Пытаюсь разобраться во внутренностях 1 страница

Сергей Минаев

The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

Интро

Уберите из первого ряда грустного мужчину!

Жанна Агузарова

– У тебя такие пушистые ресницы! – Таня устроилась у меня на груди, положив голову на руки.

– Угу, – соглашаюсь я.

– Пушистые‑пушистые! Как у девочки. – Она запускает руку мне в волосы. – Тебе об этом говорили? – Таня выдерживает паузу, видимо ожидая отрицательного ответа «никто никогда», или смущения, или жарких объятий наконец.

– Говорили. – Я перевожу взгляд на потолок. «Может, светильник сменить? С другой стороны – этот вполне себе нечего».

– Часто? – делает она последнюю попытку, перед тем как сыграть в обиженную.

– Часто. – Теперь я смотрю прямо на нее, чуть склонив голову на бок. – Последний год чаще, чем прежде.

– Это оттого, что ресницы у тебя действительно необыкновенные. – Как любая умная и быстро обучаемая девочка Таня соображает, насколько глупо будет выглядеть, лежа голой и обидевшейся из‑за того, что ее банальный комплимент не нашел во мне живого человеческого отклика.

«Нет, зайка, это оттого, что я холост, у меня большая квартира, красная „Веспа“ и лучшее шоу на молодежном канале. Поэтому у меня необычайно пушистые ресницы, нежные пальцы, красивые губы, большой член... Что там еще? Ты могла бы сказать, что у меня пушистая спина, если бы это катило за респект моему мужскому либидо. Но мы не армяне, зайка», – думаю я, но вслух предполагаю:

– Наверное...

Она скатывается с моей груди и ложится на спину. Некоторое время мы лежим молча. Таня выжидает ответного комплимента. Следуя заданному ею лицемерному фарватеру мне, вероятно, следует оглядеть ее подтянутое тело, плоский живот, onlin высокую грудь, призывные бедра и сказать что‑нибудь о ее высоком интеллектуальном уровне. Что‑то такое, объясняющее, что она лежит в моей постели не потому, что ей двадцать три года и она хорошо трахается, а потому, что мне с ней, например... интересно . Вместо этого я кладу ей руку на живот и щекочу пальцем.

– Тебе хорошо со мной? – задает она вопрос, который вот уже три тысячи лет возглавляет посторгазмический хит‑парад.

– Мне давно не было так хорошо. – Я пытаюсь изобразить самую проникновенную улыбку, хотя мне и в самом деле было очень хорошо. Что делать, уж в такое откровенное время мы живем. Женщины имитируют оргазм, мужчины – комплименты.

– Давай покурим? – Она сладко потягивается.

– Я в спальне не курю...

– А твои девушки?

– Даже мои мальчики, зайка. – Я снова улыбаюсь. – Я же тебе сказал, у меня редко бывают девушки.

– А откуда у тебя в ванной столько женской косметики? – Она игриво щелкает меня по носу.

– Пена дней, – делаю я попытку увернуться.

– Чего? В смысле?

– Не засоряй свою прелестную головку всякой ерундой! Это не ванная, это бюро забытых вещей. Тут вся квартира в вещах моих приятелей или их подруг.

– Что‑то я не заметила на дверях таблички «Общежитие». Может, ты сдаешь квартиру?

– У тебя потрясающее чувство юмора! – Я целую ее в нос. Кажется, я начинаю говорить правду. Женщины определенно делают меня более искренним. А значит, лучше?

– Андрей, а как ты живешь один? – Таня покручивает на пальце прядь волос. – В смысле, при твоем графике. Кто тебе убирает, следит за всем этим? – Она обводит рукой спальню. – Вот скажи, ты вообще ешь дома? Вот моя мама, например, готовит потрясающие...

– ...суши? Нет? Неужели котлеты?! – Я начинаю оглядываться по сторонам, понимая, что разговор подходит к тому моменту, когда надо либо зевать, либо сваливать. – Я вообще не ем, камера полнит. А следит за этим домработница.

