Глава 1 девочка-фотомодель

Жаклин Уилсон (Jacqueline Wilson) ДЕВЧОНКИ В ПОГОНЕ ЗА МОДОЙ (GIRLS UNDER PRESSURE) Перевод с английского М.Лахути

Глава 1 ДЕВОЧКА-ФОТОМОДЕЛЬ

Все это — моя идея.

— Пошли в субботу, сделаем покупки к Рождеству, — говорю я двум своим лучшим подругам, Магде и Надин.

— Классно, — говорит Магда, для которой походы по магазинам — цель жизни.

— Конечно, — говорит Надин, но смотрит удивленно. — Мне казалось, ты обычно делаешь рождественские подарки сама.

— Ну, наверное, я это переросла, — торопливо отвечаю я.

У нас в семье всегда была такая дурацкая традиция. Я придумывала какую-нибудь тему и делала для всех соответствующие подарки. Один год это были полосатые вязаные шарфы, потом корявые глиняные вазы (в то время я занималась в кружке керамики), потом — полотняные кошелечки, вышитые крестиком… Я изготавливала их для всех вокруг: и для родных, и для просто знакомых, люди принимали вежливо, и я думала, что им действительно нравятся эти дикие кустарные изделия.

С Надин мы знакомы с пяти лет, так что ей долгие годы пришлось терпеливо получать в подарок платьица для кукол Барби, лохматящиеся по краям, и бугристых самодельных плюшевых мышек. Когда мы пошли в школу, я сделала для Надин черный с серебром браслет-фенечку. Для Магды я соорудила розовую с фиолетовым феньку. Мне казалось, что им понравилось. Во всяком случае, какое-то время они это носили.

На прошлое Рождество я сделала для всей семьи шкатулочки, украшенные бусинами и ракушками. Шкатулку для Моголя я обклеила разноцветными леденцами, но он пытался лизать их прямо через лакировку и поцарапал себе язык. Папа с Анной так носятся с Моголем, будто это чудо-ребенок, а по-моему, у него мозгов не больше, чем у блохи. Я долго и мучительно обдумывала шкатулочки для Магды и Надин и в конце концов сделала для Надин серебряную коробочку с узором из раковин, выкрашенных серебряной краской, а для Магды — точно такую же, только золотую. Она открыла свою шкатулку с таким видом, словно ожидала найти что-нибудь внутри, а потом спросила, не собираюсь ли я подарить ей в будущем году к коробочке золотое ожерелье. Это была шутка… Я так думаю. Я вдруг почувствовала себя ровесницей Моголя.

— Поедем в торговый центр «Флауэрфилдс», — сказала я твердо. — Купим подарки для родных, а потом разойдемся в разные стороны и купим подарки друг для друга.

— А потом пойдем в "Сода Фаунтэн", возьмем по молочному коктейлю, — мгновенно вдохновляется Магда.

"Сода Фаунтэн" недавно открылся в нижнем этаже торгового центра. Он похож на те сверкающие кафе-мороженые, которые показывают в старых американских фильмах. Теперь это самое модное заведение — говорят, там отлично знакомиться с мальчишками. Если есть на свете занятие, которое нравится Магде больше хождения по магазинам, так это знакомиться с мальчишками. И чем их больше, тем лучше.

Надин вздыхает и поднимает брови, глядя на меня. Она сейчас полна отвращения к противоположному полу, после своего злосчастного увлечения Лайамом, который относился к ней просто потребительски. Теперь она не хочет ни с кем встречаться. Магде каждый вечер хочется встречаться с другим мальчиком. А я сама не знаю, чего мне хочется. Да и не особенно-то много у меня возможностей.

Ну… есть такой Дэн, я с ним познакомилась на каникулах. Он вроде как мой приятель. Мы с ним редко встречаемся, потому что он живет в Манчестере. К тому же он младше меня. И на вид немного странный. В общем, безусловно, он не парень моей мечты.

Все-таки надо будет послать ему подарок к Рождеству. Один бог знает, что ему подарить. Мне тут пришла в голову гениальная идея: купить Магде и Надин белье от «Никербокс». Магде — красные шелковые трусики в цветочек, Надин — черные кружевные. Тогда можно будет купить папе боксерские трусы от "Маркс и Спенсер", Анне — скромные, но милые беленькие трусики. Моголю можно трусишки с Микки-Маусом. Идея одарить всех трусиками меня очень вдохновляла. Но не могу же я подарить Дэну трусы! Хотя я уже представила себе в точности, что ему подойдет: такие дебильные трусы с дурацкой надписью…

Я решила, что в субботу посмотрю как следует в магазине, вдруг меня опять осенит. Около десяти подхожу к дому Надин. Ее папа около дома моет машину. Он из тех, кто обожает свою машину, часами возится с ней по выходным.

— Привет, Кудряшка, — окликает он меня.

Я выжимаю из себя бодрую улыбку и стучу в дверь. Открывает мама Надин в старом джемпере и легинсах, с тряпкой в руке. Очевидно, она нарядилась для генеральной уборки.

— Здравствуй, дорогая. Надин в спальне, — говорит она, неодобрительно улыбаясь.

— Здравствуй, Элли. А я помогаю мамочке. — Из гостиной машет метелкой из перьев Наташа.

Наташа все еще одета в пижамку с оборочками и пушистые тапочки. Она размахивает метелкой, приплясывая по комнате под музыку из мультика, который идет по телевизору.

— Вот умница, правда? — с гордостью произносит мама Надин.

Я пытаюсь выдавить еще одну улыбочку.

