Глава III. О вероучительных источниках
В III главе, "О вероучительных источниках" г-н Зайцев пишет: "Если собрать и отделить из текста рассматриваемой брошюры всю обличительную "накипь", то в итоге все претензии ее автора к А.И.Осипову можно будет свести только к одной богословской проблеме - возможно ли посмертное соединение со Христом, т.е. спасение, для людей, которые по независящим от них причинам не смогли соединиться с Ним в земной жизни через веру, Крещение, евхаристию? Именно с этой принципиальной проблемой непосредственно связаны я все частные богословские положения, которых о. Рафаил в той или иной мере касается".
Господин Зайцев упрекает меня за обличительные ярлыки, "рассчитанные на эмоциональный эффект". Между тем, сам он на брезгает употреблять против меня такие выражения, как "обличительная накипь", в общем поступает согласно выражению древних философов, к которым он неравнодушен: "Что можно Юпитеру, то нельзя быку". Упрекая меня в некорректности, он почему-то не хочет показать в своей брошюре пример корректности. Если эту брошюру написал г-н Зайцев, а не псевдо-Зайцев (в современных академиях уже считается хорошим тоном и знаком солидной научной подготовки ставить перед именами авторов слово "псевдо"), то все-таки учителя г-на Зайцева должны были проверить и скорректировать эту брошюру. Я полагаю, что г-н Зайцев усвоил их стиль и тактику и, отвечая г-ну Зайцеву, я в какой-то мере отвечаю г-ну Осипову.
А.А.Зайцев пишет, что "...все претензия г-ну Осипову можно будет свести только к одной богословской проблеме: возможно ли посмертное соединение со Христом, т.е. спасение, для людей, которые по независящим от них причинам не смогли соединиться с Ним в земной жизни через веру, Крещение, евхаристию?"
С этим заключением можно согласиться с некоторой оговоркой: это, не просто одна богословская проблема, а главнейшая из них. Вера, Крещение и евхаристия - это не условий договора, который надо исполнить; это не дань, которую должник обязан заплатить, чтобы выйти из долговой ямы; простите за мое дерзкое сравнение, это не претензия Бога к грешнику, которую можно простить, если человек не имеет средств, чтобы выплатить долг или возможности исполнить пункты договора.
Вера, Крещение, евхаристия относятся непосредственно к самому человеку, его личности, его природе, его общению с духовным миром. Через Крещение и евхаристию он становится новым творением. Благодать изменяет его личность, одухотворяет его природу, преображает его душу, освящает все силы души, воскрешает дух и приготовляет человека к посмертной встрече с Христом.
Если бы Таинства были только символическим языком, а вера - не глубочайшей силой души (у некоторых богословов есть выражение: "Человек есть то, во что он верит"), тогда можно было бы говорить об изменении человеческой личности после смерти; но сама вечность является продолжением того, что мы приобрели на земле, а через веру и Таинства мы приобретаем благодать - единственную возможность и силу, которая может соединить душу с Богом.
Господин Осипов заменяет все это моралью неискупленного и неосвященного человека. Преподобный Марк Подвижник говорит: "Без благодати человек не может сделать истинного добра". Мало увидеть Христа в загробной жизни, сатана часто видит Его и остается сатаной (см."Книгу Иова"), надо стать свойственным Ему, родным Ему, способным к богообщению через благодать. Независимые от человека причины могут освободить его от наказания - огненных геенских мук, но не сделать душу иной - преображенной и христоподобной.
В проповеди на Крещение Григорий Богослов говорит со всей определенностью, что желание креститься не может заменить Таинства Крещения. В концепции г-на Осипова вообще становится непонятным смысл земной жизни, как трамплина к вечности. Язычник из области незнания попадает после смерти в область очевидности, минуя область веры, как состояния свободного нравственного выбора. На земле он детерминизирован (обусловлен) незнанием, на небесах будет детерминизирован очевидностью,- где же свободный выбор? Г-н Осипов переносит его в область естественной морали, как подготовки для вечности. Апостол Павел говорит: "Без веры невозможно угодить Богу". Допуская спасение вне веры, г-н Осипов отвечает ап. Павлу: "Можно, да еще как". Крещение и евхаристия - это жизнь души, которая не восполняются посмертно.
