Рождественские подарки

Однажды поздно вечером, вскоре после нашего приезда, Станислав позвонил сестре. Он нашел ее номер в отцовском телефонном справочнике.

— Прошу вас. Зделайте шо-нибудь… ети страшни скандалы… они все время орут… — всхлипывая, говорил он в трубку.

И Вера кое-что сделала. Она позвонила в Министерство иностранных дел. Там ее попросили изложить все в письменном виде. Придя в бешенство, она позвонила мне:

— На сей раз мы будем писать вдвоем и обе поставим свои подписи. Я не желаю, чтобы он стравливал нас между собой. Не желаю, чтобы ты оставалась у него на хорошем счету только потому, что ни черта не делаешь, а я все беру на себя, и он в конце концов вычеркнул меня из завещания.

— Может, я вначале ему позвоню? — сказала я. — Попробую узнать, что там у них происходит. Я не хочу совершить что-нибудь такое, в чем мы обе потом будем раскаиваться. — Я чувствовала себя виноватой в том, что не уследила за ним.

Я позвонила отцу. Вначале услышала в трубке треск, а потом его учащенное дыхание:

— Алло? А, Надежда. Добре, шо позвонила.

— Что-то случилось, папа?

— Нелады з Валентиной. Некотори проблемы. Сичас она веде себя так, будто меня не любе… говорить, шо я прымитивне существо… тварь ползуча, котору треба роздавить… прыдурок, которого треба запереть на замок… здохляка… ну и так далее. — Он говорил бессвязно и много кашлял. Голос у него был хриплый — отец мучительно выдавливал из себя все эти слова.

— Эх, папа, — я не знала, что и сказать, но он расслышал упрек в моем голосе.

— Конешно, не она одна в етом винувата. В нее серьезный стресс из-за отсрочек у Министерстве. Ну и потом, она дуже багато роботае: днем у больнице, а вечером у готеле. Она устае, а когда она уставша, то очень роздражительна.

Меня переполняла злоба — злоба на нее и на него.

— Папа, это было с самого начала всем ясно. Всем, кроме тебя.

— Не кажи Вере, добре? А то она скаже…

— Папа, Вера обо всем знает. Ей позвонил Станислав.

— Станислав звонив Вере?

— Он плакал в трубку.

— Погано. Дуже погано. Ладно, хай буде шо буде… до апелляции мы останемся умеете… а потом они уидуть и оставлять меня у покое.

Но мы с сестрой решили больше не испытывать судьбу. Я набросала письмо в иммиграционную службу Министерства иностранных дел в Лунархаусе, Кройдон, изложив историю женитьбы Валентины с моим отцом и ее связи с Бобом Тернером. Я больше не строила из себя добрую либералку. Описала жилищные условия, упомянув о раздельных кроватях, и подчеркнула, что брачные отношения не осуществлялись, поскольку я полагала, что, согласно официальной точке зрения, целью брака является проникающий секс. Я была довольна чопорным тоном своего письма.

В начале сего года миссис Дубова получила вторую шестимесячную визу и в апреле въехала через Рамсгит в страну. Она снова остановилась в доме мистера Тернера. В июне она обвенчалась с моим отцом в церкви Непорочного зачатия в Питерборо.

После свадьбы миссис Дубова не переехала к моему отцу, а осталась жить на Холл-стрит в доме мистера Тернера. По окончании школьного триместра миссис Дубова (ныне Маевская) и Станислав переехали в дом моего отца. Тем не менее супруги спали в разных комнатах и никогда не осуществляли брачных отношений.

Поначалу нам казалось, что все идет нормально. Мы думали, что, если даже миссис Дубова (ныне миссис Маевская) и не любит нашего отца в романтическом смысле, она хотя бы проявит заботу о немощном старике. Тем не менее уже через несколько месяцев все пошло из рук вон плохо.

Когда я составляла письмо, меня ужасно мучила совесть и в то же время я почувствовала тайное, сладкое облегчение. Это напоминало Иудин поцелуй в Гефсиманском саду — блаженное сознание собственной безнаказанности. Отец никогда об этом не узнает. Майк с Анной тоже. Валентина догадается, но никогда не узнает наверняка.

Я попросила неведомого корреспондента из Министерства внутренних дел о сохранении анонимности. Подписала письмо и отправила его сестре. Она тоже подписала и отослала в Министерство. Ответа не последовало. Сестра перезвонила туда через пару недель, и ей сказали, что письмо подшито к делу.

В следующий раз, когда я позвонила отцу, чтобы спросить, как дела, он отвечал уклончиво.

— Усё у порядку, — сказал он только. — Ничого з ряда вон выходящего.

