись. Собери свою постель и живи по божьему. Тот попробовал, встал и пошел... Я знал барыню, которая 20 лет лежала и поднималась только тогда, когда ей делали вспрыскивание морфина: через 20 лет доктор, делавший ей вспрыскивание, признался, что он делал вспрыскивание водою, и узнав это, барыня взяла свою постель и пошла.” ^[108] По сути, Толстой не столько высмеивает чудеса Христа, сколько отрицает реальность страданий человека: причиной страданий оказывается самообман. При таком подходе и исцеление, и искупление представляются просто излишними: человеку надо лишь внушить себе, что он здоров, и все встанет на свои места. Так называемый “исторический Христос,” то есть освобожденный от “налета мистики и чудес,” превращается в лучшем случае, как у Ренана, в Христа человеческой фантазии — слащавую картинку, имеющую мало общего с реальным Христом. В худшем случае, как у Толстого, все заканчивается карикатурой на Евангелие.

Живой, реальный Христос познается нами тогда, когда мы принимаем все Евангелие до последней буквы как откровение Божественной истины. Евангелие не есть книга, пишущая об обычных событиях повседневной жизни, оно запечатлело на своих страницах слова и деяния Существа, пришедшего из Небесного, сверхчувственного мира, Которому помогают или противодействуют существа того же мира. Уже первые главы Евангелия свидетельствуют о Божестве Христа, о существовании ангелов и диавола, и они ставят человеческий разум перед выбором: или смириться, покоряясь вере и сверхразумному откровению Божества, или... закрыть книгу, потому что она противоречит “здравому смыслу.” Так, в первой главе Евангелия от Матфея мы читаем о рождении Христа от Девы без участия мужа; в первой главе Марка — об искушении Христа в пустыне и встрече его с диаволом; от Луки — о явлении архангела и Благовещении; от Иоанна — о том, что Слово Божие есть истинный Бог и что Оно стало плотью.

Евангельский Христос с первых глав открывается нам одновременно как Бог и человек: все Его действия и слова, будучи действиями и словами человека, отмечены, однако, печатью Божественности. Иисус рождается, как и прочие дети, но не от мужа и жены, а от Святого Духа и Девы. Младенца приносят в храм, как и прочих первенцев, но Его встречают пророк и пророчица и признают в Нем Мессию. Он возрастает и укрепляется духом, живя в родительском доме, но, будучи двенадцати лет, сидит в храме среди учителей и говорит загадочные слова о Своем Отце. Он приходит креститься на Иордан, как и прочие люди, но в момент Крещения слышен голос Отца и является Святой Дух в виде голубя. Он устает от пути, садится у колодца и просит пить у самарянки, однако не пьет и не ест, когда ученики приносят пищу и предлагают Ему. Он спит на корме лодки, однако, проснувшись, словом укрощает разбушевавшуюся стихию. Он восходит на Фаворскую гору и молится Богу, как и всякий человек, однако во время молитвы преображается и являет ученикам свет Своего Божества. Он приходит ко гробу Лазаря и оплакивает смерть Своего друга, однако словами “Лазарь, выходи вон!” воскрешает его. Он боится страданий и молится Отцу, чтобы, если возможно, избежать их, однако предает Себя в волю Отца и изъявляет готовность умереть за людей. Он, наконец, принимает поругание, уничижение и распятие, умирает на кресте как преступник, но в третий день воскресает из гроба и является ученикам.

Евангелие неопровержимо свидетельствует о богочеловечестве Христа. Будучи книгой богодухновенной, оно, однако, написано живыми людьми, каждый из которых описывает события так, как он их видел и воспринимал, или как он о них слышал от очевидцев. Под “богодухновенностью” священных книг понимается совместное творчество людей и Святого Духа — их сотрудничество, synergia. Между четырьмя евангелистами существуют незначительные разногласия в деталях, что свидетельствует не о противоречии между ними, а то, что они дополняют один другого: если бы повествования были абсолютно тождественны, это говорило бы о том, что или их авторы друг с другом советовались или они друг у друга списывали. Евангелия — это свидетельства очевидцев, в которых каждый факт достоверен, но излагается с точки зрения того или иного конкретного наблюдателя.