– Скажи, а тебе бывает одиноко? – Таня садится и кладет голову на колени.

«Да почти всегда, милая! А ты – именно тот человек, который спасет меня от одиночества. Дайте‑ка подумать, что я должен тебе ответить? Останься у меня ночевать? Или – почему бы тебе не переехать? И тогда, буквально со следующей минуты, ты приведешь в порядок “все это”, уберешь квартиру, наваришь мне вкусной и питательной домашней пищи, которую я ненавижу. Начнешь “исправлять” меня, заставишь “непредвзято посмотреть на своих друзей”. Что ты еще сделаешь?»

Но ответить я не успеваю, в дверь звонят.

– Антон, наверное, заехал, – говорю я, ловя вопросительный взгляд Тани. – Он всегда без звонка.

Встаю и, не одеваясь, шлепаю смотреть, кто пришел. На экране домофона лицо Маши, моей подруги. Ну, или постоянной девушки, как она думает. Или притворяется, что думает. Лицо довольно злобное, надо заметить.

– Андрей, я знаю, что ты дома! – громко заявляет Маша.

Интересно, почему? Мопед у двери? Ну и что, может, я на чьей‑нибудь машине уехал. По уму, не следовало бы открывать, но прикинув, что эта оголтелая начнет трезвонить, потом колотить в дверь, а я все это время вынужден буду шипеть Тане: «Это пьяная соседка, не знаю, что ей нужно!» – решаю открыть. В любом случае, при личном контакте слить ее будет легче. Я оглядываюсь по сторонам, хватаю Танины туфли и швыряю их в свою спортивную сумку.

– Ты телефон потерял? – с порога интересуется Маша.

– Не терял, а что?

– Я звоню тебе целый день, почему не подходишь?

– Я... я работал, душа моя. У меня в среду шоу, нужно готовиться, понимаешь?

– Ты последний раз к нему готовился год назад.

– Тогда мы еще не были знакомы, – напоминаю я.

– Мы так и будем стоять в прихожей? – делает она попытку прорыва.

– Маш, знаешь, – я сипло кашляю, пытаясь вызвать прилив мокроты, – я себя не очень хорошо чувствую, я спал.

– Может, тебя полечить? – Она недобро прищуривается и делает шаг вперед.

– Маша, давай встретимся вечером! – Я тоже делаю шаг вперед. – Мне правда нехорошо, я хочу выспаться.

– Ты не один! – заключает Маша. – Впрочем, мне это неинтересно.

– В смысле? – я не верю, что все так хорошо, а главное, так быстро закончилось.

– Я ухожу, Миркин, – и она садится на банкетку.

– Мы увидимся вечером, так? – Я не понимаю, какого черта она села, уходя.

– Нет, Миркин, ты не понял! Я ухожу от тебя. – Пауза в ожидании реакции. Я хмурю лоб, вспоминая о томящейся в спальне Тане. – Ты не привык, что тебя девочки бросают, да? Ты же у нас сердцеед!

– Я не понимаю, Машенька, ты пришла поскандалить?

– В моей джинсовой куртке блеск для губ, которым я не пользуюсь. Как ты думаешь, Андрюша, откуда он?

– Это «Что? Где? Когда?»? Откуда я знаю? – Маша начинает меня нервировать. – Может, твоя подруга оставила!

– Куртка до вчерашнего вечера висела у тебя, дорогой! – выстреливает она мне в левый глаз.

– У меня?! Дома?! – Я ищу варианты. – Может, Антон или еще кто‑то приезжал с подругой, той стало холодно, и я предложил ей твою куртку. А подруга забыла в ней свой блеск для волос.

– Для губ.

– Для губ. В общем, что за допрос, а?

– Конечно забыла. И еще забыла твою визитку с номером мобильного! – делает Маша контрольный выстрел. А я совершенно точно вспоминаю, на ком была ее куртка вчера вечером, и это выводит меня из себя. Яна! Вот же тупица! А главное, что за пренебрежение! Забыть мою визитку! Можно подумать, ей телезвезды каждый день свои мобильные оставляют.