Господин Зайцев далее пишет: "Как это ни парадоксально, но в тексте архим. Рафаила нет ссылок на святоотеческие творения и почти нет - на свидетельства Священного Писания".
Я действительно не делал ссылок на тексты Священного Писания именно потому, что считал, что они общеизвестны, а для тех, кто не изучал Священного Писания и не знает учения Церкви об этих предметах, хотя бы в объеме катехизиса, вопросы, поднятые в моей брошюре, вообще будут непонятны. Но из замечания г-на Зайцева может создаться впечатление, что мои обвинения не имеют подтверждения в Священном Писании и у Святых Отцов, и я основываюсь только на своем личном мнении. Поэтому, исполняя пожелание г-на Зайцева, я приведу требуемые свидетельства о необходимости Крещения для всех.
1) Свидетельство Самого Христа: Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в царствие Божие (Ин. 3, 5). Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет (Мк. 16, 16).
2) Свидетельство апостолов: Да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа во оставление грехов и приимет дар
Святаго Духа (Деян. 10, 46-48); Он (Бог) спас нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения (так называли апостолы и святые отцы Крещение) и обновления Святым Духом, Которого излил на нас обильно через Иисуса Христа, Спасителя нашего, чтобы оправдавшись Его благодатью мы по упованию сделались наследниками вечной жизни (Тит. 3, 5-7). Профессор Осипов в этом отношении держится другого мнения, а именно, что Бог спас бы нас по делам праведности.
3) Свидетельства Святых Отцов. Святитель Кирилл Иерусалимский пишет: "Тот, кто хотя бы был добр по делам, но не получил запечатления водою не войдет в царство небесное. Слово дерзновенно, но не мое; ибо так определил Иисус!" (Огласительное поучение, 3).
Василий Великий пишет: "Почему мы христиане? Всякий скажет: по вере. А каким образом спасаемся? Таким, что возрождаемся, именно благодатью, подаваемой в Крещении. Ибо чем спастись?" ("О Святом Духе", гл.10).
О том, что без благодати невозможно спастись и даже помыслить доброе, свидетельствует Карфагенский собор (V в.) в своих постановлениях против Пелагия. Свои постановления он утвердил анафематизмами против тех, кто думает спастись без благодати, одими человеческими силами.
Как видно из дальнейших рассуждений г-на Зайцева в главе "Отношения к анафематизмам", он их не особенно боится. Надо сказать, что вопрос о невозможности спасения без благодати настолько волновал древнюю Церковь и Святые Отца придавали ему такую важность, что против Пелагия, учившего, что помощь благодати для спасения необязательна, было созвано около двадцати соборов, осуждавших его, как еретика.
Если мои ссылки г-на Зайцева не удовлетворят и он останется при своем мнении, что все это придумал я сам, то советую ему хотя бы прочитать книгу "Уроки христианской веры" протоиерея Григория (Дьяченко), представляющей собой тематический сборник библейских и святооточеских текстов. Там он найдет подборку цитат на заданные мне вопросы в более широком спектре, и этим восполнит свои теологические познания.
Далее г-н Зайцев пишет: "Не знаю, в какой духовной школе учился архим. Рафаил, но приходится лишь удивляться его уверенности, что "принцип, называемый "согласием Святых Отцов"... отражен в символических книгах Церкви, которыми... в настоящее время являются "Окружные послания восточных патриархов" от 1723 и 1848 гг., а также книга "Исповедание Православной Церкви".
Господин Зайцев считает это заявление странным, значит, по его мнению, по какой-то странной и необъяснимой ошибке все поместные Православные Церкви приняли вышеуказанные "Послания" и "Исповедание Православной Церкви" как символические книги, как голос вселенского Православия, хорошо не разобравшись в этом.
Господин Зайцев далее делает неверный вывод, будто я приравниваю символические книги к "вероисповеданию Вселенских Соборов". Между ними существует определенная градация. Апостольские правила, постановления Вселенских Соборов, поместных соборов и Святых Отцов, принятых в церковный канон, являются как бы конституцией Церкви, они обязательны для всех времен (кроме епитимийных правил и некоторых литургических постановлений, имеющих исторический характер).