Наташа бросается ко мне.

— Элли, какая ты грязная! — Она прыгает вокруг меня, тычет метелкой прямо в лицо. — Вот, теперь я всю пыль с тебя смела.

— Ах ты моя миленькая! — говорит ее мамуля.

— Ой, Наташа, мне больно! — говорю я, улыбаясь уже совсем болезненно.

Наташа — единственный в мире шестилетний ребенок, который еще хуже моего младшего братца Моголя. Я бочком пробираюсь мимо нее и удираю вверх по лестнице, в комнату Надин. Там все черно-белое, так приятно после ослепительно яркой расцветки холла. И сама Надин выдержана в потрясающей черно-белой гамме, с длинными распущенными черными волосами, глаза обведены черным карандашом, лицо напудрено белой, как мел, пудрой. На ней черный джемпер в обтяжку, черные джинсы, черные сапожки, и как раз в ту минуту, когда я влетаю в комнату, она натягивает черный бархатный пиджак.

— Привет, Элли. Что это у тебя на лице за красные пятна?

— Твоя прелестная сестричка только что напала на меня с метелкой из перьев.

— О боже! Извини. Не беспокойся. Она мечтает получить новую куклу Барби на Рождество. Я ей приготовлю куколку по спецзаказу. Как тебе такая идея: Барби-киллер, с острым кинжальчиком, выскакивающим из игрушечных ножен?

— А помнишь, как мы играли в Барби, Надин? Мне больше всего нравилось, когда они у нас были ведьмами.

— Ага, ты сшила им всем черные платьица и слепила крючковатые носы из пластилина. Жуть.

Мы с Надин ностальгически вздыхаем.

— Я обожала лепить из пластилина, — говорю я. — Мне и сейчас нравится иногда повозиться с Моголевым набором, только у него все цвета перемешаны.

— Ладно, проблема, что тебе подарить на Рождество, решена. Подарю персональную коробку пластилина, — говорит Надин. — Вот только не знаю, что подарить Магде. Она все намекает насчет нового лака для ногтей от «Шанель», но он наверняка стоит целое состояние.

— Знаю, я и сама, честно говоря, слегка на мели по части денег.

— Магде-то хорошо. Мама с папой столько ей дают карманных денег… А мне папа дает ровно столько же, сколько Наташе, прости господи! В итоге у Наташи даже оказывается больше, потому что ей постоянно что-нибудь покупают. Противно, когда у тебя младшая сестра такая подлиза.

— Когда младший братец — зануда, тоже плохо. Магде везет, она младший, балованный ребеночек в семье.

Что Магда и демонстрирует с большим шиком, встретившись с нами у входа в торговый центр «Флауэрфилдс». На ней новенький ярко-красный меховой жакет, выглядит бесподобно!

— Это тебе к Рождеству подарили? — спрашивает Надин.

— Конечно, нет! Просто я поплакалась маме, мол, кожаная куртка у меня хоть и классная, но не очень теплая; мама поговорила с папой, мы пошли в магазинчик и — вуаля!^[1]

Она вертится и так и сяк в своей обновке, поднимает воротник и принимает эффектные позы, словно манекенщица.

— Ох, Магда, просто фантастика! — говорю я с завистью. — А как же кожаная куртка? Она тебе больше не нужна?

Я уже много месяцев мечтаю о кожаной куртке, как у Магды. Пробовала намекать дома. Да что там «намекать»! Попросту бессовестно клянчила. Но все без толку. Папа с Анной даже слушать не хотят. Приходится таскать свое скучное-прескучное старое пальто, которое мне совсем не идет. Я в нем кажусь еще толще. Я точно знаю, что оно слишком натягивается на заднице. Душу бы продала за стильную мягкую курточку Магды из тонкой кожи, но ее алый меховой жакет еще лучше.

Надин лезет к Магде за шиворот — посмотреть на этикетку.

— Класс! «Wistles»! — восхищается Надин.

Она свой черный бархатный пиджак купила на Кемденском рынке. Он уже немножко заносился и обтрепался, но все равно на ней смотрится великолепно. На Надин все смотрится, потому что она такая высокая, стройная и потрясающая.

— Ну, пошли, девчонки. Время покупать! — зову я.

— Тебе правда хочется получить в подарок пластилин, Элли? — спрашивает Надин, беря нас обеих под руки.

Мне хочется, чтобы я сама была сделана из пластилина. Тогда я могла бы раскатать себя, сделать высокой и худой. Вытянула бы свои короткие пальцы в изысканные наманикюренные пальчики. Сузила бы шею и щиколотки, соскребла бы все лишнее сзади, повыдергала каштановые волосы, похожие на проволоку, и приделала вместо них длинные белокурые локоны…

— Элли? — спрашивает Надин. — О чем замечталась?

Да. Мечтай, Элли, мечтай.

— Не знаю, чего мне на самом деле хочется, — говорю я. — Пойдем походим.

— Посмотрим плюшевых мишек? — предлагает Магда. — По-моему, они миленькие.

К Рождеству «Флауэрфилдс» всегда обновляет витрину с поющими заводными мишками. Цветы в витрине посыпают искусственным снегом, мишек одевают в шерстяные зимние костюмчики, самого большого медведя наряжают Дедом Морозом в красной шубке и с бородой из ваты, устанавливают блестящую елочку, кладут несколько подарков и меняют кассеты с песнями в медведях. "Бананы в пижаме" и "Пикник плюшевых медвежат" пока отдыхают. Мишки орут на весь магазин "Джингл Беллз" и без конца трезвонят колокольчиками.