– Маш, я думаю, ты сама ее когда‑то там оставила, а теперь придумываешь всякую ерунду. Давай поговорим вечером!

– Давай не будем говорить, а?

– Хорошо, давай не будем об этом говорить.

– Я хочу забрать свои вещи, – говорит она довольно жестким тоном.

– Когда?

– Сегодня! Сейчас!

И, с одной стороны, не стоит ей препятствовать, потому как в последнее время девушки редко проявляют подобную инициативу. Иные, кажется, обладают талантом не просто переехать к тебе, молниеносно наполнив квартиру своими вещами, но въедаться в ее стены так, что выкурить их можно только горячим паром. С другой стороны – спальня. Наша Таня горько плачет и все такое.

– Я привезу тебе вещи сегодня вечером.

– Нет, я приехала, чтобы забрать их сейчас! – Машино лицо изображает недюжинную работу интеллекта, она вся подбирается, вжимается в банкетку и выпаливает: – Кстати, Миркин, а почему ты голый?!

«Вау! Действительно, почему? А я настолько хорошо чувствую себя в своем теле, что даже не заметил. Вот что значит отсутствие комплексов! Почему же я голый? Зайди ты на полчаса раньше, нашла бы на мне из одежды только презерватив! Считай, тебе повезло, зайка!» Я смотрю на нее сверху вниз, она чуть запрокинула голову и не спускает с меня глаз. Между нами только мой член. Как немой укор.

– Я... я же сказал тебе, я спал... зайка...

В этот момент Маша вскакивает, отодвигает меня и чешет вперед. Я спотыкаюсь о спортивную сумку и слышу, как она верещит уже из спальни:

– Нет, ну я так и думала! Это даже неинтересно!

Маша мечется по спальне, раздвигает двери шкафа‑купе, выдвигает ящики и лихорадочно сгребает свое нижнее белье, футболки, платья и прочий реквизит в большую дорожную кожаную сумку коричневого цвета. Как‑только я пересекаю порог спальни, она подбегает ко мне, отвешивает пощечину и оборачивается к Тане:

– Вам, девушка, наши семейные разборки не помешают?

– Протестую! – Я поднимаю руку вверх. – Мы не женаты!

– Что вы, что вы! – бухтит Таня, укрывшись одеялом до самых глаз. – Мне как девушке молодой и неопытной это очень полезно!

«А семилетнюю разницу в возрасте отмечать – это по‑нашему! Это ниже пояса».

– Ну не кокетничайте, девушка! Вы не так уж молоды, а опыт вам ваш партнер передаст очень быстро. Правда, ЗАЙКА?! – Она наотмашь лупит меня сумкой.

«Маши все‑таки будет иногда не хватать. Какое чувство юмора! Вот что значит гуманитарное образование». Я уворачиваюсь, задеваю ногой за прикроватную тумбочку и шлепаюсь на пол, успев подставить руки:

– Девушки, раз вы так мило щебечете, может, нам прекратить этот театр теней и... втроем, ну, вы понимаете, – я закрываю рукой половину лица и начинаю давиться смехом. Машу, наоборот, душат рыдания. Она снова подлетает ко мне и лупит уже куда придется, и я поскорее ретируюсь из спальни, практически на четвереньках.

Минут десять проходят относительно тихо. Слышны лишь Машины всхлипывания и грохот задвигаемых ящиков. Наконец она выбегает из спальни с сумкой наперевес. Отворачивает от меня зареванное лицо, доходит до двери и начинает судорожно греметь ключами:

– Открой! Слышишь?! Немедленно открой мне дверь, – визжит Маша, – выпусти меня!!!

– Она открыта! – Я поднимаюсь с пола. – В другую сторону толкни...

– Скотина! – бросает она напоследок и хлопает дверью.

Я подхожу к двери, приоткрываю ее, оставляя безопасную щель, и говорю вслед этой мегере:

– Хотел бы напомнить, мадам, что сумка, в которой вы транспортируете свои вещи, все‑таки моя. Мне будет не с чем ездить в командировки, дорогая!