Мы говорим здесь о вероопределениях, которые должны быть сохранены в неприкосновенности не только по духу, но и по букве. Что касается символических книг и катехизисов, то они являются критериями Православия и образцом веры не сами по себе, а по отношению к постановлениям Вселенских Соборов. Формы и структуры этих книг более зависят от исторических условий и современной им терминологии.
Эти книги содержат в себе чистое Православие. Однако по изложению они несовершенны, и поэтому в отличие от постановлений Вселенских Соборов здесь допускается определенная формальная и терминологическая корректировка. Но на самом деле мы видим другое,- желание богословов-модернистов дискредитировать их и убрать со своего пути.
Господин Зайцев делает вывод, что, якобы, по моему мнению, "....фактически получается, что авторы так называемых символических книг находились в отличие от Святых Отцов в состоянии "перманентного богодухновения", даже не будучи святыми".
Нет, г-н Зайцев, вы или не поняли меня или намеренно искажаете мою мысль из популистских целей. Здесь речь не о перманентном вдохновении авторов посланий, которое мы отрицаем даже у святых, а о принципе соборности. Восточные патриархи со своими синодами и соборы, на которых были утверждены символические книги, являлись представительством Вселенской Церкви высокой степени.
Эти символические книги были приняты поместными Церквями как чистое исповедание Православия. После Вселенских Соборов эти "Окружные послания" патриархов и "Исповедание веры" явились наиболее полными выразителями принципа соборности. Надо сказать, что ни в одной поместной Церкви не было высказано против них какое-нибудь возражение или несогласие с ними. Значит, они были не только подписаны патриархами с их синодами и утверждены на поместных соборах, но затем, "ратифицированы", или, если угодно, рецептированы, общим сознанием Церкви.
Что же касается святоотеческих произведений, то в них мы видим, с одной стороны, глубокие религиозные интуиции, доходящие до прозрения, с другой стороны, человеческое несовершенство и ограниченность. Здесь как бы аналогом соборности служит принцип согласия всех или большинства Отцов, а не ссылки на отдельные изречения, которые выбираются, как правило, для подтверждения собственных взглядов по принципу монтажа. Если бы Святые Отцы могли находиться в состоянии перманентного (постоянного) богодухновения, тогда их творения были бы равны Священному Писанию.
Господин Зайцев приводит имена ряда деятелей Церкви, которые, по его мнению, выступали с критикой символических книг, а именно, "Окружных посланий Восточных Патриархов 1723 и 1848 гг." и "Исповедания Православной веры". Он указывает на святителя Игнатия (Брянчанинова), священномученика Илариона (Троицкого), профессора Глубоковского и архиепископа Василия (Кривошеина). Из них только один, Василий Кривошеин, обращается непосредственно к патриаршим посланиям; об этом мы будем говорить ниже. Профессор Глубоковский пишет, что в Православии вообще нет символических книг "в техническом смысле этого слова" и проводит мысль, что единственно "правильным и подлинным учением Христа, во всей его первоначальности и неповрежденности" для Православия является само Евангелие Христово.
Это отдает баптизмом, но он смягчает свою мысль следующими словами: "Сама Православная Церковь вплоть до нынешнего времени не употребляет каких-либо особых "символических книг", удовлетворяясь общими традиционными памятниками, имеющими вероопределительный характер".
Таким образом, п-р Глубоковский все-таки признает, что в Православной Церкви всегда существовали общие традиционные памятники вероисповедального характера, к которым обращалась Церковь, и которые удовлетворяли ее. Какие же это "традиционные, вероопределительные памятники"?
Профессор Глубоковский и г-н Зайцев не уточняют этого весьма важного вопроса. Но ответ один. Речь идет о катехизисах, с апостольских времен всегда существовавших в Церкви, и о тех же символических книгах, которым г-н Глубоковский не дает определенного наименования.
Что же касается св. Игнатия (Брянчанинова) и св. Илариона (Троицкого), то они в цитациях, приведенных г-ном Зайцевым, вообще не упоминают патриаршии "Послания" и "Исповедание Православной веры", а выступают против схоластики и призывают сблизить православное богословие с богослужением Церкви, с чем мы также согласны.