Христос веры: две природы.

Священное Писание является главным источником нашего знания о Боге и о Христе. Но Писание может быть понято неправильно, когда человек не знает или игнорирует Апостольское Предание: все еретики любят цитировать тексты из Писания, которые они интерпретируют по-своему. Поэтому необходим четкий критерий правильного понимания Библии: им является Священное Предание, частью которого Писание является. Священное Предание, сохраняемое с Апостольских времен, включает в себя многовековой опыт жизни Церкви, отраженный в деяниях и вероопределениях Вселенских Соборов, в творениях Святых Отцов, в литургической практике.

Священное Предание не является просто дополнением к Писанию: оно свидетельствует о постоянном и живом присутствии Христа в Церкви. Весь пафос Нового Завета в том, что его авторы были “свидетелями” того, “что было от начала, что они слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали своими руками — о Слове жизни, ибо жизнь явилась, — писал ап. Иоанн — и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам” (1Ин. 1:1-2). Но Христос продолжает жить в Церкви, и опыт соприкосновения с Ним, жизни в Нем, порождает новые стороны в Его изначальном откровении, которые запечатлевается в Предании. Евангелие говорило о Христе как Боге и человеке, но церковному Преданию предстояло сформулировать догмат о соединении Божества и человечества во Христе. Разработкой этого догмата занимались в эпоху христологических споров (IV-VII вв.).

Во второй половине IV века Аполлинарий Лаодикийский учил, что предвечный Бог Логос воспринял человеческую плоть и душу, но не воспринял человеческий ум: вместо ума у Христа было Божество, соединившееся с человечеством и составившее с ним одну природу. Отсюда знаменитая формула Аполлинария, впоследствии ошибочно приписанная святому Афанасию: “одна природа Бога Слова воплотившаяся.” По учению Аполлинария, Христос не вполне единосущен нам, так как не имеет человеческого ума. Он является “небесным человеком,” лишь воспринявшим человеческую оболочку, но не ставшим полноценным земным человеком. Некоторые последователи Аполлинария говорили, что Логос воспринял только человеческое тело, а душа и дух у Него Божественны. Иные шли дальше и утверждали, что Он и тело принес с неба, а прошел через Святую Деву, “как через трубу.”[109]

Противниками Аполлинария и представителями другого течения в христологии стали Диодор Тарсийский и Феодор Мопсуэтский, учившие о сосуществовании во Христе двух отдельных самостоятельных природ, которые соотносятся следующим образом: Бог Логос вселился в человека Иисуса, Которого Он избрал и помазал, с Которым “соприкоснулся” и “сжился.” Соединение человечества с Божеством, согласно Феодору и Диодору, было не абсолютным, а относительным: Логос жил в Иисусе как в храме. Земная жизнь Иисуса, по Феодору, есть жизнь человека в соприкосновении с Логосом. “Бог от вечности предвидел высоконравственную жизнь Иисуса и в виду этого избрал Его органом и храмом Своего Божества.” Поначалу, в момент рождения, это соприкосновение было неполным, но по мере духовного возрастания и нравственного совершенствования Иисуса оно становилось полнее. Окончательное обожествление человеческой природы Христа произошло уже после Его искупительного подвига.[110]

В V веке ученик Феодора Несторий, патриарх Константинопольский, вслед за своим учителем, резко различал между двумя природами во Христе, отделив Господа от “образа раба,” храм от “Живущего в нем,” Вседержителя Бога от “споклоняемого человека.” Несторий предпочитал называть Пресвятую Деву Марию Христородицей, а не Богородицей на основании того, что “Мария не родила Божество.” Волнения в народе по поводу термина “Богородица” (народ не хотел отказываться от этого освященного традицией именования Святой Девы), а также острая критика несторианства святым Кириллом Александрийским привели к созыву в 431 году в Ефесе III Вселенского Собора, сформулировавшего (хотя и не окончательно) учение Церкви о Богочеловеке.