– Самовлюбленный болван! Тварь! Ненавижу тебя, – несется от лифта.

– И импотент! Ты забыла добавить. – Я прикрываю дверь. В нее немедленно что‑то бухает. «Сто процентов кожу поцарапает. Или ручку порвет», – сожалею я про себя и возвращаюсь в спальню.

Таня уже оделась, забрала волосы в хвост и озирается по сторонам.

– Эта неврастеничка прихватила что‑то из твоей одежды? Не обращай внимания, зайка, это старая история. Никак не заберет остатки своих вещей. – Я бессильно развожу руками.

– При этом в остатках нижнее белье. Никогда не видела «бывших», которые забирают свои колготки и трусы в последнюю очередь! – Таня презрительно смотрит куда‑то в область моего члена.

– Там были трусы?! Надо же! – Я оглядываюсь, соображая, что бы на себя напялить.

Мы вместе выходим в прихожую, и я внезапно чувствую такую усталость от всей этой бодяги, что не нахожу ничего лучше, чем сказать:

– Ты уже уходишь? Может, кофе выпьем? Или вина? – и получаю звонкую пощечину. Стоит заметить, что у Тани удар сильнее.

– О! – вскрикиваю я. – Кажется, я только что случайно наступил на чьи‑то моральные принципы!

– У тебя редко бывают девушки?! – Она пытается залепить мне вторую, но я уворачиваюсь.

– Ужель та самая Татьяна?! Значит, ложиться в постель с малознакомым, но довольно известным молодым человеком после одного совместного обеда можно, а случайно пересечься с его девушкой нельзя? Поясните дискурс, я как‑то отстал.

– Мудак! – цедит Таня. – Где моя обувь?

– В пизде! – довольно внятно отвечаю я и иду в гостиную. Ненавижу слово «обувь». Жуткая казенщина. – Дверь открыта.

Через несколько секунд дверь действительно хлопает с другой стороны квартиры. Вернувшись в прихожую, я достаю из сумки туфли, отношу к лифту и аккуратно вручаю их Тане:

– Босоно‑о‑ога и простоволо‑о‑оса ступаешь ты на этот путь, дочь моя! Я б тебя перекрестил на дорогу, но я еврей...

От ее ответа меня спасает приехавший лифт. Я возвращаюсь в квартиру, подхожу к большому зеркалу и осматриваю лицо. Царапины от чьих‑то ногтей все же остались. Сорвут мне когда‑нибудь эфир эти девушки, как пить дать!

Я смотрю на себя в зеркало и думаю, что поселять девушек дома нельзя, даже временно.

– Это все‑таки семейный очаг, тепло, уют, выпивка и все такое, – разговариваю я со своим отражением. – Дом превратился черт знает во что. Нечто среднее между борделем и школой злословия. Так нельзя, Андрей, – корчу я укоризненную рожу. – Так нельзя. Пора бы уже взяться за голову, Андрей, и вести себя как серьезный мужчина. Отныне все соития только на нейтральной территории.

По пути в гостиную я нажимаю на кнопку музыкального центра. Включаю кофе‑машину, достаю из холодильника бутылку Perrier , делаю первый глоток, смотрю в окно.

«Come on come on come on, now touch me, baby! Can’t you see, that I’m not afraid» , – взрывает комнату Джим Моррисон. Я прохожу в ванную комнату. Сыплю на дно ванны каких‑то зеленоватых кристаллов, подаренных малознакомым буддистом (они что‑то такое делают... расслабляют или доставляют... не помню), включаю воду и возвращаюсь в гостиную.

На стене висит черно‑белое фото, на котором запечатлен я в образе Святого Себастьяна, распятым на уличном фонаре с помощью телевизионного кабеля, с воткнутыми в плечи, грудь и живот штекерами вместо стрел. Чресла опоясаны рваной футболкой с олимпийским Мишкой, на голове бейсболка «New York Yankees». Талантливый двадцатипятилетний фотограф из Брянска, который год назад четыре дня мучил меня в студии, умер от передоза, поэтому теперь я вру всем, что фото сделал Дэвид Лашапель, во время своего двухдневного визита в Москву.

