Часть вторая. лиховременье

Знаете, о чем я думал, когда жал руку профессору, вручавшему мне диплом? Подкидывал шапочку вверх с криками «Ура!»? Расплескивал шампанское, чокаясь со вчерашними однокурсниками? О том, что этот миг избавит меня от Лиховерцевой. Неимоверно оживленной. Залепившей своей шапочкой по моему лицу. «Прости, Земцов, я случайно, хоть ты это и заслужил». Чокающейся со мной в последнюю очередь: «Крайний стук должен быть со свободным козлом… то есть мужчиной. В общем, с тобой». Прощаясь с однокурсниками у входа в метро, я думал – ну вот и все, больше не будет никакой Юльки на моем подоконнике. Не будет ее выходок и сигаретных заначек в закромах моего шкафа… И тут Лиховерцева потянула меня за рукав.

– Проводишь? – вот зараза, заглядывает в глаза. Милая беспомощность. Ага, как же. И слегка пошатывается на своих каблуках. Так я и поверил, что она выпила слишком много шампанского… Но в уме уже начинаю перебирать – сколько она выпила. И даже не ужасаюсь, что за этим следил. В конце концов, это же Юлька. Она просто всегда назойлива и рядом. Как такую не заметить.

– Ладно уж, поехали. – Соглашаюсь я, даже не задумавшись, как буду возвращаться сам. Хотя, вызову такси. Деньги, вроде, не все просадил. Да и живет Лиховерцева не так уж далеко от меня. Дойду, ночи, к счастью, белые.

До дома Лиховерцевой мы молчим. Юлька дремлет на моем плече. Я в качестве старшего слежу за станциями, чтобы не пропустить нужную. Старушка напротив смотрит на нас с умилением. Так и хочется сказать: «Не пара мы». Интересно, в какой уже раз за наше знакомство с Лиховерцевой? Навязалась же.

– Подъем, – слегка грубовато трясу ее я. – Наша станция.

Юлька кивает и явно собирается спать дальше. Не на руках же ее тащить…

Приходится на руках. Уже стоя на платформе ловлю взгляд старушки, сидевшей напротив. Тьфу ты, черт. Куплю себе футболку: «Я не с ней». Хотя, о чем это я? Сейчас провожу ее до дома и буду молиться всем известным мне богам, чтобы водили меня и Лиховерцеву разными дорогами.

– Ну вот и все, – говорю скорее себе, чем стоящей рядом особе, возле нужной парадной. Но разве кому-то так просто удавалось избавиться от Лиха?

– Мы едем в Севастополь, – неожиданно твердо заявляет Лиховерцева. – Поезд в 12.31, с Московского вокзала. Ах да – послезавтра. Не опаздывай. Вернемся через семь дней. Ты вернешься. Я останусь подольше. Ну, адьес, скоро увидимся. – И предусмотрительно захлопывает дверь парадной. Когда я отхожу от шока, стучать в дверь уже поздно. Но я от злости все-таки стучу. Домой иду пешком. Забыв про такси. И будучи полностью уверенным, что никуда я не поеду. Вот еще!

Через день в 11 часов я отчего-то стою на вокзале. Еще и с сумкой. До конца не веря, что собрался куда-то с Лиховерцевой. Естественно, это окажется ее очередной выходкой. Она появится с нынешним кавалером или хихикающей подружкой. Или одна, но с огромным рюкзаком. Будет говорить, что была пьяна, или своим мерзким тоном заявит: «Не думала, что ты такой дурак, Земцов». В любом случае, я плюну и поплетусь со своей сумкой домой. А она уедет. Знать бы с кем.

– О, Ромка, уже на месте. Молодец! Держи. – Мое персональное «Лихо» чуть не сносит меня, попутно вручая свою сумку. –Я перепутала время! Поезд в полдвенадцатого, а не в полпервого, так что к вагону, к вагону. – И вот уже меня тянут на восьмой путь. Я даже ничего не спрашиваю про билеты. Честно сказать, я даже надеюсь, что она их забыла (не купила/потеряла/скормила собаке – нужное подчеркнуть). Это Лиховерцева. С ней все возможно. Но нет, она протягивает их проводнице и, запыхавшись, требует у меня паспорт.

– Хорошего пути! – желает нам сотрудница РЖД, когда я нехотя подаю «документ, удостоверяющий личность». Я предпочел бы закатить глаза и поведать ей, все что я думаю о грядущем пути, но я только вежливо улыбаюсь. В конце концов, дорога с Юлькой предстоит не только мне.

– Как кушать хочется! – щебечет Юлька, стоит поезду набрать скорость. Я жду, что она начнет рыться в сумках, все еще не убранных вниз, но она продолжает смотреть на меня.

– Что? – не выдерживаю я.

– Что-что, – передразнивает Юля. – Доставай, что у тебя есть.

Нет, мы так не договаривались. Всю еду я брал из расчета на себя одного и есть планировал в одиночестве. Да и ближе к обеду, а не сейчас, когда город еще не скрылся из виду. Но лучше уж поголодать, чем терпеть нытье Лиховерцевой. Мысленно говоря все, что я думаю о Юльке, я достаю из пакета с едой быстрорастворимую лапшу и два банана. Фрукты Юля берет, а лапшу с презрением отодвигает. Что же, мне больше достанется.

Разложив оставшиеся вещи, я забираюсь на верхнюю полку. Не понимаю тех, кто ведет борьбу за нижние места. Наверху ведь есть главное преимущество – тебя никто не трогает. Хотя, может быть, лет через дцать я и стану думать иначе. Я почти засыпаю, когда снизу меня пихают. Несколько толчков я игнорирую, но потом все-таки свешиваюсь.

– Что на этот раз? – естественно, Лиховерцевой без меня спокойно не живется.

– Я тоже хочу на верхнюю полку! – канючит она.

– Извини, но ты сама взяла нижнюю и верхнюю полку, - шепчу я максимально тихо. Не хватало еще, чтобы соседи вникали в наши разборки. – Это логично, что парень едет сверху. Ты хочешь, чтобы меня все осуждали?

– Тогда двигайся, - с пылом шепчет Юля. – Авось не упадем.

