Категория залога в освещении акад. Д. Н. Овсянико-Куликовского, Синтаксические противоречия в учении Овсянико-Куликовского

Д. Н. Овсянико-Куликовский односторонне воспринимает учение Потебни о за­логе. Он устраняет соображения Потебни о генезисе и эволюции категории залога, о связи ее с разными типами предложения. Вместо :*того он разбавляет потебнианское учение о залоге психологизмом. Он своеобразно и меняет мысль Потебни об отсут­ствии полноты энергии в субъекте страдательного оборота. Овсянико-Куликовский определяет залог так: «Залогами называются те глагольные формы, в которых во­спроизведено отношение подлежащего как лица действующего к сказуемому как к действию, с точки зрения подлинности, фиктивности и мнимости роли подлежащего как производителя признака, данного в лексическом значении глагола-сказуемого»⁴⁹⁹. Такая оценка роли подлежащего невозможна вне лексической характеристики глагола. Например, в выражении камень лежит — камень представляется фиктивным произво­дителем действия, и это представление зависит от лексического значения глагола ле­жать-⁰⁰. Категория залога, следовательно, помещается Д. Н. Овсянико-Куликовским на самой границе грамматики и лексикологии, в переходной между ними зоне. Харак­терное для Потебни стремление к учету взаимодействия лексических и грамматиче­ских значений у Овсянико-Куликовского отзывается смешением тех и других. Залого­вое значение, по Овсянико-Куликовскому, — это свойство глагола изображать деятельность подлежащего либо как подлинную, л^бо как фиктивную или мнимую: «Смотря по лексическому значению глагола, эта мнимость колеблется то в ту, то в другую сторону, увеличиваясь и уменьшаясь». Понятие мнимости, фиктивности у Овсянико-Куликовского двусмысленно. Иногда оно — лексическое, иногда — грам­матическое. Тем не менее им определяется грамматическое различие между двумя ос­новными залогами: действительным и страдательным. «Страдательный залог, — учит Овсянико-Куликовский, — есть форма глагола, заставляющая нас мыс­лить подлежащее как недействующее или, лучше, мнимо действующее и только отве­чающее на вопрос: кто? что?». Подлежащее при формах страдательного залога является лишь мнимым производителем признака, «иначе говоря, можно назвать

* Некоторые безличные глаголы, по-видимому, явл*ются и в личной форме; но на самом деле это два разных глагола, например: il pleut — идет дождь, но Jupiter pleut значит: Юпитер испускает дождь: таким образом шумит как безличный глагол значит: происходит шум, а как личный: производит шум.

мнимою его деятельность». В отличие от страдательного, действительный залог есть «форма глагола, заставляющая нас мыслить подлежащее как лицо действующее, при­чем самая деятельность его может быть либо подлинною, либо фиктивною», в зави­симости от лексического значения глагола. Ср.: я гуляю и камень лежит. Дальнейшее различение залоговых значений у Овсянико-Куликовского носит еще менее граммати­ческий характер. Оно грешит грубым смешением грамматических и лексических при­знаков, выделяемых с психологической точки зрения. Так, различая две формы стра­дательного залога (причастно-страдательный оборот и возвратно-страдательный глагол на -ся), ОвсяниКо-Куликовский вслед за Потебней находит разницу между эти­ми формами «в степени мнимости подлежащего как производителя признака». В фор­мах типа подсудимый был оправдан эта мнимость подлежащего как производителя признака — полная, в пассивных конструкциях с формами на -ся (мост строится) степень мнимости уже не та. Так, например, в выражении эта дверь плохо запирается достаточно ясно сквозит «представление о двери как о действующем лице — как будто дверь сама так делает, что ее трудно запереть». Таким образом, и в формах страда­тельного залога на -ся наблюдается колебание в степени мнимости подлежащего как производителя действия, в зависимости от различий лексического значения глагола. В одних глаголах эта мнимость затушевана, в других выступает очень ярко. Напри­мер, в таких выражениях, как заседание открывается, обед варится, публика не допу­скается, книга печатаете! и т. д., «уже гораздо труднее или совсем невозможно пред­ставить себе подлежащее действующим». Все же «отсутствие страдательного причастия и действительная форма глагола в этом обороте обусловли­вают собою то, что подлежащее здесь не имеет столь яркого характера мнимости (в смысле производителя признака), каким оно отмечено в обороте с причастием страда­тельным». Так Овсянико-Куликовский отделяет страдательное значение от граммати­ческой формы (ведь форма глагола, по словам Овсянико-Куликовского, здесь «дей­ствительная») и ставит его в полную зависимость от лексических значений слов и от стилистических особенностей словоупотребления.