Глядя на дорожки вытекающего из распятого меня кетчупа, думаю о том, что еще какое‑то время назад знакомства с девушками носили сильный культурологический оттенок:

– Настроение как на той моей фотографии, которую делал ЛаШапель. Помнишь, она еще получила приз в... Венеции? ( Говорится как можно небрежнее.)

– Тебя фотографировал ЛаШапель?! (Восторженно.)

– Да ничего особенного. (Еще более небрежно, в сторону.) Стоило ли устраивать из этого такой шум?! Хочешь посмотреть?

Теперь же все начинается с пошлейшего, но результативнейшего вопроса:

– Хочешь работать в Останкино?

Как правило, им же на следующее утро и заканчивается. С приставкой «все еще».

Я хотел бы объяснить собственную деградацию до простых и пошлых вопросов общим падением культурного уровня соискательниц. Или тем, что я стал добрее или снисходительней, перестав заострять внимание на небогатом девичьем духовном мире. Но статистика довольно мерзкая вещь. Если псевдофото Лашапеля вызывало интерес у тридцати‑сорока процентов аудитории, то предложение работы в бетонной коробке на берегу Останкинского пруда находит живой отклик не менее чем у семидесяти процентов девушек. Что‑то неуловимо изменилось, kids. Проще говоря – видимо, я стал звездой.

Момент осознания этого факта был довольно забавным. Чувство собственного величия, или ЧСВ, как иронично именуют его гениальные дебилы с сайта lurkmore.ru, слегка забрезжило, когда малознакомые люди начали угощать меня в баре выпивкой. Засияло, когда в метро молодые гости столицы стали щелкать меня камерами своих сотовых, а «GQ» сделал со мной четырехполосное интервью (за которое три года назад я отдал бы свой мизинец – или мизинец одной из своих тогдашних подружек). Но окончательно воссияло ЧСВ в ту минуту, когда бабушка‑консьерж в моем подъезде в очередной раз напомнила мне, что я не сдал сто восемнадцать рублей на оплату ее ежемесячного труда.

– Я завтра непременно занесу, у меня с собой денег нет! – бросил я на бегу, ибо денег, реально, не было. Мелких.

– Денег нет, – прошамкала бабушка, – а еще звезда называется! Завтра, Миркин, скажу в диспетчерской, чтобы воду тебе отключили. Всю.

Нелепо узнавать о собственной известности не с первых полос таблоидов, а из уст бабушки! Но как это по‑русски! Ведь кем бы ты ни был, в каком бы статусе ни пребывал, истинная звезда – это бабушка с гаечным ключом: именно от нее, а не от журналистов, зависит, как ты будешь завтра пахнуть. А таблоидов у нас пока нет. Так что, ЧСВ, воссияв, резко потускнело. Бабушка с тех пор остается моей самой преданной поклонницей. Дай ей Бог здоровья. А мне воды...

Кстати о воде. Звук падающей воды подозрительно изменился. Бегу в ванную и вижу, что на пол уже прилично натекло. Закрываю воду, открываю слив, кидаю на пол пару полотенец, собираю ими воду. Положительно, пора завязывать с этими внезапными приступами философствования.

Вытерев пол, залезаю в ванну. Ложусь, кладу под голову полотенце и подвигаю ближе к бортику табуретку с книгами: Пруст, Кафка, Воннегут и Гессе, из тех, что собираюсь прочесть, но неизвестно, прочту ли. Книги несут две функции – социальную (свидетельствуют о твоем высоком духовном развитии) и прикладную (на них удобно ставить пепельницу). Закуриваю.