– Нет, ни за что! – пытаюсь возражать я, но Лиховерцева уже уселась на мою полку. – Ну и зачем мы брали два места?

– Чтобы кого-то из нас не высадили из поезда, – Юля включает тон аля «разговор с малышом», будто я и впрямь не понимаю «зачем». – Двигайся, говорю.

Лежать с Лиховерцевой рядом мне не впервой, но полка слишком узкая, поэтому в меня упирается то локоть, то коленка разлегшейся Юльки. Плюс рядом лежащая девушка навевает совсем не те мысли, которая должна вызывать Лиховерцева. В итоге я со вздохом сползаю вниз. Думаю, этого она и добивалась. Несколько секунд смотрю на нее, ожидая увидеть ехидный прищур, но глаза у Юли закрыты, а дыхание ровное. Кажется, она спит.

– Отдыхать едете? – спрашивает меня пожилая попутчица. Я вежливо отвечаю:

– Да, вот университет закончили – можно и отдохнуть чуть-чуть.

– Эх, молодые, влюбленные… где мои года! – улыбается соседка. Я открываю рот, чтобы возразить, но вместо этого говорю: «А вы куда едете?»

Пока она рассказывает, я думаю, что возражать про наши с Юлькой отношения – занятие бессмысленное. Друзья-то не верят, что между нами ничего нет, что уж про случайных попутчиков говорить. И зачем я в это ввязался?

– И зачем я в это ввязался? – спрашиваю я скорее себя, чем семенящую рядом Лиховерцеву. Она недобро зыркает на меня и на вопрос, естественно, не отвечает. Сколько нам еще идти я не знаю, но надеюсь, что недолго – я изрядно подустал тащить две сумки под палящим солнцем. Честно говоря, я даже подумываю поступить совсем не по-джентельменски и отдать Лиховерцевой ее чемодан (чемоданище даже). Но эта хитрая лиса идет без остановок, не давая мне шанса вручить ей ее скарб. На мои попытки сделать привал она отмахивается со словами: «Здесь недалеко».

Это «недалеко» в итоге оказывается по подсчетам моих несчастных ног в нескольких километрах от остановки, где нас высадил веселый водитель маршрутки. Мне бы тоже было весело, если бы не приходилось в резко тормозящей маршрутке ловить свое имущество и Лиховерцеву. Еще в поезде она объяснила мне, что едем мы к ее тетке, с нетерпением ожидающей «племянницу и ее спутника». По словам Юльки, живет тетка в лучшем районе Севастополя. По моему мнению, лучший район предполагает близость к вокзалу или к морю, но пока что-то ни того, ни другого поблизости нет.

– Нам сюда, – Лиховерцева буквально вталкивает меня в калитку дома, окруженного каштанами. – Тетя Люба, мы доехали!

На ее крик из соседней с домом пристройки выскакивает женщина средних лет, по пути вытирая руки о цветастый передник.

- Юленька! – кидается она обнимать Лиховерцеву. – А я уж все глаза проглядела, не идут ли мои касатики, – и к моему удивлению обнимает и меня. Правда, из-за сумок в моих руках выходит довольно неуклюже, и она достаточно быстро отступает назад. – И что это вы без панамок? Напечет же! Сейчас поищу… - Юлькина тетка делает два размашистых шага в сторону дома, потом машет рукой. – Эх ладно, потом найду! Ну их, эти панамки. Есть лучше пойдемте.

– Да нам бы умыться с дороги, - несмело начинаю я. Внимание тети Любы переключается на меня.

– Да-да, конечно, - частит она. – Что ж это я. Эх, Юленька, давно у нас ты не была. Соскучились мы по тебе! – женщина промокает глаза фартуком и порывисто обнимает Юлю. Та неловко хлопает тетку по спине. Я мысленно удивляюсь, что есть на земле люди не просто терпящие, но и любящие Лиховерцеву. Может, конечно, дело в дальнем с ней проживании, и после этого отпуска (Господи, дай мне сил его пережить) я тоже начну ее любить, ну или по крайней мере относиться теплее обычного. Как говорится, чем дальше, тем роднее.

– Да не беспокойся ты так, - выдавливает крепко прижатая к родственнице Лиховерцева. – Умывальник там же? Ну и хорошо. Мы сами найдем. Ты иди, на кухне хозяйничай. От еды бы я не отказалась.

– Хорошо, холодник твой любимый сготовила, - тетя Люба наконец отпускает Юльку и вновь стирает набежавшие слезы. – Надеюсь, Ромочке тоже понравится.

Я даже не сразу соображаю, что это она обо мне. «Ромочкой» меня даже мама не зовет лет уж десять, если не больше.

– Я вам на втором этаже постелила, в бывшей Мишиной комнате. Там на кровати и полотенца лежат, если ополоснуться удумаете. Вода, думаю, уж нагрелась, - она показывает рукой на большую зеленую бочку во дворе, возвышающуюся над деревянной конструкцией. «Летний душ», – шепчет мне Юлька, заметив мое замешательство. То есть мыться придется на улице? А туалет, стесняюсь спросить, там же?

– Мне Мишкину комнату, а Рому куда? – тем временем решает уточнить Юля, на что тетя Люба лукаво улыбается (ох, это мне не нравится еще больше, чем идея мыться на улице).

– Что ж я, совсем старая? – продолжает улыбаться тетя Люба. – Не понимаю, что ли? В одной я вам постелила, в одной. Там кровать сейчас большая, двуспальная, не та что у Миши была.

– Теть Люб, нам бы разные! – пытается возразить Юлька, но женщина только отмахивается, как от мухи, направляясь, как я могу судить, на кухню.

– Ты сам слышал, я тут не причем, - поворачивается ко мне Юлька. Я, естественно, с ней не согласен. В конце концов, это ее идея выставить нас парой. «Как ты представляешь, что я незнамо с кем приеду, - поясняла она мне в поезде. – А так, парень и парень. Хоть про личную жизнь донимать не будут. А то замучили своим: «Жених-то есть?». В общем, неудивительно, что комната нам досталась одна на двоих. Но что уж сейчас выговаривать Юльке.

– Потом разберемся, а то сумки уже все руки оттянули, – признаюсь я. Лиховерцева окидывает меня своим излюбленным взором, мол, ну и глупый же ты.