— В прошлый раз, когда мы были здесь с Моголем, мне пришлось, наверное, полчаса простоять перед этими проклятыми медведями, — говорю я. — Больше я не выдержу такого издевательства, Магда.

— Моголь, по крайней мере, не танцует под музыку, — говорит Надин. — А Наташа дождется, пока вокруг соберется побольше публики, и давай отплясывать на пуантах. Самое тошнотворное зрелище на свете.

— Вы обе — сварливые старушенции. Я хочу посмотреть мишек. — Магда наклоняет голову и надувает губки. — Хосю смотлеть мисек!

— Ты сама похожа на игрушечного мишку в своем новом жакете, Магда, — говорю я. — Смотри, продавцы схватят тебя, посадят в витрину и заставят петь песню про красноносого олененка Рудольфа.

Все-таки мы разрешаем Магде немножко поболтаться около витрины с медведями и послушать пару куплетов — вот какие мы добрые! Скоро Надин начинает зевать и отходит в сторону.

— Эй, что там происходит? На верхнем этаже!

Она смотрит вверх, мимо фонтанов, прозрачных лифтов и гигантской рождественской елки, на балкон верхнего этажа. Я близоруко прищуриваюсь за стеклами очков. Наверху виднеется длиннющая очередь — ну и толпа!

— Наверное, они хотят поговорить с Дедом Морозом — с тем, настоящим.

— Ты веришь в Деда Мороза, Элли? Какая прелесть, — говорит Магда, притопывая ногой и прищелкивая пальцами в такт "Джингл Беллз".

— Я имею в виду, что там не поющий мишка, а мужик в маскарадном костюме, — поясняю я.

— По-моему, они маленько староваты для Деда Мороза, — говорит Магда. — Там девчонки нашего возраста. Целая куча.

Наверху время от времени вспыхивает яркий свет, доносится гул взволнованных голосов.

— Может, там телевидение? — высказывает предположение Надин.

— Ух ты, вот бы хорошо! — Магда поправляет меховой жакет, взбивает волосы. — Пошли, посмотрим поближе.

У лифтов собралось слишком много народу, так что мы направляемся к громадному эскалатору. Приближаемся к верхнему этажу, и я начинаю различать детали. Вокруг толпятся сотни девочек-подростков, повсюду развешаны транспаранты с логотипом "Спайси".

— Журнал «Спайси», — уточняет Магда. — У них что, презентация? Надеюсь, здесь раздают всякие бесплатные штучки. Пошли, девчонки, быстро встаем в очередь.

Она взбегает по эскалатору, сверкая лакированными сапожками.

— Пошли, Элли! — Надин тоже бросается бегом.

— По-моему, «Спайси» — это отстой, — говорю я. — Не нужна мне их бесплатная мура.

— Ты можешь ее использовать для рождественских подарков, правда ведь? — говорит Надин.

И вот мы втроем становимся в очередь. Здесь так тесно, все толкаются, и нам приходится изо всех сил держаться друг за друга. На верхнем этаже ужасно жарко. Магда расстегивает жакет и обмахивает себе лицо. Бледные, как у привидения, щеки Надин розовеют.

— Может, все это не так уж замечательно, — говорю я.

Меня с такой силой прижали к девочке, стоящей впереди нас, что ее длинные шелковистые волосы щекочут мне лицо. Окружающие намного выше меня. Я старательно вытягиваю шею, но чем ближе мы подвигаемся, тем труднее разобрать, что здесь все-таки происходит. Без конца мелькают вспышки, то и дело раздаются какие-то вопли, но из-за оглушительной рок-музыки невозможно расслышать, что говорят.

— Магда! — Я тяну ее за меховой рукав, но Магда подпрыгивает под музыку и ничего мне не отвечает.

— Надин!

Она довольно высокая, ей-то наверняка что-нибудь видно, и она смотрит как зачарованная, не отрывая глаз.

— Что там делается? — кричу я.

В ответ она выкрикивает какие-то слова насчет конкурса.

— Нам что, обязательно надо участвовать? — спрашиваю я, вздыхая.

Вряд ли я смогу особенно отличиться на конкурсе, который проводит журнал «Спайси». Я не так уж сильна в музыке. Мне даже лень читать «НМЭ» — "Новый музыкальный экспресс". Надин справится лучше меня, даже сравнивать нечего. Или, может, там конкурс моды. Ну, и в этом я не разбираюсь. Магда говорит об эксклюзивных марках одежды, словно о своих близких друзьях, а я даже не умею выговорить названия итальянских фирм и не в состоянии упомнить, что означают различные сокращения.

— Пойдем за покупками, — упрашиваю я, но тут очередь резко продвигается, и вдруг Магда кидается вперед, волоча за собой нас с Надин.

Мы уже почти в первых рядах. Я мигаю от яркого света. Передо мной гигантские постеры журнала «Спайси», и целая толпа девушек в розовых фирменных футболках носятся туда-сюда, записывая имена и адреса участников. Девчонки по очереди становятся на фоне черного задника и замирают в кокетливой позе, пока фотограф щелкает фотоаппаратом.

Сейчас он фотографирует очень хорошенькую девочку: длинные волосы, огромные глаза, худенькая фигурка. Она позирует, небрежно заткнув большой палец за пояс джинсов. Надувает губки, совсем как настоящая фотомодель.

Следующая девочка тоже выглядит шикарно. Я оглядываюсь вокруг. Здесь все шикарные! И наконец до меня доходит.

Это конкурс фотомоделей!

— О боже! — выдыхаю я.