На полу, за корзиной с грязным бельем, замечаю мятый журнал. Дотягиваюсь. Несколько страниц, в том числе обложка, вырваны. Предположительно для забивания, с туалетной бумагой проблем у меня не было. На восьмой странице мои ответы на лажовый блиц‑опрос. Что вас поразило прошлым летом? С кем бы вы хотели застрять в лифте? На какое домашнее животное вы похожи? Ваши любимые цвета? И прочая ересь. Неужели кому‑то из читателей мой образ покажется нераскрытым, если он не узнает, на какое домашнее животное я похож? Неужели я могу ответить что‑то вразумительное на вопрос о лифте?

Ответы весьма подробные, судя по всему, отвечала моя ассистентка. Опять что‑то про мое отношение к сексу втроем. Интересно, что же я ответил? Оказывается, я за семейные ценности. Значит, интервью еще и цензурировали на канале. Ниже слоган: «Хочешь узнать, что говорят об этом “звезды”? Напиши “звезде”! Отправь звезде “смс”! Узнай мнение!»

Непременно узнаешь, если опустить кое‑какие детали. «Звезды» не читают – за их емейл отвечает ассистентка, «звезды» не говорят, у них на это есть пресс‑секретарь, наконец – у «звезд» нет мнения. Мнение есть у их продюсеров и руководства их канала. Такое вот живое человеческое общение талантов и поклонниц. «Это по любви», как поет Лагутенко.

А фотография получилась очень даже ничего. Стоит признать: за полтора года в больших медиа единственное, что я научился делать профессионально, – это отсутствующее лицо.

– А! – Я щелкаю по мятому глянцу. – Не лицо, а икона! А как ноги поставил – чистая Ванесса Паради, поджидающая Джонни Деппа!

«Мирки Миркина». За полтора года мы стали одним из двух самых популярных шоу молодежного музыкального канала М4М . Еще бы! Суть программы заключалась в том, чтобы менять социальный статус людей. Проститутки в нашем эфире становились менеджерами по продажам, а менеджерихи выходили на федеральную трассу, управляющий банком менялся местами с водителем маршрутного такси, а повар итальянского ресторана – с продавцом шаурмы. И между всеми этими типами, я – проверяющий, как им живется в новой шкуре, я – дающий советы, я – издевающийся, я – смеющийся, я – плачущий вместе с ними. Пресса поливала меня помоями, носила на руках, снова поливала. Участники программы трижды подавали на меня в суд – безуспешно. Мне дважды били морду – оба раза все тот же закомплексованный мудак, муж одной из менеджерих:

– Она... стояла на дороге... как проститутка!!! Вы понимаете, чего ей это стоило?!

– Но она же не дала клиенту!

Непонятно, чем он был больше возмущен, – моим ответом или тем, что его жена не вышла в финал нашего шоу.

Деятели культуры писали коллективные письма, требуя закрыть программу. Один заслуженный режиссер, сделавший полтора фильма, вопил о морали и грозил походом к Президенту, пока в интернете не появилась запись его разговоров с собственной секретаршей. Он предлагал ей одеться школьницей и грозил отшлепать солдатским ремнем. После этого альянс духовненьких распался. Они явно остыли. Видимо, мы поймали за руку самого невинного из них. Могу себе представить, о чем говорили со своими секретаршами остальные.

Вода, кстати, тоже остыла, пора менять съемочный павильон. Я выхожу из ванной и перемещаюсь в гостиную. Сажусь на ковер, ставлю музыку и наливаю себе первый стакан виски.

Я оглядываю окружающее пространство и ловлю себя на мысли, что моя квартира со временем превратилась в отель. Современный, дизайнерский, очень комфортный, но все‑таки отель. Честно говоря, я давно ловлю себя на мысли, что веду себя в этом городе как иностранец. Как командированный. Рок‑звезда в туре. Недели проходят как один день, месяцы как неделя, а год как... кстати, какое сегодня число?

Тут мне следовало бы поплакаться, рассказать о жесточайшей нагрузке, диком нервном напряжении, частых депрессиях, отсутствии времени на личную жизнь, и как следствие всего вышесказанного – о невозможности создать семью. Но вы читаете не повесть «Кровь и пот на льду Евровидения», да и я, кажется, не Дима Билан. Посему будем честны друг перед другом.