– Мог бы их поставить, – говорит она. – Не убежали бы.

И, не давая мне возразить, направляется в сторону дома. Я, чертыхаясь, тащусь вместе с сумками за ней следом.

– Кушай, кушай, – тетя Люба, несмотря на мои протесты, наливает еще одну порцию холодника. Он и впрямь вкусный, но третью тарелку осилить я не в силах. Но упрямство Лиховерцевой, видимо, передалось по наследству, поэтому мои возражения здесь слышать не желают. С другой стороны, пока я молча хлебаю суп, Юльке приходится отвечать на неудобные вопросы, включающие в себя слова: «жених», «зятек» и «свадебка». Лиховерцева, как умеет, изворачивается, но видно, что и она устала от нескончаемых разговоров о ее скором замужестве. Я вздыхаю и в очередной раз лезу за Юльку на амбразуры (когда я начал это делать на семинарах на первом курсе, я не думал, что это так затянется и дойдет до, тьфу, свадебных вопросов).

– Да, свадьба – это хорошо, но сами понимаете, дело это нынче затратное. Да и встать на ноги бы не помешало, – я размышляю стоит ли применять козырь об «отсутствии квартиры и машины» и прослыть нищебродом или же оставить эту карту в рукаве. Так и не решив, как лучше поступить, пытаюсь перевести разговор на другие рельсы. – А до пляжа здесь далеко, а то я крайний раз море видел в детстве.

Тетя Люба заглатывает «наживку» и с удовольствием рассказывает, куда и каким маршрутом нам следует отправиться. Поблизости от нашего места пребывания, оказывается, легендарный Херсонес. Думаю, мы бы отправились туда, даже не живя рядом. Но если уж он ближе всего, то его надо посетить первым делом. Юлькина тетя тем временем продолжает расписывать красоты Севастополя, которые мы непременно должны увидеть. Периодически она замолкает, вспоминая о каких интересных мероприятиях типа концерта на площади Нахимова или парада военных кораблей она слышала.

Я смотрю на Юльку и вижу, как она одними губами шепчет: «Спасибо». Я киваю, внезапно для самого себя задумываясь, сколько раз Лиховерцеву пытали всеми этими вопросами о женихах и свадьбах. Учитывая ее неудачи на любовном фронте (в чем, на мой взгляд, она была виновата сама), неудивительно, что ей захотелось представить семье кавалера, пусть и липового. Возможно, я даже подыграю в этой порочащей меня истории (кто в здравом уме с Юлькой свяжется, у нее же один единственный серьезный роман в жизни – и тот с моим подоконником).

– Да, спасибо большое, туда и отправимся, – я прерываю тетю Любу. Все равно ж ничего не запомнил. Надеюсь, с памятью у Лиховерцевой лучше, чем у меня. И мысленно вздыхая я придвигаюсь к Юльке поближе и, о Боги, слегка обнимаю ее. Юля вздрагивает под моей рукой, но не отодвигается. Зато ее тетка смотрит на нас, улыбаясь. Что ж, отпуск будет веселым. Все-таки по приезду закажу футболку: «Мы не пара».

– Странно, правда, – Лиховерцева смотрит куда-то вдаль, пока мы стоим на одной из «улиц» Херсонеса, – здесь когда-то кипела жизнь. Нет, теперь она тоже кипит, посмотри сколько туристов, несмотря на вечер. Просто, это не то. Можешь представить, что через несколько тысячелетий люди вот также будут бродить по… ну не знаю, Питеру или Милану. Думать, а что это было за здание, а это...

– Ну ты загнула, думаю, Питер сохранится для потомков, - говорю я и тяну Юльку в сторону: мы стоим на проходе и мешаем остальным туристам.

– Кто знает, кто знает, – говорит Юля. – Если и сохранится, то совсем в другом виде. Ему триста с небольшим, а он уже иной, чем был при том же Петре. Кто может поручиться, что через тысячу лет он не уйдет под воду, не будет покинут людьми и разрушен ветрами до основания.

Я смотрю на Лиховерцеву, пытаясь понять какая ее ипостась сейчас здесь, рядом со мной. Нет, она не шизофреничка, хотя с уверенностью могу сказать, с головой она дружит ой не всегда. И все уверения моей мамы, что люди не могут быть столь разными (да, к своему стыду, я говорю о Юльке с родными), не состоятельны. Но. Я не могу понять, какая Юлька стоит сейчас рядом, хотя столько раз ее видел в любом состоянии. Кажется, она… не обыкновенная, а просто Юля. Бывает же. Кажется, она и впрямь любит этот город. Возможно, даже сильнее, чем мой подоконник.

– Знаешь, я очень люблю бывать здесь, – продолжает она. – В детстве мечтала вести раскопки. Я почти не застала их, просто папа рассказывал. Он же почти все юные годы здесь провел. Столько историй вспоминал. Сейчас машет рукой, когда прошу еще что рассказать. Говорит, хватит слушать чужие приключения, живи своими. Может, он и прав. Кстати, а вон там…

Юлька начинает рассказывать историю одного из зданий неподалеку, удивляя меня вновь. Исторические сведения у нее переплетаются со смешными историями из детства. Но удивляют меня не ее знания, а то, что я действительно от души смеюсь вместе с ней. И когда она приводит меня к колоколу на краю Херсонеса и жалуется, что никогда не могла толком до «язычка» дотянуться, я приподнимаю ее, позволяя дотронуться до колокола, а может быть, до мечты. По крайней мере, Лиховерцева радостно визжит. Все-таки она неисправима. Может быть, мне даже это нравится… Правда, так я думаю, только до того момента, как мое персональное Лихо кидает меня в воду, прямо в шортах и майке. Когда я выбираюсь из воды, она уже предусмотрительно машет мне издалека.

– Ну и как я так пойду? - кричу я, не смущаясь (почти) взглядов окружающих. Впервые радуюсь, что не взял с собой мобильник – он очень вовремя сел.

– Да здесь же недалеко, – хохочет Лиховерцева, дожидаясь меня у бывшей крепостной стены. Когда я дохожу до нее, она доверительно шепчет, – я же говорила это лучший район Севастополя, иначе тебе пришлось бы в таком виде ехать на маршрутке.