Магда бросается вперед — пришла ее очередь. Она срывает с себя жакет и набрасывает его на плечо, свободной рукой распушая яркие белокурые волосы. Улыбается: блестящая губная помада, ослепительно белые зубы.

Она и впрямь хороша. Может, маловата ростом, затом жутко миленькая, жутко сексуальная.

— Ну Магда дает! — говорю я Надин. — Пошли, давай выбираться отсюда.

Но Надин по-прежнему неотрывно смотрит вперед. Я ее тяну, она не двигается с места.

— Надин, ну, пожалуйста! Они подумают, что мы тоже собираемся фотографироваться, — говорю я.

— Ну, мы ведь тоже можем попробовать, — отвечает Надин.

— Что?

— Хоть посмеемся, — говорит Надин и устремляется вперед — назвать свое имя девушке в розовом.

Я смотрю, как Надин становится перед фотокамерой. Я как будто вижу перед собой совершенно незнакомую девочку. Я всегда знала, что Магда чертовски привлекательна. Она и в одиннадцать лет выглядела потрясно, в тот день, когда я впервые села рядом с ней за парту в школе. Но Надин я знаю практически всю жизнь. Она мне скорее как сестра, чем подружка. Я никогда по-настоящему не смотрела на нее.

А сейчас смотрю. Она стоит скованно, без улыбки, совсем не так уверенно, как Магда. Ее нельзя назвать хорошенькой. Но я вижу: девушки в розовом всерьез заинтересовались ею, и фотограф делает несколько снимков, причем просит ее поворачиваться в разные стороны.

Ее длинные волосы кажутся такими черными и блестящими, кожа — такой бледной, как будто неземной. И сама она такая высокая, с гибкой шеей и красивыми руками, и длинными-длинными ногами. И такая худая. Худая, как фотомодель.

— Ты следующая. Имя? — Розовая футболка сует планшетку мне под нос.

— Что? Нет! Я не буду, — заикаюсь я, пытаясь протолкаться назад через толпу.

— Осторожнее!

— Кончай толкаться!

— Да что с ней такое?

— Она что, тоже лезет в фотомодели? Такая жирная!

Такая жирная, такая жирная, такая жирная.

Такая Ж-И-Р-Н-А-Я!

Глава 2 ДЕВОЧКА-СЛОНИК

Я бегу к выходу из торгового центра. Я хочу убежать от самой себя. Девчонки вокруг, все как одна, хорошенькие, стройненькие, хоть сейчас на подиум. А я переваливаюсь где-то на уровне их изящной талии, пухлая, жирная уродина.

— Элли! Постой! Ты куда?

— Подожди нас!

Магда и Надин гонятся за мной. Я не могу от них скрыться. В глазах у меня стоят слезы. О боже! Я моргаю и моргаю без конца.

— Элли, что случилось? — спрашивает Магда, поймав меня за руку.

— Ты плачешь? — спрашивает Надин, обнимая меня за плечи.

— Нет, конечно. Просто захотелось на воздух. Там так жарко в толпе. Мне стало нехорошо. Затошнило. И сейчас тошнит.

Магда пятится назад, оберегая чистоту своего новенького мехового жакета.

— Пошли в туалет, — говорит Надин. — Мы принесем тебе водички.

— Ты не побледнела, — говорит Магда. — Даже наоборот. Жалко, ты пропустила свою очередь фотографироваться.

— Можно пойти еще раз встать в очередь, — говорит Надин.

— Нет уж, спасибо! — говорю я. — Я не собиралась фотографироваться. Я не думала, что у них такой дебильный конкурс. Я хочу сказать, кому это нужно — быть фотомоделью? — Голос у меня срывается. Вряд ли я их убедила.

— О да, это так тяжело! — говорит Магда. — Только подумать: деньги, слава, путешествия, суперские наряды… ужас просто! Господи, Элли, какие глупости ты говоришь.

— Отстань от нее, Магда, ей нехорошо, — говорит Надин. — Да и вообще, у нас на самом деле нет никаких шансов. Там пробовались такие классные девчонки.

— Ага, я думаю, половина из них уже давно снимаются полупрофессионально, так что все это нечестно, — говорит Магда.

Они бесконечно треплются все об одном и том же. В туалете, зайдя в кабинку, я прислушиваюсь изо всех сил. Они шепчутся обо мне? Поднимают брови и качают головой: бедненькая толстушка Элли? Щиплет глаза. Слезы сбегают по щекам, приходится снять очки и вытереть лицо туалетной бумагой. Я не хочу выходить, не хочу снова видеть их. Никого никогда больше не хочу видеть.

Вот возьму и стану затворницей, устрою себе келью в кабинке. Тут можно расположиться вполне уютно, если бы у меня с собой был спальный мешок, альбом для рисования и стопка книг. В Средние века молодые девушки от тяжелых переживаний затворялись в монастырях, и никого это не удивляло. В наши дни, может быть, поначалу пресса поднимет шум: "ЗАБАСТОВКА В ЖЕНСКОМ ТУАЛЕТЕ!" "ШКОЛЬНИЦА ЭЛЛИ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ПОДРЯД НЕ СЛЕЗАЕТ С УНИТАЗА!" Но в конце концов люди привыкнут к тому, что крайняя кабинка справа в женском туалете торгового центра «Флауэрфилдз» постоянно занята.

— Элли, ты в норме?

— Чем ты там занимаешься?

