Ты хочешь сказать, что они где-то вдвоем занимаются сексом, и это для них важнее меня?

Он опустил глаза — попытался изобразить застенчивость:

Они ушли вдвоем. Меня оставили о тебе заботиться. Мне кажется, ситуация сама за себя говорит.

Перестань жеманиться, Реквием, у тебя не получается.

Он посмотрел на меня прямым взглядом этих синих-синих глаз, где чуть-чуть зеленого угадывалось вокруг радужек. Глаза, в которые можно уйти и уплыть — или утонуть. Я опустила глаза — не стала смотреть в них. Обычно мне это просто, но я ранена, ослабела, и мне его настроение не нравилось.

Вечерняя звезда моя, ты слишком сильно задумалась. Будем радоваться, что ты жива, что живы мы все.

Это навело меня на мысль о другом вопросе. Поскольку он не про Жан-Клода, может быть, Реквием ответит.

Значит, Питер в порядке?

Лицо его стало пустым, и даже напор желания ушел из его взгляда.

Он в соседней палате.

Он в порядке?

Он выздоровеет.

Позади меня распахнулась дверь, послышался мужской голос:

Господи, какой же ты мрачный тип!

И вошел Грэхем.

Я всмотрелась в него, ища признаки вмешательства Арлекина, этого ложного панического привыкания. Но нет, та же улыбка, тот же Грэхем. Грэхем, когда он не мрачнеет оттого, что я ему не даю.

На тебе крест? — спросила я.

Он вытащил из-под рубашки цепочку, а на конце ее был миниатюрный Будда. Я уставилась недоверчиво:

Ты буддист?

Ага.

Не можешь ты быть буддистом, ты же силовик!

Значит, я плохой буддист, но так меня воспитали, и я в этого пухлого малыша верю.

А помогает оно тебе, раз ты не следуешь заповедям этой религии?

Я то же самое мог бы спросить у тебя, Анита.

Прав он или нет?

Ладно, просто неожиданно для меня, что ты буддист.

Для моих родителей тоже. Но когда Клодия нам велела надеть освященные предметы, я сообразил, что не верю в еврейского плотника, и не был в этой вере воспитан. — Он встряхнул цепочку с Буддой. — А вот в этого верю.

Я слегка пожала плечами:

Действует — и ладно.

Он усмехнулся мне:

Во-первых: Питер выздоровеет, но он поправляется по-человечески медленно.

Сильно он ранен?

Примерно как ты, но не так быстро заживает.

Грэхем подошел к Реквиему. Он был в тех же темных штанах и красной рубашке, но почему-то сейчас меня не раздражал. Отвечал на вопросы лучше, чем Реквием, и вообще был сам собой. А вампир был какой-то странный, даже для него.

Мне интересно было, насколько быстро я выздоравливаю, но сперва я хотела узнать про Питера. А чувствовала я себя на удивление хорошо.

Так вот, я сейчас задам тот же вопрос, и хочу получить прямой ответ. Насколько серьезно ранен Питер?

Грэхем вздохнул:

Кучу швов наложили — доктор счет потерял. Он поправится, это честно, но останутся мужественные шрамы.

Черт.

Все рассказывай, — велел Реквием.

Я посмотрела на Грэхема сердито:

Ага. Рассказывай все.

Я к этому подхожу. — Он посмотрел на вампира недобрым взглядом. Реквием слегка кивнул — или поклонился? — и отошел в сторону.

Давай, Грэхем.

Врачи предлагают ему пройти новую антиликантропную терапию.

Ты имеешь в виду прививку?

Нет, что-то совсем новое. С иголочки, — сказал он будто с отвращением.

Насколько новое?

Всего в нескольких городах ведутся испытания. В том числе в Сент-Луисе.

Испытания на несовершеннолетних запрещены, Грэхем.

Несовершеннолетних? Я думал, Питеру восемнадцать.

Черт, ведь наверняка Питер Блэк скрывает свое настоящее имя.

Да, как-то я не сообразила.

Если ему восемнадцать, он может дать разрешение.

Грэхем глянул на меня с любопытством, будто хотел спросить, почему я думала, что Питеру нет восемнадцати. А может, и он сам так думал.

Дать разрешение на что конкретно? — спросила я.

Ему предлагают вакцину.

Так вакцину от ликантропии уже много лет дают, Грэхем.

Не ту, которую когда-то использовали в колледже. Ту прекратили применять где-то десять лет назад, когда из-за плохой партии нескольких милейших студентов колледжа превратили в монстров.

Он не вспомнил Ричарда, который был одним из этих студентов. Может быть, он не знает, тогда не мне рассказывать. Я промолчала.