Ефесский собор говорил о Христе преимущественно в терминологии святителя Кирилла, учившего не о “соприкосновении,” а о “соединении” двух природ во Христе. В воплощении Бог усвоил Себе человеческую природу, оставшись при этом Тем, Кем был: то есть будучи совершенным и всецелым Богом, Он стал полноценным человеком. В противовес Феодору и Несторию святой Кирилл постоянно подчеркивал, что Христос — одна нераздельная личность, одна ипостась. Таким образом, отказ от термина “Богородица” означает отрицание тайны Боговоплощения, потому что Бог Слово и человек Иисус — одно и то же Лицо: “Мы научены от Божественного Писания и Святых Отцов исповедовать Одного Сына, Христа и Господа, то есть Слово от Бога Отца, Рожденное от Него прежде веков, образом неизреченным и подобающим только Богу, и Его же в последние времена нас ради Рожденного от Святой Девы по плоти, и так как она родила Бога Вочеловечившегося и Воплотившегося, то именуем ее Богородицей. Один есть Сын, Один Господь Иисус Христос и до воплощения, и после. Не было двух различных сынов: одного Слова от Бога Отца, а другого — от Святой Девы. Но веруем, что Тот же Самый предвечный и по плоти от Девы рожден.”[111]

Настаивая на единстве личности Христа, святой Кирилл, однако, употреблял и сомнительную формулу Аполлинария “одна природа Бога Слова воплотившаяся,” думая, что эта формула принадлежит святому Афанасию Александрийскому. Святитель Кирилл, в отличие от предшествовавших ему по времени Каппадокийцев, употреблял термин “природа” (ousia) как синоним термина “ипостась” (hypostasis), что, как вскоре выяснилось, стало источником новых недоумений в восточно-христианской христологии.

Новая волна христологических споров середины V в. была связана с именами Диоскора, преемника святителя Кирилла на Александрийской кафедре, и столичного архимандрита Евтихия. Они говорили о полном “слиянии” Божества и человечества в “одну природу Бога Слова воплотившуюся”: формула Аполлинария-Кирилла стала их знаменем. “Бог умер на кресте” — так выражались сторонники Диоскора, отрицая возможность говорить о некоторых действиях Христа как о действиях человека.[112] Евтихий после долгих уговоров принять учение о двух природах во Христе со следующей оговоркой: “Исповедую, что Господь наш состоял из двух природ до соединения, а после соединения исповедую одну природу.”[113]

IV Вселенский Собор, созванный в 451 году в Халкидоне, осудил монофизитство и отказался от аполлинариевой формулы “одна природа воплотившаяся,” противопоставив ей формулу “одна ипостась Бога Слова в двух природах — божественной и человеческой.”[114] Православное учение еще до начала Собора было выражено святителем Львом, папой Римским: “Одинаково опасно признавать во Христе только Бога без человека или только человека без Бога... Итак, в целостной и совершенной природе истинного человека родился истинный Бог, весь в Своем, весь в нашем... Тот, Кто есть истинный Бог, Тот же есть истинный человек. И ни малейшей неправды нет в этом единении, так как совместно существуют и смирение человека, и величие Божества... Одно из них блистает чудесами, другое подвергается уничижению... Смиренные пелены показывают младенчество ребенка, а лики ангелов возвещают величие Всевышнего. Алкать, жаждать, утомляться и спать, очевидно, свойственно человеку, а пять тысяч человек насытить пятью хлебами, самарянке подать воду живую, ходить во водам моря, заставить успокоиться поднимающиеся волны, запретить ветру, без сомнения, свойственно Богу.”[115] Каждая природа, таким образом, сохраняет полноту своих свойств, но Христос не делится на два лица, оставаясь единой ипостасью Бога Слова.

В догматическом вероопределении Собора указывается, что Христос единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству, а также что две природы во Христе соединены “неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно.”[116] Эти чеканные формулировки показывают, какой глубины и зрелости достигла богословская мысль Восточной Церкви в V веке, и вместе с тем — с какой осторожностью пользовались Отцы терминами и формулами, пытаясь “выразить невыразимое.” Все четыре термина, говорящие о соединении природ, строго апофатические — начинаются с приставки “не.” Это потому, что соединение двух природ во Христе есть тайна, превосходящая ум, и никакое слово не в силах описать ее. С точностью говорится лишь, как не соединены природы — во избежание ересей, сливающих, смешивающих, разделяющих их. Но сам образ соединения остается непостижимым для нас.