Нужно сказать, что профессор Глубоковский отличался в церковных кругах рационализмом, выделявшим его даже в то смутное предреволюционное время из среды других профессоров Академии. Господин Зайцев пытается "поймать" меня путем логического силлогизма, чтобы, по словам Пастернака, "я пропал, как зверь в загоне". Вот его силлогизм. Первая посылка: я считаю свт. Илариона (Троицкого) крупным православным экклезиологом, между тем, он критикует символические книги, которые я называю "маяками Православия". Вторая посылка: людей, критикующих символические книги, я называю модернистами. Итог: или я должен назвать свт. Илариона модернистом, или получается замкнутый круг противоречий.
Но дело в том, что первой посылки как таковой не существует. Святитель Иларион в приведенной г-ном Зайцевым цитате критикует западное влияние, которое начало проникать в русские духовные школы задолго до посланий восточных патриархов, и одной из целей этих посланий было как раз предохранить православие, в том числе Русскую Церковь, от угрозы католического и протестантского влияния. Если бы архиепископ Иларион сказал бы хоть одно слово против патриарших посланий, то г-н Зайцев не пропустил бы его, как лакомую пищу. Но такого слова у свт. Илариона при богословском "обыске" не нашли. Такая ошибка г-на Зайцева называется в логике "расширением объема первой посылки".
Затем здесь вкралась второстепенная ошибка. Я указывал в своей статье на экклезиологическую позицию архиеп. Илариона Троицкого, что "вне Церкви нет спасения", а не занимался оценкой всех его богословских трудов. Это уже не в области логики, а в области нравственности называется нечестной интерпретацией слов оппонента.
Господин Зайцев в своих петушиных наскоках на Послания Восточных патриархов хочет представить читателям священномученика Илариона Троицкого своим союзником. Он задает риторический вопрос, из которого не видно, что сщмч. Иларион отрицал возможность спасения еретиков и иноверцев, т.е. тех, кто находится вне Православной Церкви.
Отвечу на это словами самого священномученика Илариона: "Тогда (в век апостольский) не оставалось места для нелепой мысли о том, будто христианство - одно, а Церковь - другое, будто возможно христианство помимо Церкви. Тогда вражда против Церкви была враждой и против христианства. Вражда же против Церкви во имя якобы какого-то христианства - это исключительно явление наших печальных дней. Когда христианство являлось в очах мира именно Церковью, тогда и самый этот мир ясно понимал и невольно признавал, что Церковь и христианство - одно и тоже". (Архимандрит Иларион. Христианства нет без Церкви. М. Сретенский монастырь. 1995 с. 10).
"Только в Церкви может жить, развиваться и спасаться человек, как и во всяком организме отдельные члены никогда не растут и не развиваются отдельно друг от друга, а всегда только в неразрывной связи со всем организмом. Без Церкви нет христианства; остается только христианское учение, которое само собой не может "обновить падшего Адама"" (Там же с. 24).
"Эту же мысль ясно выразил и святой Василий Великий в своем послании к епископу Амфилохию. Святой Василий говорит, что отступившие от Церкви и через раскол уже не имеют на себе благодати Святаго Духа. Эти мысли святого Василия Христова Церковь на VI Вселенском Соборе (правилом вторым) и на VII (правилом первым) утвердила как непреложную истину. Послание святого Василия к Амфилохию было признано каноническим, посему и доселе помещается в "Книге правил"" (Там же с. 30).
"Когда люди берут Евангелие, забывая, что его им дала Церковь, оно для них - будто Коран, сброшенный Аллахом с небес" (Там же с.40). "В бесцерковной форме христианство является одним только звуком, изредка сентиментальным, но всегда карикатурным и безжизненным" <Там же. С. 40.>. "Нет христианства, нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения,- ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!" (Там же с. 49).
Надо сказать, что свмч. Иларион Троицкий в своих экклезиологических трудах опирается главным образом на творения свмч. Киприана Карфагенского и блж. Августина, т.е. на тех богословов древней Церкви, имена которых вызывают у модернистов раздражение или хандру.
В числе критиков патриарших посланий г-н Зайцев упоминает имена патриарха Сергия, митрополита Антония (Храповицкого) и протоиерея Григория (Флоровского), но предпочитает умолчать о том, в чем заключалась эта критика. Упрекнуть г-на Зайцева в излишнем лаконизме мы не можем, так как цитирование статьи архиепископа Василия (Кривошеина) заняло в его брошюре шесть (!) страниц, так что его молчание в данном случае является свидетельством того, что ничего "подходящего" для г-на Зайцева там не нашлось.