Приходится выходить. Я пытаюсь болтать, как будто у меня все в полном порядке. Разглядываю прилавки, подыскивая рождественские подарки. Все бесполезно. Я ничего не могу выбрать. Можно купить Магде красные трусики, а Надин — черные, крошечные воздушные лоскутки маленького размера. На меня они не налезут. У меня не средний размер. Скоро будет даже не большой. Будет экстрабольшой размер. Размер "Элли-слоник".

Я вижу свое отражение в окнах и зеркалах. Я как будто становлюсь короче и толще с каждой секундой. Магда затаскивает нас в лавочку "Все внатяжку" — новый магазинчик ультрамодной одежды, только что открывшийся в торговом центре. Вот мучение! Меня окружают миниатюрные наряды: юбочки, которые мне и на ногу не налезут, топики, которые мне пришлось бы носить вместо браслета. Продавцы таращат на нас глаза: девушка весом тридцать восемь килограммов, в черном, с коротко стриженными белыми волосами и с сережками в носу и в пупке, и стройный черноволосый парень с бриллиантовой заклепкой в ухе, в тесной белой футболке, подчеркивающей линии смуглого тела.

— Пойдем, — тяну я.

Но Магда рассматривает парня и к тому же хочет все перемерить. Надин с завистью разглядывает одежду, она счастлива хотя бы находиться здесь. А мне приходится их ждать, чувствуя себя точно морская свинка в одной клетке с хорьком.

— А ты не хочешь что-нибудь примерить? — спрашивает девушка с белыми волосами.

Она произносит эти слова и при этом ехидно улыбается. Как будто хочет подчеркнуть, что во всем магазине не найдется для меня подходящей вещи.

— Эй, Надин, Магда, — шиплю я через занавеску примерочной. — Я пошла домой, о'кей?

— Что? Ох, Элли, не скандаль, — говорит Магда. — Мы только на минуточку. Спроси, пожалуйста, того парня, есть у них такие же джинсы другого размера?

— Сама спроси. Мне правда нужно идти.

— Тебя опять тошнит, Элли? — спрашивает Надин.

— Да. Я хочу домой.

— Ну, подожди чуть-чуть, мы тебя проводим, — говорит Надин.

— Я не могу ждать. — И я убегаю.

Они еще не успели переодеться и не могут гнаться за мной в одном нижнем белье. Я мчусь через торговый центр. Где-то наверху до сих пор мелькают фотовспышки, очередь стала еще больше, а вокруг — девчонки, и все они намного выше меня, намного красивее меня, намного, намного, намного стройнее, чем я.

Мне по-настоящему нехорошо. И на воздухе не делается лучше. Автобус так трясет, что мне приходится сойти за несколько остановок до дома. Я иду пешком, зевая от дурноты. Вдруг вижу свое отражение в окне какой-то машины. Девочка — зевающий гиппопотам.

Слава богу, дома никого нет. Папа повел Моголя на плавание. Анна уехала в Лондон — у нее ланч с какой-то старой школьной подружкой. Я поднимаюсь прямо к себе и бросаюсь на постель. Пружины стонут под моим немалым весом. Я сдергиваю с себя очки и зарываюсь лицом в подушку, приготовляясь нареветься всласть. Уже несколько часов я боролась со слезами, и вот теперь наконец можно поплакать на просторе, а слезы не идут. Только раздается какой-то дурацкий скулеж, он звучит так глупо, что я тут же умолкаю.

Переворачиваюсь на спину, ощупываю себя руками. Мои руки то взбираются на горные вершины, то спускаются в долины. Я злобно щиплю себя за талию, проверяя, получится ли ухватить целую горсть жира, но одежда мне мешает. Я стягиваю свитер через голову. С трудом сажусь на постели. Снимаю с себя все остальное. Я вижу свое отражение в зеркале платяного шкафа, но оно кажется мне просто размытым розовым пятном. Я надеваю очки.

Как будто в первый раз смотрю на собственное тело. Рассматриваю круглое лицо с пухлыми детскими щеками и двойным подбородком, рассматриваю бюст в виде двух воздушных шариков, рассматриваю дряблую талию, рассматриваю мягкий отвисший живот, рассматриваю необъятный зад, рассматриваю массивные ляжки, рассматриваю руки-подушки и округлые локти, рассматриваю коленки с ямочками и толстые лодыжки.

Я стою перед зеркалом с таким чувством, как будто я вдруг оказалась в фантастическом кинофильме. Какой-то зловредный инопланетянин вселился в мое тело и раздул его до полной неузнаваемости.

Не могу поверить, что я такая жирная. Я всегда знала, что я немного пухленькая. Полненькая. Толстенькая. Но не жирная.

Я тихонько шепчу это слово. Сразу представляется лужа застывшего жира на сковородке. Я смотрю на себя и вижу слой сала под кожей. Я хватаюсь за себя руками, как будто пытаюсь оторвать от себя куски плоти.

Девочка в зеркале теперь кажется не только жирной, но еще и сумасшедшей. Я поскорее отворачиваюсь, снова натягиваю на себя одежду. Джинсы такие тесные, что молнию едва удается дотянуть до конца. Свитер непристойно натягивается на груди. Я расчесываю волосы, стараясь как-то прикрыть громадное лицо, напоминающее полную луну. Я постоянно оглядываюсь на зеркало, как будто проверяя, не изменилась ли я за прошедшие две секунды. И каждый раз выгляжу все хуже.

Мне никогда особенно не нравилась собственная внешность. Наверное, когда я была совсем маленькая, все было иначе. Помню, как мама расчесывала мои буйные кудряшки на два пучка, перевязывала их яркими ленточками, один день — красными, другой — зелеными. "Ты такая хорошенькая, Элли", — говорила она, и я действительно чувствовала, что я хорошенькая. Может быть, я даже и была хорошенькой в своих полотняных брючках, полосатых футболочках и ярких башмачках под цвет ленточек. Я была толстенькая, уютненькая, только и всего. Определенно, я была хорошенькая, с удачной прической, с большими темными глазами и ямочками на щеках.