— Больше не ругаетесь?

— Ничого з ряда вон. Обычна супружеска жизнь. Ссоры — ето нормально. В етом нема ничого поганого. — Потом он начал говорить об авиации. — Понимаешь, у любви — как у авиации, все дело у равновесии. Если крылья длинни и тонки, то подъем выше, но зато вес больше. Так же само ссоры и погане настроение — ето плата за любов. При проектируванни крыла самольота секрет успеха — у правильном соотношении подъемной силы й лобового сопротивления. Так же само и з Валентиной.

— Ты хочешь сказать, подмахивает она хорошо, но немного сопротивляется? — (Ха-ха.)

На другом конце провода наступила долгая пауза: отец пытался понять, что же я сказала.

— Папа, — сказала я, — хватит про авиацию. Разве ты не понимаешь, что я о тебе волнуюсь?

— В меня усё хорошо. Токо артрит опять вернувся. Ета мокра погода…

— Хочешь, чтобы мы с Майком тебя проведали?

— Не, не сичас. Може, потом. Через время.

Его разговор с сестрой оказался еще короче.

— Он не захотел отвечать ни на один мой вопрос. Молол всякую чушь. По-моему, он выживает из ума, — сказала она. — Нам нужно отвести его к врачу для освидетельствования. Тогда можно будет сказать, что при вступлении в брак он был не в себе.

— Да он всегда таким был. Раньше ничем не лучше. Я всегда знала, что он немного с приветом.

— Разумеется. Больной на всю голову. Но мне кажется, что сейчас это усугубилось. Он говорил с тобой о Валентине?

— Практически нет. Сказал, они по-прежнему ссорятся, но ничего из ряда вон. Помнишь, как они ругались с мамой? Одно из двух: либо все уладилось и они живут нормально, либо он просто не хочет нам рассказывать, как все плохо. Боится, что ты, Вера, будешь над ним смеяться.

— Конечно, буду. А чего он еще ждал? Но все-таки он наш отец. Мы не можем позволить этой мегере над ним издеваться.

— Он сказал, что все хорошо. Но это прозвучало неубедительно.

— Может, она подслушивает, когда он говорит по телефону. Подумать страшно!

Удобным предлогом для нашего приезда стало Рождество.

— Это же Рождество, папа. Семьи всегда отмечают Рождество вместе.

— Треба спросить у Валентины.

— Нет, ты просто скажи ей, что мы приедем.

— Добре. Токо нияких подарков. Мине не треба подарка, потому шо у меня нема подарка для тебя.

Идею о том, что «не треба нияких подарков», он перенял от своей матери — бабы Нади. Меня назвали в память о ней. Она была сельской учительницей — суровой и правильной женщиной с прямыми черными волосами, поседевшими только в семьдесят лет (явный признак татарского происхождения, считала мама), убежденной последовательницей Толстого и его эксцентричных идей, увлекших русскую интеллигенцию того времени: о духовном благородстве крестьян, красоте самоотречения и тому подобном вздоре (говорила моя мама, терпеливо выслушивавшая поучения свекрови насчет брака, деторождения и приготовления галушек). Но, несмотря на это, в детстве отец делал мне такие чудесные подарки! Модели аэропланов из бальзовой древесины, которые мы запускали с помощью резинки, и все люди на улице оборачивались, следя за их полетом. Игрушечный гараж со смотровой ямой, сделанный из дерева и алюминия, с лифтом на резинке, поднимавшим на крышу машинки, и изогнутым пандусом, по которому они спускались обратно. Однажды на Рождество отец подарил мне игрушечную ферму — миниатюрную копию украинского хутора с зеленым деревянным настилом, окруженным крашеными стенами, со створчатыми открывающимися воротами, крестьянской хатой с открывающейся дверью и окнами и маленьким коровником с покатой крышей для отлитых из металла коров и поросят. Я вспоминала эти подарки с восторгом. Я уже и забыла, за что когда-то любила отца.

— Но Валентине из Станиславом можете шось подарить, — сказал он. — Ты ж знаешь, они очень традиционно — Ха! Значит, никакие не интеллектуалы, читающие Ницше, за которых отец поначалу их принимал.

Я с огромным удовольствием выбирала подарки для Валентины и Станислава. Валентине завернула флакончик самых дешевых и вонючих духов, которые взяла бесплатно во время акции в супермаркете. Станиславу же выбрала розовато-лиловый джемпер, который дочка принесла со школьной благотворительной распродажи. Я тщательно все это завернула и завязала ленточки бантиками. Отцу мы купили шоколада и книжку про аэропланы. Он всегда любил подарки, хоть и отрицал это.