Однако митрополита Антония (Храповицкого) мы все-таки считаем модернистом совсем по другому поводу, а именно, за его искажение догмата об искуплении, когда он пытается заменить крестную жертву Христа Его "невидимой" жертвой в Гефсиманском саду в молитве к Небесному Отцу (в таком случае символом христианства должен был бы стать не Крест, а Чаша страданий). Некоторые богословы считали митр. Антония (Храповицкого) еретиком. Во всяком случае его имя ничего не говорит в данной полемике.
Мы были очень удивлены и озадачены тем, что г-н Зайцев включил сюда выдающегося православного богослова, борца с модернизмом и либерализмом преп. архимандрита Иустина (Поповича). Мы просмотрели его труды, поскольку это было в наших возможностях, и нашли у него неоднократные ссылки на "Послания восточных патриархов" и "Исповедание Православной веры" как на свидетельство учения Церкви. В его сравнительно небольшой монографии "О первородном грехе" содержится шесть ссылок на вышеуказанные символические книги, как на голос чистого вселенского Православия. Поэтому или г-н Зайцев назвал имя прп. Иустина (Поповича) по ошибке, т.е. допустил ляпсус, или же пошел на грубую подделку, рассчитывая на неосведомленность в этом вопросе большинства его читателей.
Так что круг свидетелей, представленных г-ном Зайцевым, сужается и, наконец, остается один - архиепископ Василий (Кривошеин), и именно потому, что он один, ему уделяется столько места в брошюре. Г-н Зайцев начинает с маленького вступления, вернее с примечания. Он говорит, что архиепископ Василий "около двадцати лет подвизался на Афоне, и этому аскетическому настрою он был верен в течение всей своей жизни".
Господин Зайцев, забегая вперед и предрешая мое суждение о архиепископе Василии (Кривошеине), говорит, что "его (арх. Василия) авторитет как ревностного защитника Православия не вызывает ни малейших сомнений (у кого, у г-на Зайцева, у которого даже символические книги вызывают сомнения?), и даже архим. Рафаил не дерзнет обвинить его ни в модернизме, ни в чем-либо еще".
Несмотря на оптимизм г-на Зайцева, я все-таки решаюсь обвинить архиеп. Василия "в чем-либо еще", а именно, в тенденциозной и необъективной критике символических книг, и если не в модернизме, то в модернистском методе, который игнорирует оценки богословов XIX столетия.
Я ничего не имею против личности архиепископа Василия (Кривошеина), но считаю, что называть его одним из крупных патрологов XX века является преувеличением. Почему же г-н Зайцев хвалит архиепископа Василия? Потому что нашел у архиепископа Василия критику символических книг и вообще отрицание твердых вероисповедальных ориентиров. В данном случае не патрологические труды, а безудержный критицизм, имеющий не столько объективный, сколько субъективный характер, заставил г-на Зайцева говорить об архиепископе Василии таким умилительным тоном.
Итак, ниспровергатель авторитетов, остроумный г-н Зайцев, как и полагается, поставил на их место новый авторитет - архиепископа Василия (Кривошеина). Афон, где долгое время архиепископ Василий "совмещал деятельное изучение святоотеческого наследия с научной работой", является только условием для правильной монашеской жизни и православного мышления в научных работах, но никак не гарантом их. Вспомним, что противники св. Григория Паламы, с которыми я не хочу сравнивать архиепископа Василия, также проживали на Афоне, а среди монахов, претендовавших на исихию, нередко попадались люди, не понимающие азов монашеской жизни, о чем свидетельствовали св. Паисий (Величковский) и св. Игнатий (Брянчанинов).
Приведу пример, который г-ну Зайцеву может показаться вызывающим. Господин Осипов находится на территории Троице-Сергиевой Лавры в течение наверно более двадцати лет. Но общается ли он с выдающимися старцами, находящимися в монастыре, к которым едут люди не только со всех концов России, но и из зарубежа; т.е. общается не на уровне приветствия во время встречи, а советуется ли он с ними, особенно в своих богословских воззрениях?