Две воли Христа.

В VI веке некоторые богословы говорили о том, что во Христе надо исповедовать две природы, но не самостоятельные, а имеющие одно “богомужное действие,” одну энергию, отсюда название ереси — моноэнергизм. К началу VII века сформировалось еще одно течение — монофелитство, исповедовавшее во Христе одну волю. Оба течения отвергали самостоятельность двух природ Христа и учили о полном поглощении Его человеческой воли Божественной волей. Монофелитские взгляды насаждали три патриарха — Гонорий папа Римский, Сергий Константинопольский и Кир Александрийский. Они надеялись путем компромисса примирить православных с монофизитами.

Главными борцами против монофелитства в середине VII века стали константинопольский монах преподобный Максим Исповедник и папа Мартин, преемник Гонория на Римской кафедре. Святой Максим учил о двух энергиях и двух волях во Христе: “Христос, будучи по природе Богом, пользовался волей, которая была по природе божественной и отеческой, ибо у Него с Отцом одна воля. Будучи же человеком по природе, он также пользовался природной человеческой волей, которая нисколько не противостояла воле Отца.”[117] Человеческая воля Христа, хотя находилась в гармонии с Божественной волей, была самостоятельной. Это особенно видно на примере гефсиманской молитвы Спасителя: “Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты” (Мф. 26:39). Такая молитва не была бы возможной, если бы человеческая воля Христа была поглощена Божественной.

Святой Максим за свое исповедание евангельского Христа подвергся суровому наказанию: у него был вырезан язык и отсечена правая рука. Он умер в ссылке, так же как и папа Мартин. Но состоявшийся в 680-681 годах в Константинополе VI Вселенский Собор полностью поддержал учение святого Максима: “Проповедуем... что в Нем (во Христе) две природных воли или желания, и два природных действия нераздельно, неизменно, неразлучно, неслитно. Эти две природные воли не противоположны одна другой... но Его человеческая воля... подчиняется божественной и всемогущей воле.”[118] Как полноценный человек, Христос обладал свободой воли. Тем не менее Человеческая воля безгрешного Христа свободно избирает только добро — так что никакого конфликта между ней и Божественной волей нет.

Так в богословском опыте Церкви раскрывалась тайна богочеловеческой личности Христа — Нового Адама и Спасителя мира.

Искупление.

В Новом Завете Христос назван “Искупителем,” принесшим Себя в жертву “искупления” за грехи людей (Мф. 20:28, 1Кор. 1:30). “Искупление” — славянский перевод греческого слова litrosis, означающего “выкуп,” то есть сумму денег, уплата которой дает рабу освобождение, а приговоренному к смерти — жизнь. Человек через грехопадение подпал в рабство греху (Ин. 8:24 и др.), и требуется искупление, чтобы освободить его от этого рабства.

Древне-церковные писатели ставили вопрос: кому Христос заплатил этот выкуп за людей? Некоторые полагали, что выкуп заплачен диаволу, у которого в рабстве находился человек. Так, например, Ориген утверждал, что Сын Божий предал Свой дух в руки Отца, а душу отдал диаволу в качестве выкупа за людей: “Кому Искупитель дал душу Свою в выкуп за многих? Не Богу, а... диаволу... Как выкуп дана за нас душа Сына Божия, а не дух Его, ибо Он уже прежде предал его Отцу со словами: “Отче, в руки Твои предаю дух Мой,” также и не тело, потому что об этом мы ничего не находим в Писании.”[119] За такое понимание искупления упрекал Оригена святитель Григорий Богослов: “Если великая и преславная кровь Бога, архиерея и жертвы дана как цена искупления лукавому, то как это оскорбительно! Разбойник получает не только цену выкупа от Бога, но и самого Бога!”[120]