Мы приехали к ним в сочельник. Это был один из тех серых, промозглых дней, которые, как назло, выпадают на Рождество. В доме было мрачно, безрадостно и грязно, но отец подвесил на веревке к потолку несколько рождественских открыток (в том числе сохранившиеся с прошлого года), чтобы немного поднять настроение. Еды в доме не оказалось. Рождественский ужин состоял из разогретых в микроволновке индюшачьих грудок с картошкой, горошком и подливкой. Нам не осталось даже объедков. В кастрюле на плите нашлась лишь пара серых остывших отварных картофелин да ошметки яичницы.

Я вспомнила те времена, когда мы ели на ужин большую жирную индейку с хрустящей соленой корочкой и капающим из нее сочком, благоухавшую чесноком и майораном, с толстым брюхом, фаршированным кашей, да с жареным луком-шалотом и каштанами по бокам. Вспомнила домашнее вино, от которого все быстро хмелели, белую скатерть и цветы на столе, живые даже зимой; бесхитростные подарки, поцелуи и смех. Эта женщина, занявшая место моей матери, украла у нас Рождество, заменив его искусственными цветами и полуфабрикатами.

— Может, пойдем все вместе куда-нибудь поужинаем? — предложил Майк.

— Хороша идея, — сказал отец. — Можно пойти у индийський ресторан.

Отцу нравилась индийская кухня. В заброшенном бетонном торговом пассаже, построенном в 60-е годы, располагался ресторан «Тадж-Махал». После смерти мамы отец одно время покупал там еду на вынос и познакомился с владельцем заведения.

— Лучче, чим «еда на колесах», — говаривал он. — Укуснее.

Правда, один раз он объелся «виндалу» и потом с огромным удовольствием описывал всем желающим неприятные последствия этого переедания («Пекло на входе, а на выходе пекло ище дужче!»)

В ресторане мы оказались единственными посетителями — Майк, Анна и я, папа, Валентина и Станислав. Отопление выключили, и в помещении было зябко. Пахло сыростью и несвежими специями. Мы выбрали столик у самого окна, но смотреть в него было не на что, если не считать инея, поблескивавшего на крышах автомобилей, да резкого света уличного фонаря, стоявшего через дорогу. Стены ресторана были обиты темно-бордовой шерстяной тканью, а лампы прикрывали пергаментные абажуры с индийскими мотивами. Музыкальным фоном служили джазовые вариации рождественских гимнов, передаваемые местной попсовой радиостанцией.

Владелец заведения поздоровался с отцом так, словно они были закадычными друзьями, которые давно не виделись. Отец представил меня, Майка и Анну:

— Моя дочка, ее муж и моя онучка.

— А это кто? — владелец ресторана кивнул на Валентину и Станислава.

— Эта леди из сыном приехала з Украины, — ответил папа.

— А кто она? Жена? — Очевидно, слух уже облетел всю деревню, и теперь хозяин хотел получить подтверждение скандальной новости. Ему тоже не терпелось обсудить свежую сплетню.

— Они с Украины, — сказала я. Мне не удалось выдавить из себя: «Да, жена». — Принесите, пожалуйста, меню.

Получив отпор, он сходил за меню и швырнул его на стол.

— Можно ли заказать у вас бутылку вина? — спросил Майк, но выяснилось, что ресторан не имеет лицензии на продажу спиртного.

Так что нам пришлось самим поднимать себе настроение.

Мы сделали заказ. Отец любил «бхуну» из барашка. Моя дочь была вегетарианкой. Мужу нравились очень острые блюда. Я любила блюда, приготовленные в духовке. Валентина со Станиславом никогда раньше не пробовали индийской кухни. Они вели себя настороженно и высокомерно.

— Я хочу мняса. Побильше мняса, — сказала Валентина. Она выбрала бифштекс из английской части меню. Станислав — цыпленка-гриль. Мы стали ждать. Слушали попсовую музыку и болтовню диджея. Смотрели на иней, блестевший на крышах автомобилей. Владелец стоял за стойкой и украдкой за нами наблюдал. Чего он ждал?

Анна прижалась к Майку и принялась складывать из салфетки замысловатый цветок-оригами. Она папина любимица — такой была когда-то и я. Увидев их вдвоем, я загрустила и в то же время порадовалась.

— Ну вот и опять Рождество, — сказал Майк. — Как славно ужинать всей семьей! Нам нужно делать это почаще.

— Прекрасная идея, — сказала я. Он не знал о письме в Министерство внутренних дел.

— Что тебе подарили, Станислав? — спросила Анна с рождественским волнением в голосе. Она тоже ничего не знала.