Считается ли он с их мнением, интересуется ли их отношением к своим сотериологическим и экклезиологическим воззрениям? Или же он считает, что их дело молиться, а его богословствовать? Поэтому психологический аргумент г-на Зайцева о том, что архиепископ Василий жил на Афоне, и, следовательно, пропитался духом Афона, для нас остается неубедительным. Некоторые западные монахи, например, болондисты и мхитаристы, считали монастырь не столько местом молитвы, сколько условием для продуктивной научной работы.
Теперь скажу о своем маленьком личном опыте, который ничего не доказывает в этой полемике, но для меня представляет все-таки определенное свидетельство. Я заметил, что отношение к Царю-мученику Николаю II является неким пробным камнем для выявления внутреннего кредо человека. После смерти Императора вокруг его имени образовалось духовное поле, разделенное на две части.
Православные традиционалисты чувствовали величие жертвы Императора и его Семьи. Эта трагедия не только эмоционально потрясала их, но они воспринимали ее как мистику борьбы светлых и темных сил, в которой Император стал жертвой и победителем. Либералы с революционной настроенностью питали неприязнь к Императору как во время его жизни, так и после смерти. Для них смерть Императора была эксцессом революции, о которой они не так уж жалели, а для их духовных преемников канонизация Императора как мученика и страстотерпца вызывала однозначный протест. Таким образом, они мистически участвовали в казни Императора как святого.
К этому крылу принадлежит и г-н Осипов, что для нас неудивительно. Но, к сожалению, мы услышали от самого архиепископа Василия в Петербурге незадолго до его смерти, что он против канонизации. Правда это было сказано в очень обтекаемой форме - несвоевременно и нецелесообразно", но слова были произнесены ледяным тоном. Я повторяю, что это не довод в полемике, это только штрих к портрету архиепископа Василия как личности. Афон приветствовал канонизацию Императора, а архиепископ Василий, видимо, и на Афоне сохранил другой настрой.
Теперь остановимся на критических замечаниях архиепископа Василия (Кривошеина) насчет символических книг. Во-первых, он подменяет текстуальный анализ символических книг историей их происхождения. При этом он считает неоднократную переработку, корректировку и дополнения, внесенные в эти книги до их окончательной редакции, не положительным фактом, свидетельствующим об огромной богословской и филологической работе, а, скорее, негативным явлением ("смотрите, сразу не удалось, пришлось переделывать"). На Вселенских Соборах правила и постановления также не были определены сразу. Требовались продолжительные обсуждения, дискуссии, а иногда острая полемика между Отцами Собора; требовались не только духовные знания и богословская оснащенность, но также эрудиция в вопросах истории, философии и лингвистики. Отбрасывались неудачные варианты и составлялись новые, более совершенные; иногда одно слово взывало продолжительное обсуждение.
Характерно, что рационалисты и атеисты, стремящиеся дискредитировать авторитет Вселенских Соборов, подробно останавливались на этих прениях, чтобы показать участников Соборов в нарочито неприглядном виде. Нам не раз приходилось слышать реплики со стороны сектантов: о какой догматической истине вы говорите, когда у вас на этих Соборах дело доходило до потасовок.
Этот прием в другом варианте использовал архиеп. Василий, а г-н Зайцев присоединил к его цитатам свое примечание о том, что митрополит Петр (Могила) - борец за Православие - был узурпатором и автором униатского проекта, который не состоялся. Во-первых, во времена Византийской империи неоднократно бывали случаи, что государственная власть ссылала неугодных ей патриархов, однако последующих патриархов история не считает узурпаторами.
Польско-литовское правительство поставило условием для существования Православной Церкви в границах государства переход в юрисдикцию Константинопольского патриархата. Именно эти силы отстранили митрополита Исаию (Копинского) от руководства Киевской епархией. А г-н Зайцев (или коллегия г-под зайцевых) приписала это лично митрополиту Петру (Могиле), Константинопольскому экзарху, который ныне причислен к лику месточтимых святых.
Что касается предполагаемой, но не совершившейся унии, то митрополит Петр (Могила) вел не только религиозную, но и дипломатическую борьбу как с Ватиканом, так с католическим польско-литовским правительством. Насколько ходы в этой дипломатической борьбе были оправданы,- я не берусь судить, но если митрополит Петр действительно хотел бы унию, то Ватикан распростер бы перед ним свои объятия.