Я не знаю как, но под самый вечер Юльке удается уговорить меня сходить на Приморский бульвар. Упираюсь я больше для порядка. Все-таки времени у меня не так много, стоит, наверное, посетить по максимуму. Тем более, там тоже можно насмотреться на море. Я сентиментальничаю, как девица. Еще немного и я начну читать стихи, как любит делать Лиховерцева в своей экстравагантной ипостаси. Это уже практически клиника. Но что поделать, если море в моей жизни по сути было только на фотографии. Лиховерцева как-то откопала мой портрет в панамке с той поездки и долго умилялась, уверяя, что не думала, что я был таким милым, цитирую, козленком. Ну и неоднократно шутила насчет плавок в подарок – как понимаете, мои родители на море решили, что загореть я должен во всех местах, в том числе и тех, которые взрослые люди демонстрируют только на нудистских пляжах. Своего позора я не запомнил, ибо было мне на тот момент от силы года три. А вот шутки Юльки – очень даже.

– А еще здесь частенько играют «Легендарный Севастополь» или «Севастопольский вальс», - прерывает она мои воспоминания. – Я их могу долго-долго слушать. …Мы вдоль берега моря идем и поем, и поем… – напевает Юлька. – Это из оперетты Листова. Знаешь, неплохое произведение. Можем сходить дома, как приедем. Я знаю, где она идет.

– Да после отпуска мы вряд ли и встретимся, – сдуру говорю я. Правда, понимаю я это только через пару минут – Лиховерцева замолкает и до конца прогулки только сухо отвечает на мои вопросы. Ей Богу, мне было бы легче, если б она взялась острить. Она обижалась на меня тысячу раз, пыталась ударить, плевала на обшивку двери, нашептывала про меня гадости нашим однокурсникам… но вот так молча – впервые. Здесь вообще все было впервые. Хотя, о чем это я, мы же здесь всего один день, даже вечер. Все еще сто раз изменится…

«Все изменилось», – понимаю я, когда утром меня расталкивает Лиховерцева с криками: «Вставай, я не хочу пропустить лучшие утренние часы из-за такого козла, как ты». Дальше идут жалобы на то, как неудобно со мной спать. Мне есть, что на это ответить. Так-то, спать с ней тоже было неудобно. Морально – из-за ее продолжающейся обиды, физически – из-за духоты. Терпеть вертящуюся Юльку рядом с собой, когда хочется побольше свободного пространства, то еще испытание. Неудивительно, что толком заснуть получилось лишь под утро. В общем, мы безбожно ругаемся, и я корю себя, что хоть на минуту предположил, что Лиховерцева где-то может быть нормальной. Да сумасшествие вписано в ее генетический код! О чем я ее и оповещаю. Она некоторое время пытается что-то сказать, но в итоге вылетает из комнаты, не забыв громко хлопнуть дверью. Куда же без этого!

Когда я, слегка остыв, спускаюсь на кухню, Лиховерцеву нигде не видно.

– Чего не поделили-то? – встречает меня вопросом тетя Люба. Я бы предпочел нейтрально-вежливое «Доброе утро». Все-таки неприлично чужим людям задавать такие вопросы. Хотя, меня ж здесь за «своего» принимают. Прям кино про разведчиков. «Свой среди чужих», так сказать. Грубость на языке все же удерживаю. В конце концов, наши недо-отношения с Юлькой и так затрагивают слишком многих. Нечего пополнять список. Правда, что ответить, не знаю, и отделываюсь нейтральным:

– Да так. Есть повод.

– Ты на Юльку не серчай только, она – девчонка хорошая, – убеждает меня Юлькина тетка, и я едва сдерживаюсь, чтобы не высказать все, что про эту «девчонку» думаю. – Норов, конечно, тот еще. В прадеда, царство ему небесное. Тот тоже – со всеми вечно переругается, а потом корит себя. Юлька такая же. Сердце у нее доброе. Да ты и сам, небось, знаешь. Не зря ж выбрал…

Выбрал… кто угодно Лиховерцеву выбрал, но не я. Да вот только мои попытки держаться подальше от этого Лиха вечно шли коту под хвост. Честное слово, отвадить ее мне постоянно мешали обстоятельства, преподаватели и … черт возьми, моя к ней привязанность. Ну прикипел я к ней за эти годы, что бы ни говорил. И про это отсутствие планов, конечно, зря ей там, на Приморском бульваре ляпнул. Я как раз думаю, что был не прав и даже размышляю, что можно бы и извиниться, перевести в шутку, когда в дверях появляется Юлька.

–А, – я прям чувствую негласное продолжение «Земцов», но при тетке обратиться так ко мне Лиховерцева не решается, – и ты тут. Шел бы, высыпался. Нормально, – она особо выделяет это слово, и я, конечно, улавливаю намек. То, что назвал сумасшедшей, мне простят не скоро. И если в Питере, я мог укрыться от косых взглядов Юльки за соседней партой или за дверью своей квартиры, то здесь придется терпеть пока туча не пройдет. Ну или все же пытаться вымолить (тьфу ты) прощение.

– Юля, – начинаю говорить, – я погорячился…

– Я не знаю, о чем ты, – перебивает меня Юлька, очевидно не собираясь принимать мои извинения. – Теть, я на пляж, не теряйте.

- А Рома? – хмурится тетка. – Не лучше бы…

– А Рома – взрослый мальчик, который не любит загорать, – перебивает ее Юлька. Вот коза! – Правда ведь?

И перед этой…даже слова подобрать не могу… Лиховерцевой (эта фамилия давно в лексиконе моих ругательств) я хотел извиниться? Ну уж нет. Обойдется. И я без нее обойдусь. Пляжи меня и впрямь не привлекают, лучше сам прогуляюсь без ее назойливого жужжания в ушах.

– Да, Юля права, я лучше прогуляюсь, – как можно натуральнее улыбаюсь я, – иди, любимая… – вот же гадость.

– Спасибо, – Лиховерцева улыбается также искренне, как и я. – Козлик.

– Юля! – вспыхивает тетя Люба, но Юлька уже отпускает тюль, заменяющую здесь дверь (иначе совсем от жары сдуреть можно было бы) и через минуту за ней хлопает калитка.

