Критика американской академической социологии

Известный американский социолог Райт Миллс (1916-1962) прославился не только великолепными исследованиями социальной стратификации, но и критическим анализом состояния современной академической социологии[51]. Ему, как Т. Веблену, был свойствен сократовский пафос сомнения и правдоискательства.

Его творческие относятся к двум крупным областям: 1) политический радикализм - критика существующего социального строя, в котором господствуют бюрократия и властвующие элиты; 2) социологический радикализм - критика американской социологии, впавшей в абстрактный эмпиризм и спекулятивное философствование. В последние годы своей жизни Миллс стал бескомпромиссным критиком. Кроме критической части, включающей два указанных раздела, Миллс разработал конструктивную программу, названную им <новой социологией>: переустройство социологии на фундаменте духовных ценностей и возвращение к <высокой классике>.

Манифест радикальной социологии

Книга <Социологическое воображение> занимает особое место в творческой биографии Р. Миллса и в истории современной социологии[52]. В ней автор выносит приговор святая святых американской социологии - эмпирической методологии П. Лазарсфельда и <большой теории> Т. Парсонса. Если и было чем гордиться американским социологам в середине XX в., так это двумя великими достижениями - мощной эмпирической индустрией, выпускающей каждый месяц десятки и сотни изготовленных по всем требованиям научного метода образцовых исследований, и самой грандиозной теоретической системой в современной социологии, затмившей все уже созданное.

Работа Миллса явилась, быть может, самым сильным вызовом социологическому истэблишменту США, который когда-либо был ему брошен. Написанная ярким публицистическим языком, она содержала аргументы, которые мог выдвинуть только опытный исследователь и проницательный аналитик. Р. Миллс выявил действительные болезни современной социологии, которые назвал <абстрактным эмпиризмом> и <большой теорией>.

Абстрактный эмпиризм

К середине XX в. американцы, как никто другой, умели на высоком профессиональном уровне проводить эмпирические исследования. Со студенческой скамьи будущих социологов учили отлаженной технологии тщательного составления анкет из стандартных вопросов, определения выборочной совокупности, операционализации понятий, сбора и анализа данных, их группировки в сложные и простые таблицы.

Символом эмпирической индустрии являются опросы общественного мнения. Они достаточно просты по технологии и представляют собой перечень вопросов: кто говорит, что говорит, кому говорит, через какие средства массовой пропаганды и с каким результатом? Правда, нередко вопросы сопровождаются чрезмерным количеством сложных терминов. Так, <мнение> определяется как совокупность обычных высказываний на местные, международные или даже <эфемерные темы>, а также установок, чувств, ценностей и иной информации измеренной при помощи вопросников, интервью, прожективной и шкальной техники[53]. Все это, считал Миллс, можно выразить гораздо проще, ибо за наукообразными фразами <абстрактных эмпириков> скрывается весьма тривиальный смысл: поскольку мнения принадлежат людям, чтобы провести опрос, надо с ними поговорить. Если люди не хотят или не могут выразить своих мыслей используют прожективную или шкальную технику. То, что надо изучить, подменяют тем, как это надо сделать. Иными словами, проблему сводят к методу.

За примерами далеко ходить не надо. Четырехтомный труд С. Стауффера <Американский солдат> дает меньше ценной информации, чем однотомная работа С.Л.А. Маршалла <Люди в огне>, основанная на репортажной технике сбора информации. По мнению Миллса, Стауффер не решает серьезных социальных проблем. Досталось от Миллса и социологам, изучающим классовую стратификацию. Он не называет имен, но можно догадаться, что речь идет о знаменитых исследованиях Л. Уорнера, проведенных в 30-40-е гг. Уорнер опросил жителей небольших американских и, применив метод определения <социоэкономического статуса>, установил шесть социальных классов. Миллс заявляет: 1) по сравнению с теорией классов Вебера, это шаг назад; 2) исследования Уорнера проведены не на общенациональной, а на локальной выборке, что не позволяет судить о социальной структуре всего общества (надо отметить, что последний аргумент Миллса не оригинален: Уорнера в этом обвиняли многие специалисты.)

Таким образом, стремясь к конкретному изображению реальности, социологи на самом деле удаляются от нее. То, что <абстрактные эмпирики> называют эмпирическими данными, представляет собой весьма абстрактный взгляд на повседневный социальный мир. Обращаясь к живым людям, они каталогизируют их по формальным группам в соответствии с возрастом, полом, доходом, семейным положением.