К тому же г-н Зайцев в примечании умалчивает тот факт, что "Православное исповедание веры" было коллективным произведением, в котором участвовал митрополит Петр (Могила), но вовсе не был его единственным автором. Отрицание г-ном Зайцевым книги "Православное исповедание веры" доходит до такого накала и до такой степени, что он порицает постановление о местной канонизации митрополита Петра Могилы. Итак, архиепископ Василий (Кривошеин) и г-н Зайцев совершили психологический обходной маневр перед атакой на текст самих посланий.
Какие претензии имеет архиепископ Василий (Кривошеин) к "Православному исповеданию веры"? Оказывается его шокирует схоластическая структура книги, т.е. форма, а затем присутствие латинской терминологии. Надо сказать, что на Украине православными богословами были написаны целые антикатолические трактаты на латинском языке, так как в то время латынь была таким же общеупотребительным научным языком, как греческий язык в древности
Что касается содержания книги "Православное исповедание веры", то архиепископ Василий не указывает ни одного факта, где католическое влияние проявилось бы в самом содержании книги, а ограничивается общими спекулятивными фразами. Впрочем, он вскользь упоминает о сходстве нравственных глав "Православное исповедания веры" с одним из католических катехизисов, но не решается выводить из этого заключение о каком-либо отступлении или католической специфике в православном труде. Надо сказать, что разделение катехизиса на три части: вера, надежда и любовь - имеют за собой многовековую традицию и уходят корнями в практику древней Церкви. Такую систему, основанную на словах ап. Павла о главных добродетелях - вере, надежде, любви - уже употреблял блаженный Августин. Катехизисы всегда существовали в Православной Церкви, поскольку всегда существовала необходимость дать сжатые и точные знания о вере тем, кто присоединялся к Церкви и принимал Таинство Крещения.
Кроме того всегда существовали духовные училища, где катехизисы были самым главным и основным учебником. Ставленников во священники принимали по экзамену, который предполагал знание катехизиса и т.д. Поэтому неудивительно, что как православные, так и католические катехизисы, имеющие под собой когда-то единое Предание, должны были сохранять какие-то сходства, особенно в той части, которая заключала в себе нравственные вопросы.
Было бы странным, если бы такого сходства не существовало, ведь католицизм представляет собой деформацию христианства, но не генетически другую религию. Были случаи, когда латинский перевод с греческого служил единственным источником после потери оригинала и на основании его осуществлялся обратный перевод на греческий язык и реконструкция текста.
Именно такой латинский перевод с утерянного подлинника позволил прп. Никодиму Святогорцу составить книгу "Невидимая брань", притом латинский перевод был настолько изменен и попорчен, что пришлось переводить его в форме свободного пересказа. Однако православный читатель увидел в этой книге опыты древнего монашества. И эта книга заняла почетное место среди восточной аскетической литературы.
Больше претензий архиеп. Василий (Кривошеин) имеет к другому документу - "Исповеданию веры" Иерусалимского патриарха Досифея, который у архиепископа Василия назван символическим памятником XVII века. Однако и здесь мы видим сознательную подтасовку текста, более подходящую для иезуита, чем для афонца. Символической книгой является не "Исповедание веры" патриарха Досифея, а "Послание патриархов восточно-кафолической Церкви о православной вере". Они вовсе не идентичны друг другу, к тому же свое "Исповедание веры" патриарх Досифей неоднократно перерабатывал и исправлял. Характерно, что архиеп. Василий (Кривошеин) считает исправление и улучшение текста, происходившее с участием всех восточных патриархов и богословов, показателем несовершенства символических книг, между тем, мы здесь видим как раз проявление соборного разума Церкви.
Но все-таки в чем конкретно упрекает архиеп. Василий патриарха Досифея - одного из соавторов "Окружного послания восточных патриархов", завершивших свою работу в 1723 году, т.е. через пятьдесят лет после первого издания "Исповедания веры" патриарха Досифея? Архиеп. Василий считает, что деление благодати на три вида не соответствует православной традиции.
Однако учение патриархов в том виде, в котором предлагает архиеп. Василий, убеждает нас, что здесь идет речь не о трех природах благодати, а о ее различных действиях. Такое деление, разумеется, условно, как и всякое деление, но оно дано для удобства, или скажем по-другому, по немощи ограниченного человеческого рассудка, чтобы яснее представить картину спасительных действий Божества. И современная православная сотериология употребляет термин "предваряющая благодать".