– Да ничего, я привык, – успокаиваю я женщину. В конце концов, я и впрямь привык. Но в груди обиженно кто-то сопит.

На пляж я так и не иду. Конечно, тетя Люба с особой тщательностью объясняет мне куда и как я могу отправиться, но я выбираю другой маршрут – военный, так сказать. В конце концов, какой мальчишка не зачитывался в детстве книгами о героях. Да и Жюль Верн нашел свое место на моей книжной полке, так что романтика морских глубин меня, эх, к себе манила. Наверное, поэтому я и поехал вместе с Лиховерцевой сюда, к морю.

Общеизвестно, что Севастополь пережил две крупные обороны. В детстве мне было непонятно, почему их признают героическими – ведь по сути оба раза город после продолжительных боев был сдан противнику и разрушен до основания. То ли дело родной Ленинград, так и не сдавший свои позиции. Но…Сейчас во мне куда меньше юношеского максимализма. Да, войска отступили, но и врагу это особой пользы не принесло. Корнилов, Нахимов, Тотлебен… Поднимаюсь на Малахов курган с мыслями о них и о славе русского флота в целом. Нет, я не собираюсь на флот, военной кафедры в родной альма матер мне хватило, но ценить чужое мужество я умею. В размышлениях о героическом прошлом Севастополя, я не замечаю, как оказываюсь у бастиона. Чуть-чуть побродив, отправляюсь к кассе. Желающих посетить экспозицию музея немного, но кассир пробивает билеты чудовищно медленно. Я подумываю о том, чтобы развернуться и уйти, но тут подходит моя очередь. Оплатив свой билет, отправляюсь ко входу в Оборонительную башню. Я осматриваю предметы, связанные с Первой обороной Севастополя, как вдруг слышу знакомый голос:

– Ну и что ты тут делаешь?

Вот же блин! Напротив меня стоит сердитая Лиховерцева.

– Посещаю музей, если ты не заметила, -– я стараюсь говорить тише, а вот Юлька себя такими мелочами не утруждает. Кажется, все слышат, как она произносит:

– Ты за мной следил?

Фыркаю. Еще чего. Делать больше нечего. Возомнила о себе незнамо что. Одно дело приехать вместе, другое – ходить везде, как Шерочка с Машерочкой (и откуда я такое выражение знаю, небось от той же Лиховерцевой).

– Хочешь сказать, что оказался здесь случайно? – допытывается Юлька, хорошо хоть громкость своей речи снижает.

– Ничего я не хочу, кроме того, как узнать больше об обороне Севастополя, – обхожу Лиховерцеву и внимательно разглядываю очередной мундир 19 века. Интересно, хорошая копия или действительно с тех времен сохранился?

– Допустим, – Юлька движется вслед за мной, и мне это не нравится. – Но…

– Но ты, – перебиваю, – кажется, собиралась на пляж. Отсюда, как я успел заметить море видно, но ты уверена, что здесь есть пляж?

– Есть вообще-то, – отрывисто кидает Юлька, она все еще злится, но я, неплохо ее зная, понимаю, что скоро она остынет. – Но да, я изменила свои планы. Странно, что они совпали с твоими.

– Поверь мне, я удивлен этому не меньше. Ну что, пойдем дальше каждый по своим делам или уж вместе? – может, зря я это предложил, но уйти в разные стороны – это подкинуть дров в огонь Юлькиного гнева. Нет, пускай лучше затихнет, а то мне с ней еще спать (да, двусмысленно звучит, но из песни слов не выкинешь).

Юлька молчит, но, когда я отхожу к следующему экспонату, она следует за мной. Что ж, выбор сделан. Остаток экспозиции, правда, мы осматриваем в тягостном молчании.

– Куда дальше? – спрашиваю я, стоит нам оказаться снаружи. Юля неотрывно смотрит на «Вечный огонь», расположенный неподалеку. Затем отзывается:

– Ладно, покажу тебя кое-что интересное. Корабельная сторона, конечно, не самая занимательная часть Севастополя, но все же. Плавки взял?

– Нет, – я и впрямь не думал, что на прогулке по городу мне понадобится эта часть гардероба.

– Упущение, – ухмыляется Лиховерцева. – Запомни, в городе на море купальные принадлежности всегда должны быть при тебе. Если ты, конечно, не предпочитаешь плавать голышом или в исподнем.

Только тут я замечаю, что у Юльки из-под платья торчит завязка купальника. Интересно, совсем по-мальчишески будет дернуть ее и развязать? В конце концов, Лиховерцева меня вообще в воду столкнула. Пока я думаю подшутить над ней или нет, она отходит от меня на приличное расстояние. Разгадала замысел? Как бы там ни было, Юлька уже далеко от меня. Так далеко, что даже недовольно оборачивается, как бы говоря: «Ты идешь?». Я, естественно, следую за ней.

– Ну так и где тут пляж? – спрашиваю я, чтобы завязать хоть какой-то разговор. Юлька машет вдаль. Я осматриваю виднеющиеся вдалеке лодки у причала. Наверное, там. В общем, только киваю. Лиховерцевой, наверное, виднее.

– Ты хорошо ориентируешься в Севастополе?

Юлька оборачивается ко мне, явно размышляя, что ответить. Затем вздыхает.

– Честно говоря, хуже, чем мне бы хотелось. Вот Мишка, тот да. Все-таки это его родной город. – О двоюродном брате Лиховерцевой, комнату которого мы сейчас занимаем, я, конечно, наслышан. Даже видел как-то мельком после его злополучной аварии, когда Юлька примчалась ко мне в слезах. Бррр. Такое вспоминать не хочется. Юля тем временем продолжает. – У нас случай был. Как раз здесь на Корабелке. Это, конечно, не одесская Молдованка и не питерское Купчино, но порядки свои тут тоже имеются. Ну в то время, по крайней мере, имелись. И вот прикопались к нам как-то местные ребята. Мол, вы не отсюда, детки, гуляйте. Мне тогда лет двенадцать было, Мишке – шестнадцать. Меня, правда, все за его девчонку принимали, – Юлька улыбается, – мне это льстило безмерно. Ну а тут подколки начались, мол, валите, малолетки… Мишка-то у меня не особо высокий. В общем, дело близилось к драке и явно не в нашу пользу. Братец решил разрулить, говорил, что хоть и не местные, но тут тоже знакомые имеются…

– Без драки не обошлось? – со знанием дела уточняю я. В конце концов, я тоже в юности не был примерным мальчиком.