Станиславу подарили носки, мыло, книжку про аэропланы и пару кассет. В прошлом году — черную куртку с меховым воротником. Из натурального меха. А в позапрошлом отец подарил ему коньки.

— В Украине Рожество лучче, — сказала Валентина.

— Так чего же вы… — Я запнулась, но Валентина поняла, что я хотела сказать.

— Чого? Ради Станислава. Усё заради Станислава. Станиславу треба иметь хороши возможности. В Украине нема возможностей, — с криком набросилась на меня она. — Там есть возможности токо для бандитов та проституток.

Майк сочувственно кивнул. Анна притихла. Станислав обворожительно улыбнулся своим щербатым ртом. Владелец ресторана затаился за стойкой. Отец же был где-то далеко — наверное, пахал землю на тракторе.

— При коммунизме было лучше? — спросила я.

— Конешно, лучче. Нам гарно жилось. Вы не понимаете, шо за люди правят сичас страной.

В ее глазах цвета патоки застыл тяжелый, стеклянный взгляд. Сегодня она взяла свой первый выходной за две недели. Черная тушь размазалась и затекла в морщинки под глазами. Если я утрачу бдительность, то начну ее жалеть. Шлюха. Потаскуха. Ходячий полуфабрикат. Я вспомнила о маме и тут же озлобилась.

— Моя школа була лучче, — сказал Станислав. — Там було больше дисциплины. Больше задавали на дом. Но сичас в Украине треба платить учителям за экзамены.

— Ну, твоя новая школа тоже не бесплатная, — сухо сказала я. Майк пнул меня под столом ногой.

— Моя тоже, — прощебетала Анна. — Нам всегда приходится подкупать учителей яблоками.

Станислав удивился:

— Яблуками?

— Шутка! — сказала Анна. — Разве дети в вашей стране не угощают учителей яблоками?

— Яблуками — не, — ответил Станислав. — А от водкой — да.

— Ты преподаеш в универсытете? — спросила меня Валентина.

— Да.

— Я хочу встроить Станислава в Оксфорд-кембриджський универсытет. Ты ж робиш у Кембриджськом универсытете. Можеш помогти?

— Да, я работаю в Кембридже, но не в Кембриджском университете, а в Английском политехническом.

— В Ангельском? А шо це таке?

Отец наклонился через стол и прошептал:

— Политехничеський.

Валентина подняла брови и пробормотала что-то невразумительное.

Принесли еду. Владелец ресторана долго кружил возле Валентины, расставляя перед ней тарелки. Она зыркнула на него своими глазами цвета патоки, но флиртовала как-то вяло. Было уже поздно, мы все очень проголодались и поэтому не соблюдали правил этикета. «Бхуна» из барашка оказалась жилистой, и мне пришлось разрезать ее для отца на мелкие кусочки. В «карри» из овощей не было никаких овощей, кроме капусты. Острое «карри» Майка оказалось чересчур острым. Запеченная в духовке Станиславова курица — сухой и жесткой. А Валентинин бифштекс — твердым, как подошва.

— Вам понравилось? — спросил владелец ресторана.

— Очень, — ответил Майк.

После этого Майк отвез отца, Анну и Станислава домой на машине, а я пошла с Валентиной пешком. На улице был гололед, и мы прижимались друг к дружке, вначале — для того чтобы не упасть, а потом уже чисто по-дружески. Несмотря на кошмарную еду, на душе почему-то был праздник. «Мир на земле, благоволение человекам», — пели рождественские ангелы в морозном небе. И я поняла, что другой возможности может не представиться.

— Как у вас дела? — спросила я.

— Добре. Усё хорошо.

— Ссоритесь? По-моему, вы часто ссоритесь. — Я говорила дружелюбно — нейтральным тоном.

— Хто тебе сказав?

— Валентина, это и так всем видно. — Я не хотела выдавать Станислава, да и ставить в глупое положение отца тоже не хотелось.

— З твоим батьком важко ужиться, — сказала она.

— Я знаю. — Я знала, что не смогла бы прожить с отцом ни дня. Уже начинала жалеть, что написала письмо в Министерство.

— Усё время пристае до меня.

— Валентина, ведь ты же работала в доме престарелых. Знала, что со стариками бывает нелегко.

Чего же она ждала? Благородного пожилого джентльмена, который будет осыпать ее подарками и однажды ночью тихо скончается? Тогда не надо было выбирать моего сварливого, неуступчивого, упрямого старика отца.

