Жанну судили не как политическую преступницу

Кроме того, процесс Жанны, в отличие от дела Кейсмента, не был

национальным политическим процессом. Суды церковные и инквизиционные (в

случае с Жанной это была комбинация обоих видов) были судами

христианскими, иначе говоря, интернациональными, и судили ее не как

предательницу, а как еретичку, богохульницу, колдунью и идолопоклонницу.

Ее так называемые преступления считались не политическими, совершенными

против Англии или бургундской фракции во Франции, а против Бога и норм

христианской морали. И хотя идея национализма в современном его понимании

была настолько чужда средневековой концепции христианского общества, что

ее вполне могли вменить в вину Жанне как еще один вид ереси, этого,

однако, не сделали, и опрометчиво было бы предполагать, чтобы политическая

пристрастность собрания асессоров-французов обратилась бы решительно в

пользу чужаков (даже если бы те вели себя во Франции с крайней

предупредительностью, а не наоборот) и против француженки, победившей этих

чужаков.

Трагическая сторона процесса заключалась в том, что Жанна, как и

большинство подсудимых, которым предъявлены обвинения более серьезные, чем

простое нарушение десяти заповедей, не понимала, за что ее судят. Она

имела гораздо больше общего с Марком Твеном, нежели с Пьером Кошеном. Ее

преданность Церкви очень отличалась от преданности епископа и, с его точки

зрения, по сути говоря, не выдерживала пристальной критики. Жанна находила

радость в утешениях, которые предлагает Церковь натурам чувствительным;

исповедь и причастие были для нее наслаждением, по сравнению с которым

вульгарные чувственные радости не стоили ничего. Молитва для нее была

чудесной беседой с тремя любимыми святыми. Ее набожность казалась

чрезмерной людям формально благочестивым, для которых религия - всего лишь

обязанность. Но когда Церковь не доставляла ей любимых наслаждений, да еще

требовала принять ее, Церкви, истолкование воли Господней и поступиться

своим, Жанна отказывалась наотрез и давала понять, что, по ее

представлениям, католической является та церковь, во главе которой стоит

папа Иоанна. Могла ли Церковь это терпеть, когда только она уничтожала

Гуса и наблюдала за деятельностью Уиклифа с возрастающим негодованием,

которое привело бы и его на костер, не умри он естественной смертью до

того, как гнев обрушился на него - уже посмертно? А между тем ни Гус, ни

Уиклиф не были так дерзко непокорны, как Жанна: оба были церковными

реформаторами вроде Лютера, тогда как Жанна всегда, подобно миссис Эдди,

готова была подменить собою святого Петра, эту скалу, на которой зиждется

Церковь, и, подобно Магомету, всегда располагала личным откровением,

полученным от Бога на каждый случай жизни и пригодным для разрешения

любого вопроса.

Чудовищность претензий Жанны явствует из того, что сама она ее не

сознавала. Мы называем это непонимание наивностью, ее друзья называли

простоватостью. Ее решение встававших перед нею проблем всегда казалось и

чаще всего действительно было чрезвычайно здравым и трезвым, и когда оно

приходило к ней в форме откровения, для нее это было чем-то само собой

разумеющимся. Как могли здравый смысл и нечто само собой разумеющееся

казаться ей столь ужасной штукой - ересью? Когда в поле ее зрения попадали

конкурентки-пророчицы, она немедленно ополчалась на них, как на лгуний и

обманщиц, но считать их еретичками ей и в голову не приходило. Она

находилась в состоянии непрошибаемого неведения относительно мнения Церкви

на ее счет, и Церковь не могла выносить дольше ее претензий, - либо надо

было сложить свои полномочия, либо дать Жанне место рядом с Троицей при

жизни, еще в отроческом возрасте, что было немыслимо. Таким-то образом

неудержимая сила встретила на своем пути непоколебимое препятствие и

раздула сильнейший жар, который и испепелил бедную Жанну.

Марк и Эндру разделили бы с ней и неведение, и ее участь, если бы за

них взялась инквизиция, потому-то их описания суда так же нелепы, как были

бы нелепы ее собственные, умей она писать. Об их предположении, что Кошон

- заурядный злодей, а вопросы, задаваемые Жанне, - ловушки, можно сказать

лишь: да, оно поддержано расследованием, реабилитировавшим ее двадцать

пять лет спустя. Однако реабилитация эта так же лжива, как и

противоположная процедура, проделанная с Кромвелем реакционными

сторонниками Реставрации. Кошона выкопали, и тело его выбросили в сточную

канаву. Ничего не было проще, чем обвинить его в подлоге, а весь судебный

процесс объявить на этом основании бессмыслицей. Именно этого желали все,

начиная от Карла Победоносного, чьи заслуги неразрывно связаны с заслугами

Девы, и кончая патриотически и националистически настроенным

простонародьем, боготворившим память Жанны. Англичан прогнали, и приговор

в их пользу стал бы поруганием трона и патриотизма, который привела в

действие Жанна.

Мы отнюдь не захвачены непреодолимым стремлением ни к политическим

выгодам, ни к популярности, и поэтому у нас нет оснований для

предубежденности. Для нас первый суд сохраняет законную силу, а

реабилитацией можно было бы и пренебречь, если бы не огромное количество

серьезных показаний, свидетельствующих об обаянии личности Жанны. Но тогда

возникает вопрос: каким же образом Церковь перешагнула через вердикт

первого суда и канонизировала Жанну пять столетий спустя?