А потом мама умерла. Все изменилось. И я тоже изменилась. Я все время чувствовала такую пустоту, из-за этого я постоянно ела и не могла остановиться: пончики и сдобные булочки, шоколадки и карамельки. Чем кислее было у меня настроение, тем больше мне было необходимо набивать себя сладостями. И вот я страшно растолстела, а потом папа обратил внимание, что я все время щурюсь, когда читаю, и мне пришлось носить очки, и Анна, моя мачеха, стала наряжать меня в традиционные наряды для девочек, в которых я выглядела точно поросенок в праздничном платьице.

Я все это знала, но каким-то образом внутри я оставалась прежней. Я все еще держалась, как хорошенькая. Девочкам в школе я по-прежнему нравилась. Они считали меня смешной, веселой. Они хотели со мной дружить. Даже в Андерсеновской средней школе я нашла свое место. Я не была самой популярной девочкой в классе, не была самой умной, не была самой стильной и модной. Я ни в чем не была лучшей, если не считать рисования. Но все-таки я была нормальной девчонкой. Я не была зубрилой, не была дешевкой, не была младенцем, не была прыщавой, не была жирной. Не была по-настоящему жирной, как бедная Элисон Смит из нашего класса — девяносто килограммов, не меньше, ковыляет по коридору медленно, словно бредет по шею в воде, глаза едва поблескивают, утонув в подушках щек.

Чуть слышно ахнув, я снова всматриваюсь в свое отражение. Я знаю, это безумие, но не могу прогнать от себя внезапную мысль: а вдруг я действительно такая же толстая, как Элисон? Или еще толще?

Если я не одумаюсь, стану такой, как Элисон. Все, сажусь на диету. Сажусь на диету сию же минуту!

Сейчас время ланча. Магда и Надин, наверное, сидят в кафе, едят трехслойный сандвич с курицей, картофельные чипсы и маленькие маринованные огурчики, пьют из громадных стаканов пенистый клубничный коктейль.

У меня начинает урчать в животе.

— Заткнись, — говорю я, больно тыча кулаком в свой собственный живот. — Ты сегодня не получишь никакой еды, слышишь, ты, мерзкое толстое пузо?

Он слышит, но не понимает. Он бурчит, булькает, жалуется и ноет. Я стараюсь не обращать на него внимания. Достаю альбом и рисую саму себя в образе слона, потом прикрепляю рисунок над кроватью.

Затем я рисую себя такой, какой мне хочется быть. По правде говоря, мне очень хочется быть ростом метр семьдесят, с длинными прямыми светлыми волосами и большими голубыми глазами, но это уж никак невозможно. Нет, я рисую себя такой, какой я могу стать, если буду строго придерживаться диеты. Пусть низенькой. Пусть с мелкими кудряшками. Пусть в очках. Но стройной.

Интересно, сколько понадобится времени, чтобы мне сбросить хотя бы десяток килограммов? Однажды я уже садилась на диету. Это была идея Магды. Мы поставили цель: сбрасывать по килограмму в неделю. Но это слишком медленно. Я не могу больше жить такой жирной. Я хочу измениться немедленно. Если бы можно было расстегнуть молнию от подбородка до паха и вылезти из своего старого тела ослепительно стройной!

Интересно, согласится ли Магда снова сесть вместе со мной на диету? В прошлый раз от нее было мало толку, она продержалась всего пару дней. Вот и я тоже бросила. Но Магде-то и не нужно особенно худеть. Килограмм-полтора, и у нее все будет идеально. А уж Надин…

Я вспоминаю, как она стояла перед фотоаппаратом, изысканно-худая безо всяких усилий. Даже не знаю, как я к этому отношусь. Я рада за нее, потому что Надин моя самая давняя подруга. И завидую, потому что я мечтаю быть такой же тоненькой. И злюсь, потому что это несправедливо. Надин часто ест даже больше меня. Я видела, она может слопать подряд два батончика «Марс». Правда, она часто пропускает обед или ужин, но это она не специально, просто забывает, потому что иногда ей не хочется есть.

Не то что мне. Я сейчас просто умираю с голоду. Я слышу, как папа с Моголем возвращаются из бассейна. В кухне раздаются голоса. А потом запах еды. Он вползает под дверь, вьется около кровати, щекочет ноздри. О боже, папа жарит бекон, они едят сандвичи с беконом. Я обожаю сандвичи с беконом. Папа не так уж замечательно готовит, но он делает необыкновенно вкусные сандвичи с беконом, чуть обжаривает ломтики хлеба, смазывает их золотистым маслом, а бекон поджаривает так, чтобы не оставалось скользких кусочков жира…

— Эй, можно мне сандвич с беконом? — выкрикивают мои губы прежде, чем я успеваю остановить их.

Я сбегаю по лестнице сломя голову. Папа удивленно смотрит на меня.

— Я думал, ты пошла с Магдой и Надин.

Мне не приходится выдумывать убедительного объяснения, потому что Моголь начинает болтать без умолку.

— Элли, я нырял, по правде нырял, ну, в первый раз я вроде как упал, я не нарочно, но папа сказал, давай, Моголь, это ты не упал, это ты нырнул, и тогда я нырнул еще, и много раз нырял, представляешь, я умею нырять…

— Подумаешь, большое дело, — говорю я, вдыхая аромат бекона.