– Обошлось, – смеется Юлька и цыкает на меня, – но ты не дослушал! Парни Мишку и спрашивают: «А Маккензи знаешь?» Он замялся… А я как выдам: «Знаем!»

– Блефовала, – с уверенностью выдаю я. – Удивлен, в покер-то вечно сливаешь.

– Не вечно! Только на Новый год, – возмущается Юлька. – И то, мне просто играть не хотелось, – и пихает меня кулаком в бок, – ты дашь мне закончить или нет?

Я киваю, уверенный, что и так понял суть истории, но, оказывается, что не все так просто.

– Блефовать я и вправду не умею, – признает Лиховерцева. – Но в тот раз сработало… потому что я не врала, я правда знаю Маккензи. Вот только не того, которого они имели ввиду. Это мне потом Мишка объяснил, он-то оказывается знал о ком речь, просто не был уверен – поможет нам это знакомство или наоборот, ухудшит положение.

– Так, а ты о ком говорила? – искренне интересуюсь я. Я могу скептично относиться к характеру Лиховерцевой, но истории она рассказывает неплохие.

– Об основателе Севастополя – Томасе Маккензи. – говорит она. – Здесь еще горы Мекензиевы есть.

– Хмм… - задумываюсь я. – А что он здесь забыл… с таким именем.

– Томас? – уточняет Лиховерцева. Я киваю. – Я плохо помню, честно говоря. Знаю, что он – шотландец по происхождению, а вот как он русским флотоводцем стал – не помню. Но факт остается фактом: именно он дал начало городу Севастополю. Кстати, в России его звали Фома. Даже Фома Фомич. Правда, смешно?

Я смотрю на смеющуюся Лиховерцеву и думаю, что все-таки не готов с ней расстаться на совсем. Думаю, все-таки изредка видеться мы будем. О чем ей и сообщаю. И терплю ее оценивающий взгляд. Чуть покачав головой, она выдает:

– Я подумаю. Может, и не будем.

Вот же! А на меня за похожие слова обиделась. Может, мне стоит тоже обидеться. Но я только лениво пожимаю плечами.

– Так где тут, говоришь, пляж? Уж придумаю, как искупаться.

С Лиховерцевой все же не соскучишься. Дни летят. Ночи… хмм… тоже. Мы приходим с Юлькой к компромиссу и спать становится проще. По крайней мере, не так жарко, да и в бока никто не пихает. Тетя Люба – прекрасный кулинар, а дядька Лиховерцевой – тот еще балагур с запасом историй на любой случай. В общем, отдых, действительно, мне нравится. До тех пор, пока в доме не появляется брат Юльки, тот самый Мишка. Нет, он не злится, что мы заняли его комнату. Спокойно обосновывается в гостиной на диване, смеется над шутками своего отца, треплет Юльку по волосам… и как-то странно посматривает на меня. Помнится, мама Лиховерцевой тоже на меня косилась, но с ней я встречался не часто, а тут… В предпоследний вечер моего недолгого пребывания в гостях он словно выжидает, когда Юлька, умаявшись, отправится спать, и предлагает мне чаю. Особого желания я не испытываю, но все-таки остаюсь на кухне. Кроме нас с Мишей – никого: Юлькин дядя – на смене, его жена – типичный жаворонок и никогда не засиживается долго. Только, если мы с Лиховерцевой где-то бродим допоздна. Тогда она выходит из дома, накинув на домашнее платье шаль. Читает, вяжет… В общем, делает вид, что не тревожится. Но я слышу, как облегченно она вздыхает, когда мы оказываемся дома. Сегодня все домочадцы на месте и ей ни к чему бороться со сном.

Чай мы с Мишей пьем молча. Я поглядываю то на часы, то на дверь – вдруг Лиховерцевой захочется узнать, где я, и она придет. Юлька не приходит. Миша молчит. Я допиваю чай и благодарю за компанию. Правда, когда я встаю, чтобы покинуть кухню, Миша заговаривает со мной (а я-то надеялся, что чаем дело и ограничится).

– Что происходит? – спрашивает он, и я застываю на месте. Улыбаюсь.

– Где? – задаю уточняющий вопрос, а то не хватало еще выболтать лишнего зазря. Но нет, увернуться не удается.

– У вас с Юлей, – что ж, это с самого начала был провальный план. И я не про увороты говорю, а про ложь, сочиненную Лиховерцевой. Да я и сам хорош.

– Все в порядке у нас с…– запинаюсь. – Юлей.

- Мне-то можешь не врать, - усмехается. – Я о ваших разборках столько слышал, что как-то мало верится, что вы внезапно воспылали неземной любовью.

Шах и мат. Говорю же, я хорошо играю в шахматы на слегка выпившую голову. «На чай» мои партии идут плохо.

– Не буду, – говорю я. – Просто Юльке показалось, что так будет проще объяснить мое присутствие здесь.

Миша внимательно смотрит на меня, взвешивая мои слова. Врать ему, действительно, бессмысленно. Если тетя с дядей и могли никогда не слышать о моем существовании, то любимый брат Лиховерцевой – вряд ли.

– Это-то понятно, – растягивая слова, медленно произносит он. Видимо, я все еще под подозрением, хоть и не понимаю, в чем меня обвиняют. – Но что ты вообще здесь делаешь? Отдохнуть на халяву решил?

Мне перехватывает дыхание от такого предположения. Что ж, наверное, я и впрямь выгляжу… альфонсом? Тьфу ты. Вечно Лиховерцева меня в дерьмо втягивает. А сама-то дрыхнет небось.

– Нет, я… - и замолкаю. А что ответить? Я и сам не знаю, почему поехал, повелся на странное предложение Юльки. Сам же весь выпускной мечтал о том, как окончательно распрощаюсь с ней, ее хитрой лисьей мордой и множеством ипостасей. В общем, что ответить, я так и не придумываю, поэтому просто пожимаю плечами. – Она позвала, а я согласился. Не спрашивай зачем, сам не знаю.