Классификация форм действительного залога в теории Овсянико-Куликовского производится уже с иной точки зрения — именно с точки зрения отношения действия к субъекту и объекту, а также взаимоотношений между субъектом и объектом дей­ствия (а не с точки зрения подлинности или «мнимости» подлежащего). Устанавли­ваются две разновидности глаголов действительного залога: 1) переходные (рас­падающиеся на: а) прямопереходные — с винительным прямого дополнения и б) косвенно-переходные) и 2) непереходные глаголы. Далее различаются следую­щие разряды непереходных глаголов:

1) непереходные, которые также могут быть и переходными, например: говорить,
читать, петь;

2) непереходные — с частицей -ся, которую нельзя отделить (т. е., отделивши ко­
торую, нельзя получить живой формы глагола), например: скитаться, бояться, вы­
спаться, сниться, смеяться, улыбаться. Это так называемые «общие» глаголы. Здесь,
по словам Овсянико-Куликовского, «на первый план — в чисто грамматической сфере
мысли — выдвигается само действие (состояние), с оглядкою на лицо, которому оно
принадлежит»;

3) непереходные — с отделяющейся частицей -ся (соответствующие глаголы без
частицы -ся — переходны), например: молиться, рыться, возиться, носиться, копать­
ся, томиться, водиться и т. п. Здесь доминирует «представление, что действующее
лицо как бы поглощено своею деятельностью, ушло в нее целиком»;

4) возвратные — тоже с частицей -ся, «которая здесь указывает на то, что дей­
ствие подлежащего направлено на него же самого»;

5) взаимные — драться, бросаться, целоваться и т. д.— с частицей -ся, «намекаю­
щей на то, что объекты действия — это те же действующие лица»;

6) те же глаголы — ругаться, драться, сражаться и пр., но только без указания
на взаимность;

7) непереходные — без -ся: спать, лежать, умирать, страдать, болеть и т. д.

Таким образом, здесь уже использован анализ возвратных глаголов, произве­денный К. С. Аксаковым, Ф. Ф. Фортунатовым и А. А. Потебней, и несколько при­способлен к старому учению о залогах. Но в самой классификации непереходных глаголов у Овсянико-Куликовского наблюдается беспорядочное смешение разных кри­териев — лексических, морфологических и синтаксических.

Понятие непереходности, по мнению Овсянико-Куликовского, имеет разные сте­пени. «Непереходность различных глаголов неодинакова: многие из них стоят на гра­нице между переходностью и непереходностью. Одни и те же глаголы могут быть переходными и непереходными. Например, неперехэдный глагол рыдать в стихах:

Не рыдай так безумно над ним: Хорошо умереть молодым...

(Некрасов)

уже отмечен характером некоторой переходности.

Итак, «употребляя какой-нибудь глагол (в предложении), мы представляем себе его специальные отношения к действующему лицу, с одной стороны, и к внешним предметам (объектам) — с другой; если в нашем грамматическом ощущении переве­шивают первые (отношения к действующему лицу), то это глагол непереходный; если перевешивают вторые (отношения к объектам), то это глагол переходный». Так как отношение глагола-сказуемого к подлежащему выражается в согласовании, а его от­ношение к дополнению — в управлении, то непереходность есть перевес согласования над управлением. Переходность, наоборот,— признак роста управления.

Легко заметить, что у Овсянико-Куликовского снились и смешались в категории «действительных» глаголов глаголы самого различного грамматического содержания и строения: тут и переходные, и непереходные без -ся, и общие глаголы, и все раз­ряды возвратных. В основу классификации залогов положены три совершенно разно­родных и несоотносительных признака: 1) различие в отношениях между подлежащим и реальным производителем действия — признак синтаксический" связанный" с вопро­сом об активных и пассивных оборотах; 2) лексико-синтаксическое различие глаголов в зависимости от их переходных, непереходных и косвенно-переходных значений; 3) различие в значениях, вносимых в так называемые «возвратные» глаголы аффик­сом -ся.

Концепция Овсянико-Куликовского эклектически комбинирует разные учения о залогах. Она пропитана наивным психологизмом. Однако заслуга Овсянико-Кули­ковского состояла в том, что он с точки зрения совэеменного языка глубже осветил понятие переходности и непереходности глагола и разъяснил, следуя за Потебней, не­возможность отделять от категории залога вопрос об активных и пассивных оборотах.