Я никак не могу дождаться. Мне хочется схватить бекон прямо со сковородки.

— А вот ты не умеешь нырять, Элли, не то что я. Я умею нырять! Я хорошо ныряю, правда, папа?

— Ну, конечно, Моголь, лучше всех. Хотя Элли тоже умеет нырять.

— Неправда, она не умеет! — возражает негодующий Моголь.

— Умею, умею, умею! — по-детски дразню его я.

— Не умеешь, потому что ты никогда не ходишь в бассейн, — говорит Моголь с неумолимой логикой шестилетнего ребенка.

— Раньше она здорово плавала, — говорит папа, к моему удивлению. — Помнишь, Элли, мы ходили с тобой бассейн? Слушай, почему бы тебе не пойти как-нибудь с нами?

— Да, тогда я тебе покажу, как я умею нырять. Спорим, ты, Элли, не умеешь нырять, ну, не так хорошо, как я. Пап, мне первый сандвич с беконом! Пап! Мне первый сандвич!

— Потише, мистер Нахал, — говорит папа и вручает первый сандвич мне.

Не часто случается, чтобы меня поставили впереди Моголя. Я улыбаюсь папе и тут же задумываюсь: а вдруг ему просто стало меня жаль? Может, у меня после всего этого нытья глаза красные и опухшие. На толстой свинячьей морде.

Я смотрю на сандвич с беконом, роскошно шкворчащий на тарелке с синим узором. Беру сандвич в руку — он такой горячий, еле удержишь. Подношу к губам. Маленькая складочка бекона выглядывает между гренками, такая славненькая…

Нет, не славненькая. Гаденькая. Жирная. Чтобы я тоже стала жирной. Сколько калорий в сандвиче с беконом? Не знаю, но, наверное, много. Если я буду есть свинину, то сама превращусь в свинью, в здоровенную, пузатую, распухшую хавронью. Я представляю саму себя в виде хрюшки, которая нежится в луже… и кладу сандвич обратно на тарелку.

— Ладно, Моголь, бери уж, если для тебя это так важно.

— Правда? — изумляется Моголь. Он поскорее откусывает большой кусок, на случай, если я передумаю.

— Ну, а этот уж тебе, Элли, — говорит папа.

— Вообще-то я не голодная, — говорю я. — На самом деле меня что-то тошнит. Может, это из-за запаха бекона. Наверное, я пойду к себе.

— Элли, мне показалось, что ты какая-то не такая. Надеюсь, ты не подхватила какой-нибудь зловредный вирус, — говорит папа.

Я поднимаюсь к себе в комнату, в животе словно огромная пустая пещера, от чудесного аромата слюни так и текут.

Мне так хочется сандвич с беконом! Всего один, много ли от него вреда?

Нет. Помни про свинью. Жирную, откормленную, здоровенную свинью.

У себя в комнате я рисую портрет Элли в образе свиньи. У меня уже начал складываться целый зверинец: самые крупные звери планеты. Элли — пупырчатый бородавочник. Элли — клыкастый носорог. Элли — толстомордый тюлень. Элли — горбатый кит.

Внизу раздается телефонный звонок, папа зовет меня. Это звонит Надин.

Вот именно сейчас мне совсем не хочется с нею разговаривать.

— Скажи ей, что я плохо себя чувствую. Я ей перезвоню.

Слышно, как папа что-то бормочет в трубку. И снова зовет:

— Она хочет прийти навестить тебя, о'кей?

— Нет!!!

Я вскакиваю на ноги, слетаю вниз по лестнице, хватаю телефонную трубку как раз в то мгновение, когда папа уже собирался положить ее на рычаг.

— Надин?

— Ах, Элли, в чем дело? Ты вдруг убежала ни с того ни с сего. — В трубке слышится какой-то гул. Видимо, она все еще не дома.

— Да, прости. Наверное, это вирус или что-то такое. Меня все время тошнит.

Ты уверена, что дело только в этом? Ты на нас не обиделась за что-нибудь?

— Нет, конечно, нет.

— Магда думает, может, это ты из-за той истории с фотомоделями. Она говорит, до этого у тебя все было в порядке.

— Знаешь что, Магда говорит ерунду, — огрызаюсь я. — Дай ей трубку.

— Нет, она тоже ушла, — говорит Надин. — Понимаешь, мы пошли в "Сода Фаунтэн", а там были мальчишки, они собирались пойти куда-то еще и позвали нас, я не захотела идти, а Магда захотела.

— Все ясно.

— Так можно я зайду к тебе, Элли? Я понимаю, тебе плохо, но ты не напрягайся, лежи себе, отдыхай.

— Ну… — Моя решимость слабеет.

— И потом, мне нужно посоветоваться. Знаешь, тот парень, фотограф, ну, этот, из «Спайси», он мне сказал, что у меня, видимо, есть шанс. Говорит, они скоро вызовут всех, кто может на что-то рассчитывать, у нас будет отдельная фотосессия в настоящей студии, а я не знаю, что надеть — пойти так это неформально, в джинсах, или нужно напялить всякие модные тряпки. И потом еще косметика. Как ты думаешь, Магда согласится сделать мне макияж, у нее это здорово получается? А волосы как? По-твоему, Элли, нужно их немножко подровнять? Элли, ты меня слышишь?

— М-м-м. Надин, мне правда нехорошо. Не приходи, ладно? Я тебе завтра позвоню. Пока.