– Да верю я тебе, – внезапно смягчается Михаил. – Просто… Я ж от нее с двенадцати лет слишком назойливых кавалеров отваживаю. А она как мне назло – приедет, в самые короткие юбки нарядится. Все мои друзья заглядывались, хоть и мелкая. Я ей: «Нельзя так, Юлька», а она мне: «Так лето же». Лето… знаю я это лето, шилопопое. А тут приезжаю, а она с «женихом», а жених – ты. Я уж мамке с батей не стал ничего говорить, а с тобой вот надо было. Она ж глупенькая.

Я хмыкаю. Вот кем-кем, а глупенькой я бы Лиховерцеву не назвал. Бывает, конечно, дурой, а так – хитрая. И умная. И что уж, симпатичная. Неудивительно, что парни с подростковых лет заглядывались.

– Может, не надо было гонять кавалеров, сейчас авось настоящий бы жених был? – спрашиваю. Ну а впрямь, может, кто и «проскочил мимо», с таким-то братцем. Но Миша качает головой.

– Не, Юлька не для них. Умная больно. Пусть лучше ровню ищет. Главное, чтоб не женатого, – и мы оба грустно усмехаемся, вспоминая женатую Юлькину любовь. Тот, конечно, ровня был, но… Вспоминать о нем не хочется.

– Я спать, – наконец говорю я. Разговор вроде окончен, а спать и впрямь хочется. Тем более, Лиховерцева обещала меня рано поднять. Говорит, что раз всего один день остался, надо уложить в него максимум. Я бы с удовольствием просто полежал у моря, но Юлька ж упертая…

– Ты смотри там, – шутливо грозит мне Миша. И внезапно спрашивает. – Слушай, а как ты ее зовешь? Юлька как-то говорила, а я забыл…

– Юля, Юлька, Лиховерцева, – задумчиво перечисляю я, затем чуть тише (не прилетело бы за такое), -– мое персональное Лихо…

– А, точно! – Миша басовито смеется.

– Она обижается, - говорю я, а он продолжает смеяться.

– Не все, на что она обижается, ей во вред, - глубокомысленно замечает Юлькин брат. Я только пожимаю плечами, не зная, что и ответить.

Прежде чем уснуть, я долго смотрю на спящую Лиховерцеву. Вот уж впрямь Лихо. Вот только есть большое «но»: оно - мое. И что с ним делать - непонятно.

– Знаешь, я никому это место не показывала, – торопливо тянет меня за собой Юлька. – Нет, мы, конечно, с ребятами, да и с тетей, бывали здесь не раз, но вот это конкретное – только мое. Даже родителям не показывала. Мишка, наверное, его знает, но мне нравится представлять, что оно только мое.

Я оглядываюсь на золотой купол Владимирского собора. Я ожидал, что мы заглянем туда, но Юлька только отмахнулась: «Я не в юбке, да и голову нечем покрыть. Неудобно». И вместо этого вот тянет меня куда-то дальше.

– Я искала собор и башню, ну которая Башня ветров – знаешь, она ведь одно из немногих памятных зданий в Севастополе, которое пережило обе осады Севастополя. Да и просто красивая. А дальше спустилась сюда…

Юлька подводит меня к лестнице между домов, не переставая говорить.

– Здесь рядом есть гимназия. Наверно, я бы там училась, если бы была помладше. Ради этой лестницы-спуска рядом, – говорит она, а я считаю ступеньки. – На самом деле, это улица или переулок. Я не сразу об этом узнала. На карте увидела, но название, естественно, забыла. Так вот, я бы скакала по ней, размахивая портфелем. Вообще-то севастопольские школьники, которых я здесь видела, так и делают. Загорелые, пропитанные солнцем… Мне в детстве так хотелось здесь задержаться подольше. Научиться торговаться на рынках, знать, где купить самый вкусный виноград, проводить вечера на Приморском бульваре и давать подсказки "как проехать" приезжим. Стать своей для этого города.

– Стала? – спрашиваю я. Юлька останавливается и хмурится. Постукивает пальцами одной руки по другой. Волнуется?

– Не знаю, - нерешительно говорит она, и мы продолжаем спуск. – Иногда кажется, что да, вот-вот и мне откроются все тайны, а потом, бац, и я понимаю, что все – ерунда и мне еще открывать и открывать… - запинка, - этот город.

Мы доходим до конца. Здесь тихо. Появляется ощущение, что мы где-то вне города и вне времени.

– Чувствуешь? – Лиховерцева смотрит на меня. Она так близко, что мне некомфортно, хоть мы и провели всю эту неделю в одной постели (другу Костяну лучше об этом не рассказывать, подколок будет…).

– Ч-что, – мямлю я. И делаю трусливый шаг назад. Но Юлька вновь сокращает расстояние.

– Вневременье, – серьезно говорит она. – Я еще ежевику здесь люблю. Но главное – это безвременье. Кажется, что все звуки и проблемы исчезают. Однажды встретила здесь мальчишку. Он скакал по лестнице и громко хрустел яблоком. Я шла за ним и страдала из-за неправильного выбора профессии… А он скакал и был таким беззаботным. Мне тоже так хотелось. А вместо этого у меня был юрфак в анамнезе и один доставучий козел.

– Я.. – не спрашиваю, утверждаю. Даже свою «женатую любовь» она козлом не величает, только меня. Лиховерцева вроде кивает, хотя это неважно, потому что я… о Боги… ее целую. Это не первый наш поцелуй с Юлькой. Игра в «бутылочку» на студенческом экваторе, ее «личный проект», со злости и на спор… и впервые осознанно, желая этого. Не летают бабочки, не ходят по спине мурашки. Просто я в безвременье целуюсь с Юлькой, моим персональным Лихом.