Сложно жаловаться на жизнь, когда последний раз ты пользовался общественным транспортом ввиду жесточайшей необходимости приехать вовремя: речь шла о контракте ценой пятьдесят тысяч долларов. О контракте, согласно которому ты на протяжении месяца должен рекламировать пиво, оценивая присланные про него рассказы любителей. Да и оценивать предстоит не тебе: от тебя требуется лишь имя и фотография в хорошем разрешении.

Глупо стенать о постоянной усталости, если в прошлом году ты провел за границей в общей сложности семьдесят пять дней, твоя карточка в фитнес‑клуб стоит три тысячи евро, но ты туда не ходишь, потому что не можешь найти ее в ящике письменного стола. Отвратительно рассказывать о сложностях съемочного процесса и внезапных переездах с места на место, когда гостиничные номера, в которых ты останавливаешься во время своих командировок, должны стоить не дешевле семисот долларов за ночь. Лицемерно сообщать, что у тебя часто нет времени на обед или ужин, учитывая тот факт, что ты не можешь вспомнить, когда обедал или ужинал в заведении со средним счетом менее пяти тысяч рублей на человека.

Ты не знаешь, во сколько обходится каналу твоя мобильная связь и медицинская страховка, ты никогда не смотришь в конец ведомости представительских расходов – просто подписываешь. Такси, которое ты имеешь право вызывать, если опаздываешь на запись или задерживаешься допоздна на работе, давно уже используется твоими друзьями и их подругами, а на предложение канала нанять тебе водителя, скромно потупив глаза, ты заявляешь, что предпочитаешь передвигаться на «Веспе», не думая о том, во сколько обходится твоя логистика.

Количественные характеристики в отношении финансов давно перестали быть моей темой. В какой‑то момент стало очевидно, что тех денег, которые мы не заработали в начале нулевых, мы точно не заработаем в их конце. И я успокоился. Того, что я получал на канале, было недостаточно для перелетов частными самолетами, покупок недвижимости за границей и прочих девайсов, которые отличают жизнь селебритиз в странах, так и не вставших с колен, типа Америки или Соединенного Королевства. Но этого вполне хватало, чтобы раза два в месяц внезапно срываться, скажем, в Лондон, не думая о том, сколько денег в данный момент на твоих карточках.

Мой гардероб практически полностью состоял из убитых джинсов, растянутых свитеров и футболок с дурацкими принтами, сделанных неизвестными дизайнерами, но купленных либо в Harvey Nichols либо на Camden Market, либо еще где‑то на острове. Эта нарочитая небрежность, конечно, тщательно поддерживалась. Не верьте лохам, утверждающим, что у них «миллионеры и звезды ходят одетые как бомжи, потому, что им все равно, как они выглядят». Весь этот тинейджерский треш надевается только с одной целью – показать, что тебе не все равно . И ты круглый год ходишь практически в одних и тех же кедах не оттого, что тебе нечего надеть, а потому, что у тебя их тридцать пять пар. На поверку вышло, что выглядеть бомжом труднее, чем выглядеть русским миллионером. Для этого требуется что‑то большее, чем деньги. Но разговоры о финансах – пошлейшая тема. Даже эсэмэски, которые приходят после каждой операции по кредитке, я тут же раздраженно стираю. Они отвлекают .

От чего? Да практически от всего. От интервью, фотосессий, эфиров, встреч с поклонниками творчества, съемок в эпизодах кинокартин (что особенно нравится), походов на радио и телеэфиры (ненавижу, но все равно хожу), диджейсетов, квартирников, чтения чужих произведений вслух, продюсирования сериала (об этом позже). Главное – от себя самого. Ведь ты практически не останавливаешься, понимая, что, если это сделаешь, непременно упадешь. Персонажей, желающих «быть Андреем Миркиным», – целая электричка «Владимир– Москва». В ней сидят поклонники, талантливые, но пока неизвестные. Они могут годами ждать твоего места.