Святитель Григорий Нисский трактует искупление как “обман” и “сделку с диаволом”: Христос, чтобы выкупить людей, предлагает ему Свою собственную плоть, “спрятав” под ней Божество; диавол бросается на нее как на приманку, но глотает вместе с приманкой “крючок,” то есть Божество, и погибает.[121] На вопрос о том, не является ли “обман” безнравственностью, несвойственной Божеству, святой Григорий отвечает, что так как диавол сам обманщик, то вполне справедливо было со стороны Бога тоже обмануть Его: “(Диавол) употребил обман к растлению естества, а справедливый, благой и премудрый (Бог) измышлением обмана воспользовался к спасению растленного, благодетельствуя не только погибшему (человеку), но и самому причинившему нашу погибель (диаволу)... Поэтому и самому противнику, если бы восчувствовал он благодеяние, не показалось бы совершенное несправедливым.”[122]

Некоторые другие Отцы тоже говорят о том, что диавол “обманулся,” но не идут так далеко, чтобы утверждать, что Бог его обманул. Так, в Огласительном слове, приписываемом святому Иоанну Златоусту (оно читается на Пасхальной утрени), говорится, что ад был “осмеян” Воскресением Христа и “попался” на том, что не заметил под видимым человеком невидимого Бога: “Ад огорчился, встретив Тебя долу: огорчился, потому что упразднился, огорчился, потому что был осмеян... Принял тело — и коснулся Бога, принял землю — и встретил небо, принял, что видел — и попался в том, чего не видел.”[123] В одной из трех коленопреклонных молитв, читаемых в праздник Пятидесятницы, говорится, что Христос “началозлобнаго и глубинного змия богомудростным льщением (т.е. обманом) уловил.”[124]

По другой трактовке, выкуп был заплачен не диаволу, так как он не имеет власти над человеком, а Богу Отцу. Западный богослов Ансельм Кентерберийский в XI веке писал, что грехопадением человека была прогневана Божественная Правда, которая требовала удовлетворения (лат. satisfactio), но, так как никаких человеческих жертв не было достаточно, чтобы ее удовлетворить, Сын Божий Сам приносит ей выкуп. Смерть Христа удовлетворила Божий гнев, и человеку возвращена благодать, для усвоения которой ему нужно иметь некоторые заслуги — веру и добрые дела.[125] Но так как опять же у человека нет этих заслуг, то он может черпать их у Христа, обладающего сверхдолжными заслугами, а также и у святых, которые совершили в своей жизни больше добрых дел, чем это было необходимо для их личного спасения, а потому имеют как бы излишек, которым могут делиться. Эта теория, родившаяся в недрах латинского схоластического богословия, носит юридический характер и отражает средневековые представления об оскорблении чести, требующем сатисфакции. Смерть Христа при таком понимании не упраздняет грех, а лишь избавляет человека от ответственности за него.

Теория сатисфакции частично проникла в русское академическое богословие, которое находилось в XVIII-XIX столетиях под влиянием латинской схоластики. Так, например, в “Пространном христианском катехизисе” написано: “Его (Христа) вольные страдания и крестная смерть за нас, будучи бесконечной цены и достоинства, как смерть безгрешного и Богочеловека, есть и совершенное удовлетворение правосудию Божию, осудившему нас за грех на смерть, и безмерная заслуга, приобретшая ему право без оскорбления правосудия подавать нам, грешным, прощение грехов и благодать для победы над грехом.”[126] Обилие юридических терминов (цена, заслуга, удовлетворение, оскорбление, правосудие, право) свидетельствует о том, что подобное понимание ближе к средневековой схоластике, чем к воззрениям Отцов Восточной Церкви.

В Восточной Церкви реакцией на западное учение об искуплении как сатисфакции был Константинопольский Собор 1157 г., участники которого, опровергая ересь “латиномудрствующего” Сотириха Пантевгена, согласились, что Христос принес искупительную жертву всей Святой Троице, а не одному Отцу: “Христос добровольно принес Себя в жертву, принес же Самого Себя по человечеству, и Сам принял жертву как Бог вместе с Отцом и Духом... Богочеловек Слово... принес спасительную жертву Отцу, Самому Себе, как Богу, и Духу, Которыми человек призван из небытия к бытию, Которых он и оскорбил, преступив заповедь, и с Которыми произошло примирение страданиями Христа.”[127] О том, что Христос одновременно приносит и принимает жертву, говорится в священнической молитве, читаемой на Литургиях Иоанна Златоуста и Василия Великого: “Ты бо еси приносяй и приносимый, и приемляй, и раздаваемый, Христе Боже наш.” В одной из проповедей святителя Кирилла Иерусалимского сказано: “Младенца вижу, приносящего законную жертву на земле, но Его же вижу принимающим жертвы от всех на небесах... Сам Он — Дары, Сам — Архиерей, Сам — жертвенник, Сам — очистилище, Сам — Приносящий, Сам и Приносимый как жертва за мир. Сам — огонь сущий, Сам — всесожжение, Сам — древо жизни и познания, Сам — меч Духа, Сам — Пастырь, Сам — жрец, Сам — Закон, Сам же и исполняющий этот закон.”[128]