– Ты голодный? Знаешь, здесь неподалеку неплохое кафе. Мне нравится, хотя можно и просто на Приморский бульвар выйти. Там, наверное, есть палатки с едой. Правда, яблоки в карамели там невкусные. Натуральные, наверное, но не вкусные. Однажды, червивое даже попалось, – Юлька тянет меня за собой, и вот мы уже на оживленной улице. Мимо мчатся машины. «Век двадцать первый», – понимаю я. В этом веке нет места тревожному томлению насчет Лиховерцевой. Безвременье кончилось, да и оставшееся время в Севастополе измеряется часами, а не днями. Уже вечером я буду мчаться в Питер. Лиховерцева останется здесь. И все глупости, конечно, останутся вместе с ней. Когда она вернется, все забудется. Это просто волшебство Севастополя, моря… и безвременья. С такими мыслями я провожу весь оставшийся день. Лиховерцева, кажется, о поцелуе и вовсе не беспокоится. Ну и я о нем думать не буду. Подумаешь. Первый что ли. Вот только он, как белая обезьяна из притчи, застревает в моей голове.

Я стараюсь не думать о нем, когда тетя Люба обнимает меня на прощание, а Мишка крепко жмет руку. Хотел бы я видеть их своей семьей? Тьфу ты. На них я, может быть, и согласился, а вот Лиховерцева… Она же… она же… А что она, нормальная девчонка со своими тараканами, к которой я все-таки прикипел за эти годы.

– Ну до встречи в Питере? – спрашиваю я Юльку на вокзале. Она пожимает плечами. Я хмурюсь.

– Не знаю, – говорит она и ногой ковыряет асфальт. – Я может не вернусь… Нет, приеду, конечно. Но насколько – кто знает. Думаю, переехать.

– Лиховерцева, ты ж питерский человек! Тебе ж нельзя столько солнца, – пытаюсь шутить я, получается, наверное, неловко, но Юлька слегка улыбается.

– Может, ты и прав. Говорю же – не решила пока. Конечно, тут нет таких удобных подоконников, но и суеты нет. Здесь можно ловить безвременье, – и смотрит внимательно на меня. Я даже, ничтоже сумнящеся, подумываю поцеловать ее вновь (в безвременье и впрямь есть какое-то паршивое волшебство), но Юлька буквально ныряет в сумку и долго там копается. Наконец достает измятый конверт (у нее все документы такие, давно заметил).

– На, держи, в поезде прочитаешь. Не люблю провожать, я пойду, ладно? – быстро обнимает меня и устремляется прочь, прежде чем я что-то успеваю сказать. Я окрикиваю ее, но она не оборачивается. Знаю, что слышит, но только прибавляет скорость. Я делаю шаг следом, но поезд гудит, и я принимаю это за сигнал. Тем более, Юлька, конечно же, вернется в Питер. Она без него не сможет. Да и без моего подоконника. И, может, без меня тоже – на кого будет злость срывать и козлом обзывать? На ум мне приходит ее давнее Эссе обо мне. Его я быстрее хотел сжечь, это же письмо стремлюсь прочитать сразу, как оказываюсь в вагоне.

«Ромка! – пишет Юлька, и я, стыдно сказать, улыбаюсь, что не привычное «Земцов». – Ты, наверное, мучаешься вопросом, почему я позвала тебя с собой. А кто ж его знает. Я не планировала, просто… Просто мне так давно хотелось кому-то показать город моего сердца. Да-да, я про Севастополь. Как-то звала девчонок – они не смогли, потом пыталась поехать с… не буду называть его имя… но какой ему отдых со мной, была же жена (и как вы мне позволили с ним связаться?). В общем, я решила предложить поездку тебе. В конце концов, благодаря тебе я поехала в Венгрию, а я не люблю быть должной. Но во время госов ты так злобно на меня смотрел, что я почти передумала. Решила – откажешься. Почти сдала билеты. Кстати, удивительно, но ты не спрашивал откуда у меня твои данные. Но это и неважно. Короче, я почти отказалась от этой идеи, но на выпускном ты шутил со мной и (я видела!) хмурился, когда я осушала очередной бокал. И я решилась. Так сказать, монетку подкинула: загадала, что если поедешь меня провожать, то предложу, нет – сдам билет. Ты согласился. Честно сказать, мне очень интересно: «Почему?». Но спросить я так и не решилась. Вряд ли из-за меня. Да, я обиделась, когда ты намекнул, что рад будешь избавиться от наших встреч. Конечно, я давно об этом догадываюсь. Что там – даже знаю, но мне сложно представить, что после этого отпуска я тебя, возможно, не увижу. Хотя, что уж. Я пока не решила окончательно, но все больше склоняюсь к тому, чтобы остаться здесь, в Севастополе. Меня ничего не держит в Петербурге. Кроме родителей (но надо ж от них отрываться), Эрмитажа (Даная «вздохнет спокойно» без моего пристального взгляда) и твоего подоконника (устал, бедный). У друзей все равно начнется своя жизнь, учеба закончена, а на работе я, думается, достигла своего «потолка», парня у меня нет. Вот только ты не входишь в эти категории, и я никак не могу решить, буду ли я по тебе скучать. Такая глупая Лиховерцева. Мне нравится ругаться с тобой, но мириться – нравится больше. Нравится, когда ты смеешься надо мной, но гораздо лучше, когда смеешься вместе со мной. Нравится… Твоя неделя здесь оканчивается. Я якобы сплю, ты на кухне разговариваешь с Мишкой. Я бы подслушала, но боюсь узнать лишнее. Да-да, именно я, твое персональное Лихо, боюсь услышать что-то, что мне придется не по душе. Мне слишком понравился этот отпуск. Особенно, когда ты мокрый шлепал домой. Прости, это было смешно… В общем, спасибо за поездку. Юля».

Ниже я вижу приписку. Шрифт там мельче и скачущий, явно написанный в спешке.

«Нет, больше всего мне понравилось быть с тобой в безвременье. Жаль, что безвременье – кратковременно».

Я сжимаю письмо в руке. Нет, я не злюсь. Если только самую малость. Жаль, что безвременье – кратковременно. Жаль, что Лиховерцева решила остаться в Севастополе. Хотя, думается, она все-таки не выдержит без Данаи и коней на Аничковом мосту, без посиделок с нашими девчонками в кафе недалеко от Казанского и их «самодельных» вечеров поэзии, без моего подоконника… и меня. Надеюсь на это. Ведь письма я писать не умею, а объясниться нам стоит.

Поезд мчался дальше. Наша история, надеюсь, тоже. Ведь безвременье – кратковременно, а Лиховременье – нет.