Что это значит? Не человек первый ищет Бога, а Бог ищет человека; не падшее человеческое естество является инициатором спасения, а божественная любовь. Предваряющая благодать пробуждает религиозные интуиции человека, заложенные в его природе, оживляет его дух, показывает ему новые горизонты бытия. Но предваряющая благодать ждет ответа от человека, который может принять или отвергнуть ее. Итак, предваряющая благодать - это призыв и возможность встречи человека с Богом. Если человек последует предваряющей благодати и захочет следовать за Христом, то Господь посылает ему Свою помощь и силу - спасительную благодать, без которой невозможно войти в новую жизнь, очистить свое падшее естество, исполнить евангельские заповеди.
Разумеется, учение о спасающей благодати не устраивает г-на Осипова и г-на Зайцева. У патриарха Досифея спасительная благодать называется "содействующей" для того, чтобы подчеркнуть синергизм, взаимодействие благодати со свободной волей человека. Но это не взаимодействие равных величин: благодать спасает человека, ведет его к Богу, преобразует его душу, а человек проявляет послушание благодати, поэтому он не пассивный предмет спасения, а соучастник его.
Слово "содействующая благодать" поясняет слово "спасительная" и предохраняет православных от двух крайностей: веры в роковое предопределение, когда человеческая личность как бы детерминизируется Богом, и от гуманистического антропологизма, когда человек видит спасение в своих естественных силах, в чем мы упрекали г-на Осипова. Первая ошибка приобрела свой законченный вид в кальвинизме, вторая - в пелагианстве.
В патристике есть указание на то, что Господь давал особую благодать подвижникам, которые совершали подвиги, превышающие силы человеческого естества. Преподобный Ефрем Сирин, будучи в состоянии такой благодати, просил: "Господи, умерь волны благодати Твоей", по смирению чувствуя себя недостойным этой благодати. Можно указать еще на другие действия благодати, но, конечно, все это будет приспособлением к нашей ограниченности, которая воспринимает действия Божии аналитически.
Архиепископ Василий (Кривошеин) упрекает патриарха Досифея в том, что тот утверждает, что в евхаристии сущность хлеба и вина прелагается в Тело и Кровь Христа. Но здесь вопрос о семантике слова "сущность". И современное Православие учит о том, что хлеб и вино "существенно" превращаются в Тело и Кровь Христа. Здесь надо подвергнуть семантическом анализу термины субстанция и акциденция, а не верхоглядно упрекать патриарха Досифея в латынщине. Я извиняюсь за такое сравнение, но в русском языке очень много слов не только греческого и латинского, но и татаро-монгольского происхождения. Неужели архиеп. Василий из-за этого упрекал бы свой родной язык в татарщине?
Архиепископ Василий считает, что "римско-католический характер имеет учение "Исповедания"" и "неизгладимости священства". Позвольте спросить, а как смотрит на это Православие? Если, например, со священника снимут сан, а затем возвратят его, то как прикажут г-н Осипов и г-н Зайцев рукополагать его снова, как совершенно лишенного даже следов священства? Такие случаи, правда редкие, были в истории Церкви, но вторичного рукоположения, как вторичного Крещения, не происходило. Поэтому, вопреки мнению архиепископа Василия, "неизгладимость священства" все-таки остается. А в запрещении снятия сана прекращается ее действие. Если можно выразиться очень условно и, так сказать метафорично, ее динамика переходит в статику.
Архиепископ Василий считает католическим отступлением "разделение Церкви на небесную и воинствующую". В православном богословии также имеются названия "небесная - торжествующая Церковь" и "земная - воинствующая Церковь". Это вовсе не разделение Церкви на две части. Церковь едина и неразделима как единое мистическое Тело Христа. Это скорее говорит о характере и деятельности единой Церкви. Ее миссия на земле - включение людей в искупительную жертву Христа Спасителя, освящение их благодатью Духа Святаго, проповедание веры Христовой.
Здесь, на земле, она в своих чадах борется с демоническими силами греха и зла, поэтому называется Церковью воинствующей. Уже в I веке Климент, епископ Римский, сравнивал земную Церковь с воинством Христовым. Церковь небесная - это Церк