Многие древне-церковные авторы вообще избегают говорить о “выкупе” в буквальном смысле, понимая под искуплением примирение человечества с Богом и усыновление Ему. Они говорят об искуплении как о проявлении любви Божьей к человеку. Этот взгляд находит подтверждение в словах апостола Иоанна Богослова: “Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин. 3:16). Не гнев Бога Отца, а Его любовь является причиной крестной жертвы Сына. По мысли преподобного Симеона Нового Богослова, Христос приносит искупленное Им человечество в дар Богу, окончательно освобождая его от власти диавола.[129] Так как человек порабощен диаволу от самого своего рождения в течение всей жизни, Господь проходит через всякий возраст, чтобы на каждом этапе развития человека диавол оказался побежденным: Христос “воплотился и родился... освящая зачатие и рождение, И понемногу возрастая, благословил всякий возраст... сделался рабом, приняв образ раба — и нас, рабов, снова возвел в достоинство господ и сделал господами и властителями самого диавола, который прежде был нашим тираном... сделался проклятием, будучи распят... и Своей смертью умертвил смерть, воскрес — и уничтожил всю силу и энергию врага, имевшего власть над нами через смерть и грех.”[130]

Воплотившийся Христос, будучи во всем подобен нам, благоволит пройти через все трудности, испытания и страдания, которыми насыщена человеческая жизнь. Восклицание Спасителя на кресте “Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?” (Мф. 27:46) есть кульминация Его голгофского страдания. Но великая тайна этой минуты в том, что Божество Христа ни на мгновение не разлучалось с человечеством — Бог не оставлял Его, хотя Он как человек чувствует человеческую богооставленность... И даже когда тело умершего Христа лежало во гробе, а душа Его сошла в ад, Божество не разлучалось с человечеством: “Во гробе плотски, во аде же с душою, яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцом и Духом, вся исполняяй, неописанный” (тропарь праздника Пасхи Христовой). Христос одновременно и в аду, и в раю, и на земле, и на небе, и с людьми, и с Отцом и Духом — все наполняет Собою, не будучи “описуем,” то есть ограничен чем-либо.

Во Христе осуществляется единение Бога с человеком. “Видишь ли глубину таинств? — пишет преподобный Симеон Новый Богослов. — Познал ли беспредельное величие преизобильной славы?.. (Христос) будет иметь с нами такое же единение по благодати, какое Он Сам имеет с Отцом по природе... Ту славу, которую дал Отец Сыну, дает и нам Сын по благодати... Став однажды родственником нашим по плоти и сделав нас сопричастниками Своего Божества, Он (тем самым) сделал нас Своими родственниками... Мы имеем со Христом такое же единение... какое имеет муж с женой своей и жена с мужем.”[131] Во Христе обновляется и воссозидается человек. Искупительный подвиг Христа совершен не ради абстрактной “массы” людей, но ради каждого конкретного человека. Как говорит тот же преподобный Симеон, “Бог послал Сына Своего Единородного на землю для тебя и для твоего спасения, потому что предузнал тебя и предопределил тебе быть братом и сонаследником Его.”[132]

Во Христе получает оправдание, завершение и смысл вся история человека, включая его грехопадение и изгнание из рая. Царство Небесное, даруемое Христом тому, кто верует в Него, есть нечто гораздо большее, чем первозданный рай; это “нетленное, нескверное и неувядающее наследие,” по словам апостола Петра (1Пет. 1:4), это “третье небо,” о котором апостол Павел не смог ничего сказать, потому что “неизреченные глаголы,” звучащие там, превосходят всякое человеческое слово (2 Кор. 12:2-4). Воплощение Христа и Его искупительный подвиг имеют для человека большее значение, чем даже само сотворение человека. С момента Боговоплощения наша история как бы начинается заново: человек вновь оказывается лицом к лицу с Богом, столь же близким, а может быть — еще более близким, чем в первые минуты существования людей. Христос вводит человека в “новый рай” — Церковь, где Он царствует и человек царствует вместе с Ним.