<Абстрактный эмпиризм> - не особая методология или философия, а специфический стиль социального исследования, при котором метод считается важнее проблемы, форма - содержания, детали - существа дела. Технология эмпирических исследований, поставленная на индустриальные рельсы, порождает малоквалифицированных техников[54], которым остается только штамповать тривиальные результаты по заранее известным шаблонам, поскольку все методические премудрости давно подробно рассмотрены в учебниках. Их исследования не индивидуализированы, но не индивидуализирована и их ответственность за качество результатов.

В какой-то степени <абстрактному эмпиризму> открыл дорогу Пауль Лазарсфельд, который стал <знаменем> новой школы. Беда в том, что Лазарсфельд дает не содержательное, а методологическое определение социологии: она отличается от других социальных наук не тем, что изучает специфические проблемы (скажем, социальную структуру или институты общества), а тем, что поставляет для других наук подходящий метод исследования. Социолог - методолог для всех социальных наук. Таким образом, методологическая сторона социологии возводится во главу угла.

Стремясь заменить язык понятий языком переменных, <абстрактные эмпирики> сводят социологические реалии к психологическим величинам[55]. Социологическая теория превращается в совокупность терминов, легко поддающихся экспериментальной и статистической интерпретации. Склонность к психологизму оборачивается маломасштабностью проводимых исследований, а значит, неисторичностью и несопоставимостью результатов. Правда, в статьях эмпириков приводится обширный список литературы и содержится множество ссылок. Но не надо обманываться, предупреждает Р. Миллс: они сделаны после сбора данных. Библиография и ссылки указывают на связь конкретного исследования с предыдущими, а также со сложившейся теоретической традицией. Окружить эмпирическое исследование <теорией> и тем самым <придать ему значимость> равносильно тому, чтобы приукрасить его или создать подходящую <легенду>. А у постороннего человека складывается впечатление, что исследование, получившее подкрепление в научной традиции, проверяет теоретические гипотезы и концепцию в целом[56]. Ничего этого в действительности не существует.

Бюрократический этос

Абстрактный эмпиризм очень быстро бюрократизируется. Эмпирические исследования требуют больших финансовых затрат, поэтому их проведение под силу только крупным институтам и центрам, промышленным корпорациям, правительству, армии, газетам, а также фондам. В 20-е гг. эмпирическими исследованиями занимались в основном агентства по маркетингу, в 30-е гг. - корпорации и избирательные агентства, в 40-е гг.- академические центры и исследовательские отделы федерального правительства. Сегодня нет единого институционального учреждения, ответственного за эмпирическую социологию.

В корпорациях, бюро и центрах ученый неизбежно подчиняется бюрократическим правилам. Наука катастрофически бюрократизируется. Ученых все меньше интересует суть проблемы и ее решение, на первое место выдвигается отчетность. Прикладной социолог адресуется уже не к общественности, а к могущественным клиентам.

Р. Миллс прямо указывал, что американская школа представляет собой феодальную систему, где студент выражает лояльность одному профессору, чтобы защититься от другого. Позже А. Гоулднер и И. Горовитц согласились с тем, что Американская социологическая ассоциация превратилась в феодальную империю с разветвленной иерархией чинов.

Научные школы выполняют особую функцию. Они воспитывают своих последователей в духе верности определенным традициям, нормам, принципам. Академический успех и карьера молодого ученого непосредственно зависят от лояльности и преданности его данной школе. Лидеры школы, участвующие в почетных комиссиях, коллегиях и фондах, обеспечивают своим последователям режим наибольшего благоприятствования и финансирования. По мере роста стоимости научных разработок появляются исследовательские команды, формируется корпоративный дух и ужесточаются меры контроля. Исследовательский институт - это по большей части еще и центр подготовки кадров. Он подбирает молодых ученых определенного типа (интеллектуал-администратор и исследователь-покровитель) и вознаграждает их только за определенные достижения. В научной школе всегда есть поколение основателей, или лидеров, и их последователей. Первые открывают новое, вторые идут проторенным путем. Молодое поколение ученых воспринимает методы, символы, понятия и концепции как нечто священное. Миллс отмечает, что современное ему поколение социологов в Америке наименее творческое и наиболее догматичное, оно строже придерживается методических канонов, раньше начинает специализацию, рассматривает социальное исследование как карьеру, индифферентно к социальной философии. Подготовленные таким образом специалисты создают монографии, фактически переписывая чужие книги. <Слушая их разговоры, пытаясь понять природу их пытливости, мы обнаруживаем жуткую ограниченность ума>[57]. Таковы порождения бюрократического стиля мышления, утвердившегося в американской социологии.

