Удаленная глава

Синтия Хэнд

«Святая»

Неземная - 2

УДАЛЕННАЯ ГЛАВА

(Переводчик:Наталья Цветвева; Редактор:[unreal])

Дом Кристиана гораздо больше, чем мой, но в остальном они почти идентичны: оба деревянные с множеством блестящих окон и изгибающимся крыльцом, заканчивающимся под заснеженной крышей с висящими сосульками. Это удивляет меня. Думаю, я ожидала, что жилище Кристиана окажется темным и мрачным, этаким каменным особняком с загадочными фигурами на карнизах. Вместо этого он оказался милым и вполне гостеприимным.

- Эй, - говорит Кристиан в качестве приветствия, открывая дверь прежде, чем я успеваю встать на первую ступеньку. – Заходи.

Я следую за ним в огромный холл, заканчивающийся великолепной лестницей с отполированными деревянными перилами, ведущей в гостиную.

- Мне нравится твой дом, - говорю я. – Ух ты.

- Спасибо. Мы устраивали тут несколько отличных вечеринок, - говорит он.

Понимаю почему. Это место просто напрашивается, чтобы его заполнили люди, расслабляющиеся на мягкой кожаной мебели, играющие в пул на столе в углу и в шахматы на другом столе.

У стены расположился огромный камин и длинные, удобные на вид диванчики, повернутые к громадному телевизору. Я почти слышу эхо смехов и музыки, разносящиеся по комнате.

Кристиан ведет меня на кухню и достает мне содовую из большого, как и все остальное, идеально чистого стального цвета холодильника.

- Проведешь мне экскурсию? – спонтанно спрашиваю я.

- Эээ… - секунду он медлит, затем пожимает плечами. – Конечно.

Я поднимаюсь за ним наверх, прохожу по длинному коридору, который выглядит вполне типично, мимо ванной, прачечной, спальни, в которой все так строго и безлико, что она напоминает мне гостиничный номер.

- Комната Уолтера, - говорит Кристиан. Мы проходим мимо другой спальни – полной противоположности комнаты Уолтера, оформленной в бледно-розовой гамме, светлой и воздушной, с тонкими занавесками на окнах и цветочным покрывалом на кровати.

- Моей мамы, - объясняет Кристиан, не говоря о ней больше ни слова.

Я ожидаю, что следующая комната будет его, но вместо этого вижу перед собой огромной помещение с двумя кроватями по стенам, на которых по моим подсчетам уместилось бы человек восемь.

- У вас, ребята, тут постоялый двор? – спрашиваю я.

- Это для приятелей Уолтера, когда они приезжают, - говорит Кристиан.

Должно быть, у него много приятелей.

- У него друзья по всему миру, и иногда они где-нибудь слышат, что у нас тут отличные горнолыжные трассы, рыбалка или маршруты для прогулок. Поэтому часто приезжают. Иногда это место напоминает вокзал, - говорит он.

Я замечаю, что он нервничает. Его тревога исходит от него, словно резкий запах одеколона. Он начал нервничать, как только я попросила осмотреть дом, но я не понимаю почему. Знаю, это странно, показывать людям место, где живешь. Это раскрывает твои личные стороны, вызывает оценку, думаю, так. Но здесь все так опрятно, так чисто и аккуратно, что дом кажется нежилым. Он красивый, но странно-невыразительный, обезличенный. Размер дома, его обстановка, все предполагает, что дом должен ломиться от людей. Так что с нами двумя он кажется опустевшим. Он кажется покинутым.

- А это моя комната, - говорит Кристиан, когда мы приближаемся к последней двери слева.

Мы заглядываем внутрь из коридора. Уже лучше, думаю я. Она кажется немного более обжитой. Лыжные плакаты на стенах чередуются с изображениями каких-то музыкальных групп, о которых я ни разу не слышала, в одном углу стоит акустическая гитара, в другом электрическая.

- Точно, ты же играешь на гитаре, - говорю я, входя в комнату.

- Немного. Разве не все потомки ангелов музыкально одаренные? – говорит он.

- Зачем? Чтобы играть на арфе?

Он фыркает. – Только полуголые, толстощекие ангелы играют на арфе. Но есть же еще хор ангелов, райская музыка, все такое.

- Что? Ты еще и поешь? – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и он встречается со мной взглядом, несмотря на то, что ему ужасно хочется уставиться в пол. Моя эмпатия снова включилась. Его вибрации сейчас очень сильны. И очень противоречивы.

- Вообще-то нет, - говорит он, скашивая глаза, и глядя на один из плакатов. – В основном я только играю.

- Должно быть, когда раздавали музыкальные таланты, про меня забыли, - говорю я. – Я не пою и вообще ни на чем не играю. Джеффри в средней школе играл на требу, пока спорт не занял все его мысли. Мама играет на пианино. Она знает все возможные классические пьесы и кучу джазовых и блюзовых мелодий. Так что, думаю, я исключение. Музыкально неодаренная.

- Но ты же занималась балетом, - говорит он. – Ты танцуешь.

Я ошеломленно смотрю на него. – Откуда ты знаешь? Ты и про это прочитал в моих мыслях?

Он усмехается. – Нет. Я умею слушать. Своими ушами. Ты говорила, в том году на выпускном. Мне это еще показалось странным, потому что ты оттоптала мне ноги.

Здравствуй, неловкость. – Ну, я никогда не говорила, что хорошо танцую.

- И то правда, - говорит он.

- Кстати, ты хорош. То есть, хорошо танцуешь.

- Когда я был маленьким, меня учила мама, - говорит он. – Ей нравились все эти старые бальные танцы.

Невольно его глаза перемещаются на фотографию в рамке на его тумбочке, черно-белый снимок женщины, подбрасывающей в воздух темноволосого мальчика. Фотография немного нечеткая, потому что была сделана в движении, но мальчик без сомнения Кристиан, Кристиан лет четырех-пяти. Кристиан и его мама. Вместе. Счастливы. Оба смеются. Глядя на них, я почти могу услышать смех. Радость. И мне становится грустно от мысли о том, что он потерял.