На кого распространяется действие искупительной жертвы Христа? Евангельское слово отвечает: на всех уверовавших во Христа (“кто будет веровать и крестится, спасен будет” Мр. 16:16). Вера во Христа делает нас детьми Божьими, родившимися от Бога (Ин. 1:12-13). Через веру, Крещение и жизнь в Церкви мы становимся сонаследниками Царства Божьего, освобождаемся от последствий грехопадения, воскресаем вместе со Христом и приобщаемся жизни вечной.

Во Христе достигается цель существования человека — приобщение к Богу, соединение с Богом, обожение. “Сын Божий становится Сыном человеческим, чтобы сын человеческий стал сыном Божьим,” — говорит священномученик Ириней Лионский.[133] Еще лаконичнее выразил ту же мысль святитель Афанасий Великий: “Он вочеловечился, чтобы мы обожились.”[134] Преподобный Максим Исповедник говорит: “Твердое и верное основание надежды на обожение для естества человеческого есть вочеловечение Бога, в такой мере делающее человека богом, в какой Сам Бог сделался человеком. Ибо явно, что сделавшийся человеком без греха может обожить и естество (человеческое) без преложения в Божество, в такой мере возвысив его до Себя, в какой Сам смирил Себя ради человека.” Преподобный Максим называет Бога “желающим спасения и алчущим обожения” людей.[135] По Своей безмерной любви к человеку Христос взошел на Голгофу и претерпел крестную смерть, которая примирила и воссоединила человека с Богом.

Антология.

Если кто говорит, что Христос, как через трубу, прошел через Деву, а не образовался в ней вместе божески и человечески... если кто говорит, что в Деве образовался человек и потом уступил место Богу... если кто верит в двух сынов — одного от Бога и Отца, а другого от Матери, а не одного и того же... если кто говорит, что во Христе Божество, как в пророке, благодатно действовало, а не существенно сопряжено и сопрягается... если кто не поклоняется Распятому, то да будет он анафема и да причтется к богоубийцам.

Святитель Григорий Богослов

Что унизительнее для Бога, чем образ раба? Что смиреннее для Царя всяческих, чем добровольно войти в тесное общение с нашей немощной природой? Царь царствующих и Господь господствующих принимает образ раба; Судия всех делается данником властителей; Владыка твари... не обретает места в гостинице, но полагается в яслях бессловесных; чистый и непорочный не отвращается скверн человеческого естества, но, пройдя все степени нашего убожества, претерпевает, наконец, самую смерть. Взирайте на величие Его самоуничижения; Жизнь вкушает смерть; Судия ведется в претор; Владыка всякой жизни подвергается приговору судьи; Царь всех надмирных сил предается в руки палачей.

Святитель Григорий Нисский

Итак, мы исповедуем, что Господь наш Иисус Христос, единородный Сын Божий, есть совершенный Бог и совершенный человек, (состоящий) из разумной души и тела, что Он рожден прежде веков от Отца по Божеству, а в последнее время, ради нас и нашего спасения, от Марии Девы по человечеству; что Он единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству, ибо (в Нем) совершилось соединение двух естеств. Поэтому мы и исповедуем одного Христа, одного Сына, одного Господа. На основании такого неслитного соединения мы исповедуем Пресвятую Деву Богородицей, потому что Бог Слово воплотился и вочеловечился и в самом зачатии соединил с Собою храм, воспринятый от Нее... Бог Слово сошел с небес на землю и, приняв вид раба, истощил Себя, и назван Сыном человеческим, оставаясь тем, чем был, то есть Богом.