Эмпирики-бюрократы не интересуются оригинальной теорией. Они не теоретизируют - они собирают, измеряют и считают. Чем дороже исследование, тем сильнее зависимость от спонсора. Но чем меньше автономия науки, тем меньше ее ответственность. Работая на клиента, ученый становится зависимым от бюрократов: клиент (администрация предприятия, местные власти) ждет от него научных способов манипулирования поведением людей. Социолог может даже не подозревать, пишет Миллс, что он превращается в просвещенного деспота. <Американский солдат> С. Стауффера - прекрасный образец того, как социолог помогает армейскому командованию контролировать действия рядовых помимо их воли. <Для бюрократа мир - это мир фактов, которые должны быть проинтерпретированы в соответствии с жесткими правилами. Для теоретика мир - это мир понятий, которыми можно манипулировать без определенных правил. Теория различными путями служит идеологическому оправданию власти. Исследование, предпринятое ради бюрократических целей, направлено на то, чтобы сделать власть более эффективной и продуктивной, оно обеспечивает планировщиков научной информацией>[58].

<Абстрактный эмпиризм> используется скорее бюрократически, нежели идеологически. Напротив, <большая теория> не имеет непосредственного бюрократического применения - она обладает идеологическим значением, представляя собой другую крайность социологии. Если <абстрактный эмпиризм> фетишизирует метод, то <большая теория> фетишизирует понятие, что выражается в построении крайне усложненных теоретических текстов. Этим всегда грешили сочинения мэтра американской социологии Т. Парсонса.

<Большая теория>, как и <абстрактный эмпиризм>, выполняет идеологический заказ общества, но эмпирики это делают одним способом, а теоретики - другим.

Социологическая классика

Крайностям <абстрактного эмпиризма> и теоретической схоластики Р. Миллс противопоставил конструктивную программу возрождения социологии. <Моя концепция противостоит социальной науке как совокупности бюрократических приемов, которые сдерживают социальный поиск, навязывая ему свои методические претензии, благодаря чему научная деятельность перенасыщается обскурантистскими понятиями либо сводится к тривиальностям вследствие того, что социологи уходят от решения социальных проблем, ограничиваясь частными вопросами. Ограничение, обскурантизм, тривиальность обусловливают кризис социальных исследований>[59].

Каков же выход из кризиса? Миллс видит его в возвращении к классикам. В трудах Конта, Маркса, Спенсера и Вебера социология приобрела энциклопедический вид; она объясняет социальную жизнь человека в ее целостности. Это означает историчность и систематичность рассмотрения: историчность - потому, что вовлекаются огромные пласты прошлого; систематичность - потому, что изучаются все стадии и закономерности исторического развития. Социальный аналитик классического толка избегает жесткого набора процедур, он использует в своей работе социологическое воображение, которое подсказывает ему, что вводить новые понятия в оборот следует в том случае, когда не хватает слов, а когда есть уверенность, что новые понятия углубляют мышление, анализ, аргументацию. Метод отступает на второй план перед содержанием. <Классик> как интеллектуальный ремесленник не сковывает себя методом. <Метод нужен для постановки вопросов и получения ответов с некоторой гарантией того, что ответы достаточно верны. Теория нужна для привлечения внимания к используемым словам, особенно к обобщающей способности и логичности. Основная цель метода и теории - прояснить концепцию и уменьшить число процедур, развивая, а не сдерживая социологическое воображение>[60].

Образ интеллектуального ремесленника у Миллса не случаен. Он неоднократно сравнивает современного социолога с человеком, выполняющим рутинную работу. Социолог подобен рабочему у конвейера: и тот и другой выполняют чужое задание, и тому и другому методы, содержание и темп работы навязаны извне. В условиях поточной, массовой социологии ученый неизбежно превращается в робота, у которого все стандартизировано, он сам себе не хозяин. Но Вебера или Маркса нельзя уподобить наемному работнику. Эти гиганты мысли были сами себе хозяевами, они все решали сами. И поэтому они были <сами себе методологами>.

Р. Миллса часто неверно толкуют, считая его лозунг <Каждый сам себе методолог!> доказательством ненужности научной методологии вообще. В действительности же Миллс хотел сказать иное: <Каждый работающий социальный ученый должен быть собственным методологом и собственным теоретиком в том смысле, что он должен быть интеллектуальным ремесленником>. Слово <ремесленник>, считает Р. Миллс, должно звучать гордо. Ремесленник сам себе хозяин, он изготовляет продукт от начала до конца, не пользуется чужими шаблонами, а творит свое, заимствуя у других только самое лучшее. <Каждый ремесленник, конечно, может кое-чему научиться в ходе бесконечных попыток кодифицировать методы, но часто это не больше, чем некоторая общая форма осознания... Мастерски овладеть <методом> и <теорией> означает стать сознательным мыслителем, знающим, что и зачем он делает... Без осмысления способов, какими осуществляется мастерство, результаты исследования окажутся нестрогими; без определения тех результатов, к каким должно привести исследование, метод останется бесполезной претензией>[61].

