Не смей на меня так смотреть!

Эдуард внимательно глядел на нас обоих.

Любой мужчина, который тебя сейчас увидит, будет на тебя так смотреть. — Он показал примерно в сторону моего выреза. — А как иначе?

Я почувствовала, как заливаюсь жаром, и сказала сквозь стиснутые зубы:

Это Натэниел выбирал вещи, которые принес в больницу, а не я.

Футболку и лифчик тоже он покупал? — спросил Олаф.

Нет, — ответила я. — Это я сама.

Он пожал плечами:

Тогда не вини мальчика.

Так это одежда для свиданий, а я не думаю, что сегодня будет на это время.

Мы пойдем охотиться на того вампира, который от нас ускользнул? — спросил он.

Я кивнула:

Если сообразим, куда она могла деваться со своим слугой.

Он улыбнулся.

Чего ты? — спросила я.

Уж очень тема нашего разговора не располагала к улыбке.

Если все получится так, как я надеюсь, может, мне придется сказать твоему мальчику «спасибо».

Я покачала головой:

Не поняла?

Эдуард тронул меня за руку, и я вздрогнула.

Это и хорошо, что не поняла.

Он повел меня дальше по коридору, держа за локоть. Олаф остался на месте, глядя на нас с той же странной полуулыбкой на лице.

Что такое? — спросила я Эдуарда.

Он наклонился поближе и заговорил быстро и тихо.

— Пока ты лежала без сознания, в палату зашел Олаф. Ты была измазана кровью, почти всю одежду с тебя срезали. Он тебя тронул, Анита. Врачи и охрана его отогнали, а я выслал из палаты, но…

Я споткнулась, потому что попыталась остановиться, а Эдуард вел дальше.

Тронул — где?

За живот.

Не поняла… — начала я, и тут до меня дошло. — Он трогал раны?

Да.

Эдуард остановился перед дверью. Я с трудом проглотила слюну — бьющийся в горле пульс и подступившая тошнота сильно этому мешали — и посмотрела туда, где остался стоять Олаф. Я знала, что на лице у меня написан страх, но ничего не могла сделать. А он прикусил нижнюю губу — жест бессознательный, такой жест, который делают от сильного душевного волнения, когда все равно, как ты выглядишь и кто на тебя смотрит. Потом он зашагал к нам, как киношный черный монстр — из тех, что выглядит как человек и человеком является, но разума человеческого в нем не осталось совсем.

Эдуард открыл дверь и провел меня внутрь. Очевидно, Олафа мы не дожидаемся — меня устраивает.

На пороге я споткнулась — Эдуард поддержал меня, и дверь закрыла от меня приближающегося Олафа. Двигался он так, будто каждая его мышца сама знала свое дело, почти как у оборотня. Его неудержимо тянуло к убийству.

Вид у меня, очевидно, был бледный, потому что Мика подошел обнял меня и шепнул прямо мне в шею:

Что с тобой? — Он прижал меня к себе. — Ты вся дрожишь.

Я обхватила его руками, прижалась, как только могла. Объятие, когда будто стараешься раствориться в любимом. Иногда оно бывает сексуально, но иногда просто в мире что-то очень неправильно и нужно за что-то ухватиться. Вот я и ухватилась за Мику как за последнюю прочную вещь во всем мире, зарылась в него лицом, вдохнула запах его кожи. Он не стал переспрашивать, что со мной, а только обнял меня крепче в ответ.

И еще руки обняли меня сзади, еще одно тело прижалось ко мне, и мне не надо было открывать глаза, чтобы узнать Натэниела. Даже не нужно было слышать этот слабый запах ванили — мне было знакомо ощущение его тела. Ощущение, как они обнимают меня вдвоем.

И еще кто-то приблизился сбоку. Я повернулась — это была Черри, обнявшая каждого из мужчин за плечи. Я неожиданно заметила, что она теперь уже не выше Натэниела.

Что случилось? — спросила она, тревожно глядя темными глазами.

Что я могла сказать? Что испугалась Олафа? Что меня корежит от мысли, что он гладил мои раны? Что меня интересует, не касался ли он выпирающей кишки, как мужчина касается груди? Что я хочу это знать и не хочу это знать?

Дверь у нас за спиной открылась, Эдуард кивнул мне и отошел к двери. Что-то тихо сказал, потом вышел, чтобы поговорить с Олафом наедине или чтобы на какое-то время его от меня увести. Но как бы там ни было, спасибо ему. Ну, конечно, я при этом осталась с другим помощником Эдуарда.

Я глянула через плечо Мики и руку Черри на кровать, где лежал мальчик. От боли в его лице появилось больше от того Питера, которого я увидела два с лишним года назад. Он был бледен и до ужаса юн среди этих трубок и мониторов. Я когда очнулась, увидела, что прицеплена ко всему, что как-то измеряло мои жизненные показатели. Насколько же серьезнее ранен он?