Кстати о поклонниках. Самые конченые ублюдки среди нас, селебритиз, стенают от якобы невозможности выйти на улицу незамеченным. Даже если это так, даже если твоя жизнь напоминает сумасшедший дом – смени профессию, чувак! Стань счастлив – начни снова вести отстойную жизнь простого человека. Или не жалуйся, мать твою!

И я не жалуюсь. Я просто живу. Жизнью человека, который берет на себя повышенные обязательства, назначая восемь встреч в день и последовательно все отменяя, потому что у него вот уже третий час не получается правильно свести на домашних вертушках «Smells Like Teen Spirit» Nirvana с «Все идет по плану» Гражданской Обороны . Жизнью человека, который по пути на студию замечает нечто особенное и по приезде бегает по потолку с требованием за час до прямого эфира переделать все сюжеты. Потому что он вдруг обнаружил, они не соответствуют.

Чему? Частенько ты и сам не знаешь, просто в какойто момент ловишь тень идеи и целыми днями думаешь, как именно ее использовать. Это заставляет тебя вскакивать ночью и измарывать каракулями три‑четыре листа, причем так замысловато и подробно, что утром уже невозможно разобрать, что ты имел в виду. Из‑за этого ты часами стоишь в супермаркете и тупо вертишь в руках коробки с хлопьями, пораженный внезапной мыслью, что в программе нужно переделать все – от заставки до звукового сопровождения. Но наконец понимаешь, что дело не в заставках, логотипах и озвучке. Дело не в сюжетах и монтаже. Проблема в тебе. В червяке, который постоянно грызет печень, требуя новых побед, оваций, признаний. В твоем чертовом тщеславии, чувак.

Особенно очевидно это в такие дни, как вчерашний. Я сломал под столом карандаш, когда главный редактор канала сказал на планерке, что на прошлой неделе шоу было пресноватым. Пресноватым, бля! И это я слышу от человека, который каждый раз своим появлением наводит меня на две мысли – о суициде и эмиграции. Или о суициде в эмиграции. Реально, если вы хотите моей смерти – оставьте меня с ним на сутки в замкнутом пространстве. Послушав его рассуждения об исследовании аудитории или тенденциях в мировой музыке, пристально посмотрев в его постное лицо, ощутив его дирольно‑стерильное дыхание, я вскрою себе вены чуть быстрее, чем за десять минут. Брр... даже руки зачесались. Нет, вскрывать не буду, не люблю вида крови, лучше дознуться. Говорят, прикольная смерть.

Я опрокидываю в себя очередной стакан. На чем, бишь, я остановился? На передозе? А, на вчерашнем дне. Так вот, после планерки я давал трехминутное интервью интернет‑порталу, название которого, как всегда, не запомнил, и журналистка заставила меня побелеть от злобы, заметив вскользь, что не смотрит мое шоу уже три недели. Она, сука, видите ли, не успевает. А вечером... вечером я чуть с ума не сошел, когда мне показалось, что официант в ресторане меня не узнал. Я заплакал бы, kids, да вы все равно не увидите слез за темными очками, которых я практически не снимаю. Реально, kids, в такие моменты я чувствую, что этот город больше не любит меня.

Внезапно я ощущаю дикий голод. Встаю, уже порядком набравшийся, разогреваю в микроволновке картонку с лапшой, наливаю еще виски и возвращаюсь на пол.

Кстати о любви. Ее стало гораздо больше, чем раньше. Например, на прошлой неделе я почти переспал с пятью девушками. Почти – потому что с одной дошло только до страстных поцелуев в туалете (я был сильно пьян), у двух в самый ответственный момент обнаружились месячные, четвертая, с которой меня познакомил Антон, весь вечер одаривала меня знаками внимания, мы тискали друг друга под столом, а потом она вышла поговорить по телефону и исчезла (а как же дружеские рекомендации и хорошие отзывы с прежнего места в постели?). Последняя девушка была проституткой, что вроде бы за победу не катит. Или уже катит? Не хотелось бы в это верить.