Для социологов-классиков теория и метод неразрывно связаны. Нечто можно назвать методом не вообще, а относительно некоторой проблемы. Нечто можно назвать теорией не вообще, а относительно определенного круга явлений. Теория и метод уподобляются языку той страны, в которой каждый из нас живет. <Вы не можете похвалиться, что умеете разговаривать на этом языке, но вам будет стыдно и вы станете испытывать неудобства, если окажется, что не умеете говорить на нем>, - пишет Миллс.

У классиков социологии понятие - это идея, нагруженная эмпирическим содержанием. Если идея перевешивает содержание, то мы попадаем в западню <большой теории>, напротив, если содержание перевешивает идею, то мы впадаем в крайности <абстрактного эмпиризма>. Эмпирики захлебываются в фактах, теоретики задыхаются в абстракциях. <Большинство классических работ (в этом смысле иногда называемых макроскопическими) лежит между абстрактным эмпиризмом и большой теорией>[62]. Классики не игнорируют проблемы повседневной жизни, напротив, отталкиваются в своем анализе именно от них, но обязательно связывают их с социальными и историческими структурами. Часто они не кодифицируют повседневные проблемы, не выстраивают их в статистические закономерности и не обезличивают при помощи коэффициентов и математических формул, как это делают современные эмпирики. Они сохраняют их первозданность, целостность, адресность. Так поступали Вебер, Маркс, Дюркгейм.

Каждое событие уникально и в то же время типично. Но это не значит, что труды классиков неэмпиричны; они не менее, а часто и более эмпиричны, заявляет Миллс, чем исследования абстрактных эмпириков. Работы Ф. Неймана о социальной структуре нацистской Германии не менее эмпиричны, чем изучение С. Стауффером морального климата в армии. Работы М. Вебера о китайской бюрократии и Б. Мура о Советской России не менее эмпиричны, нежели <эмпирические> исследования П. Лазарсфельда, проведенные в г. Элмира. Можно расширить список, включив в него книгу <Властвующая элита> Р. Миллса, значительная часть которой посвящена описанию персональных характеристик, социального происхождения и моральных качеств трех поколений миллиардеров. Хотя в заключение автор приводит статистические распределения, основанием для главных теоретических выводов книги послужили все-таки не они, а результаты <биографического> метода.

Современная социология занята не тем, что верифицируется, а тем, как верифицируется. <Как-верификации> подчинены и <абстрактный эмпиризм>, склонный к индуктивной верификации, и <большая теория>, предпочитающая дедуктивную верификацию. Напротив, классическая социология на первый план выдвигает <что-верификацию>. Поскольку идеи <классики> разрабатывают в тесной связи с проблемой, выбор того, что верифицировать, подчиняется строгому правилу: пытайся верифицировать те черты разрабатываемой идеи, которые, как кажется, больше всего относятся к делу (являются релевантными). Эти черты называются стержневыми.

Характеризуя стиль работы Вебера, Маркса, Дюркгейма, Р. Миллс писал: <Обычно классики не составляли одной большой программы для одного большого эмпирическо исследования. Они придерживались той точки зрения, что между макроскопическик понятиями и конкретными утверждениями существует постоянная обратная связь по типу челнока. Достигалось это благодаря конструированию серии маломасштабных эмпирических исследований (которые, конечно же, могли включать в себя микроскопические или статистические работы), каждое из них могло оказаться стержневым для той или иной части задачи, которую ставил перед собой ученый>[63]. В этом смысле <абстрактный эмпиризм> и <большая теория> - только <паразиты> на фоне классической традиции. Она не впадает в крайности, индукция и дедукция в ней не разведены, а присутствуют в каждом действии аналитика; формулировка и переформулировка пpoблeмы происходят постоянно.

Отличие классической традиции и современных подходов в социологии начинается с постановки проблемы. Классики формулируют проблему таким образом, что в каждом утверждении содержится связь общественных проблем и личных забот (частных вопросов).

Наряду с Т. Парсонсом и Р. Мертоном Р. Миллса относят к классикам мировой социологии. В послевоенное время он был самым читаемым социологом в мире. И хотя его часто называли социальным философом и идеологом от социологии, труды Миллса воплотили в себе идеал настоящей социологии, восходящей к работам Вебера и Дюркгейма. Обаяние его идей ощущали представители многих поколений. Не случайно на его лекции в США и Польше приходило столько народа, сколько не ходило на выступления известных проповедников, а по частоте цитирования он не уступал Парсонсу и Мертону.

РАЗДЕЛ 2