Не могу больше слушать ее ни секунды! Очевидно, она дергается впустую. Скорее всего, этот фотограф говорит то же самое всем девчонкам. Там сегодня было столько хорошеньких! Многие в сто раз красивее, чем Надин. Ее не выберут. Не быть ей "девушкой с обложки журнала "Спайси".

Господи, что это со мной творится? Надин — моя лучшая подруга. Я же хочу, чтобы ее выбрали!

Нет. Не хочу.

Хочу. Не хочу.

Не могу так больше! Я уже просто позеленела от зависти.

Уползаю к себе в комнату с таким чувством, словно я вся покрыта мерзкой зеленой слизью. Мне уже не хочется рисовать. Пытаюсь найти что-нибудь почитать. Миссис Мэдли, наша учительница английского, велела всем за рождественские каникулы прочитать роман Шарлотты Бронте "Джен Эйр". Девчонки страшно возмутились: разве возможно пропахать такую здоровенную скучную книжищу? Я, конечно, тоже ныла вместе со всеми. Не могла же я сознаться, что уже прочитала ее просто так, для удовольствия. Я смотрела фильм на видео, он мне понравился, захотелось почитать, что это за книжка. У Анны нашелся старенький томик издательства "Пингвин".

Может, снова погрузиться в "Джен Эйр"? Раз уж я такая безобразная, буду зато шибко умной. К тому же история хорошая. Джен, она ничего. По крайней мере, она некрасивая.

Я читаю, читаю и читаю. Поначалу все идет хорошо. Мне нравится маленькая Джен, потому что она такая отчаянная, а когда она попадает в школу и там ее морят голодом, мне очень легко представить себя на ее месте. В животе у меня так отчаянно бурчит, что я не раздумывая проглотила бы подгоревшую овсянку, от которой отказалась Джен. Хотя от овсянки, наверное, толстеют?

В том-то все и дело! Пускай Джен некрасивая, но она худенькая, миниатюрная. Все постоянно об этом говорят. Я начинаю злиться. На что ей жаловаться, если она такая стройная? И мистер Рочестер ее любит. Почему они не могли спокойненько промолчать насчет сумасшедшей первой жены, запертой на чердаке? Я пролистываю книгу до того места, где безумная Берта начинает рычать и кусаться. По мере чтения сердце у меня колотится все сильнее. Мало того, что она косматая и с багровым лицом. У нее еще и "одутловатые щеки". Сказано, что она "рослая, почти такая же, как ее муж, но только гораздо толще". Рочестер говорит: разве удивительно, что ему нужна Джен? Он предлагает всем присутствующим сравнить стройный стан Джен с той глыбой мяса.

Он больше не любит Берту, потому что она жирная. И сумасшедшая. А может, она и с ума-то сошла оттого, что Рочестер ее разлюбил, когда она потолстела.

Может, Дэн тоже меня разлюбит.

Правда, мне-то самой он не нравится. Я хочу сказать, он неплохой, забавный, мы с ним друзья, иногда мы весело проводим время, но все-таки он слишком странный, с прибабахом, и недостаточно взрослый, не могу я в него влюбиться.

А он этого не понимает. Он в меня втюрился по уши с тех пор, как мы познакомились на летних каникулах. Он приезжал из Манчестера, гостил у нас, без конца пишет мне письма, время от времени звонит, просто чтобы сказать: "Привет".

Я неожиданно срываюсь вниз по лестнице, начинаю набирать номер.

— Ты как, Элли, получше? — окликает папа.

Он растянулся на диване с банкой пива. Моголь сидит у папы на животе, прихлебывая кока-колу. Оба то и дело берут ломтики хрустящей картошки из большой миски и при этом смотрят футбол по телевизору.

Я представляю, как солененькая золотистая картошечка похрустывает на зубах. Снова потекли слюнки. Я такая голодная!

— Теперь съешь что-нибудь? — Папа протягивает мне миску.

— Нет, спасибо, — отвечаю я и отворачиваюсь.

Один ломтик хрустящей картошки может оказаться роковым. За первым последует второй, и еще, и еще, я и оглянуться не успею, как сожру всю миску да еще и крошки слизну.

Дома у Дэна телефон звонит целую вечность. Но вот подходит один из его братьев, которые еще чуднее его самого. Он начинает мямлить какую-то чушь, что, мол, Дэн занят. Наконец-то Дэн сам берет трубку.

— Привет! Это я.

— Привет, — говорит Дэн.

Наступает небольшая пауза. Я думала, он обрадуется. Я никогда раньше ему не звонила, всегда только он мне.

— Что там твой братец мемекал?

— Да так, ничего. Ты знаешь, какой он. — Дэн явно смущен. — А ты зачем звонишь, Элли?

— Просто сказать "Привет".

— А, ясно. Понятно. Привет.

Я жду. Наступает долгое молчание.

— Ты что, ничего больше не можешь сказать? — спрашиваю я.

— Да ведь и ты ничего не говоришь.

Обычно мне и не приходится. Он один тараторит за десятерых. Мне и слова-то не удается вставить. А теперь — сплошные паузы.

— Чем занимаешься? — вяло спрашиваю я.

— Вообще-то я сейчас смотрю матч по телевизору.

— Что, футбол? "Манчестер юнайтед" играет?

— Регби.

— Что?! Регби? Ты же терпеть не можешь регби. Все терпеть не могут регби.

— В последнее время я заинтересовался регби. На самом деле это отличная игра.

В трубке слышится отдаленный рев.

— Тьфу ты, пропустил атаку, — говорит Дэн.

— Ну, извини, не буду тебя отвлекать, — говорю я резко и бросаю трубку.