— З твоим батьком важче. Проблемы з кашлем. Проблемы з нервами. Проблемы з купаниям. Проблемы з туалетом. — Она повернулась ко мне, и лунный свет выхватил из темноты ее красивый славянский профиль, высокие скулы, изогнутый рот. — И понимаешь, усё время цьомкае и лапае отут, отут и отут… — Сквозь толстое пальто она погладила руками в перчатках свои груди, бедра и колени. (Мой отец действительно это делал?) Меня затошнило, но я старалась говорить спокойно:

— Просто будь с ним поласковее.

— Так я ж ласкова, — сказала она. — Як з ридным батьком. Не переживай.

Она поскользнулась на льду и крепче схватила меня за руку. На краткий миг навалилась на меня всей своей теплой, чувственной тушей, и я услышала сильный, приторный запах духов, подаренных мною на Рождество, которыми она надушила шею и горло. И эта женщина заняла место моей матери.

ВИСИТ, КАК ТРЯПКА

Отец был в приподнятом настроении. К ним заходил инспектор из иммиграционной службы. Скоро иммиграционный статус Валентины будет подтвержден, а их любовные узы — навсегда скреплены. Когда над ними больше не будет нависать угроза депортации, тучи непонимания рассеются и все снова станет так, как было в пору их первой влюбленности. Возможно, даже лучше. Возможно, они построят новую семью. Бедняжка Валентина очень волнуется и иногда бывает раздражительной, но скоро наступит конец всем ее бедам.

Инспектором оказалась женщина средних лет с расчесанными на пробор волосами и в плоских туфлях на шнурках. У нее был при себе коричневый портфель, и она отказалась от предложенного отцом чая. Он показал ей дом:

— Ето моя комната. Ето Валентины. А ето Станислава. Видите, места фатает усем.

Инспекторша записала, где кто живет.

— А ето мой стол. Понимаете, я люблю кушать сам. Станислав и Валентина кушають на кухне. А я сам себе готовлю. Смотрите, ось яблука-«тосиба». Приготовлени у микроволновке «Тосиба». Дуже багато витаминив. Хочете попробувать?

Инспекторша вежливо отказалась и еще что-то записала.

— Могу ли я познакомиться с миссис Маевской? Когда она приходит с работы?

— По-разному. Иногда раньше, иногда пожже. Вы лучче сначала подзвоните.

Инспекторша сделала еще одну запись, потом положила свой блокнот в коричневый портфель и пожала отцу на прощание руку. Он проследил за тем, как ее маленький бирюзовый «фиат» скрылся за поворотом, и позвонил мне, чтобы сообщить новости.

Через две недели Валентина получила письмо из Министерства внутренних дел. В разрешении на проживание в Великобритании ей было отказано. Инспектор не нашла доказательств истинных супружеских отношений. Валентина в ярости накинулась на отца:

— Идиот! Прыдурок! Ты неправильно отвечав на вопросы. Чого ты не показав ей своих писем з любовными стихами? Чого ты не показав ей свадебну фотографию?

— А чого я должен показувать ей стихи? Она ж просила показать не стихи, а спальню.

— Ха! Она ж поняла, шо ты никудышний мужик. Шо тебе делать у женской спальне?

— А ты никудышня жена, если не пускаешь мужа у спальню.

— Та шо ты забув у той спальни, га? Тьпху! У тебе ж даже не стоить! Висить, як тряпка! Як тряпка — не стоить! — дразнила она. И все громче и громче орала ему прямо в лицо. — Не стоить! Не стоить! Як тряпка!

— Перестань! Прекрати! — закричал отец. — Уходь! Уезжай! Вертайся обратно в Украину!

— Як тряпка! Не стоить!

Он толкнул ее. Она толкнула его. Она была крупнее. Он оступился и сильно стукнулся плечом об угол буфета. На плече появился лиловый синяк.

— Дивись, шо ты наделала!

— Бежи тепер жалуйся дочке! Надя, Верочка, рятуйте! Жена меня бье! Ха-ха! Це муж должен бить жену!

Возможно, он бы ее и ударил, но не смог. Отец впервые осознал свою беспомощность. Его охватило отчаяние. На следующий день, когда она ушла на работу, он позвонил мне и рассказал о случившемся. Запинался и заикался, будто ему было больно говорить об этом вслух. Я выразила беспокойство, но испытала удовлетворение. Так значит, я оказалась права насчет проникающего секса?

— Понимаешь, Надя, ето така полова дисхвункция. У мущин иногда бувае.

— Это неважно, папа. Она не имеет права над тобой насмехаться. — Какой дурак, подумала я. Чего же он ожидал?

— Не кажи Вере.

— Папа, возможно, нам понадобится Верина помощь.

Мне казалось, эта история превращается в грубый фарс, но теперь я видела, что она перерастает в дешевую трагедию. Отец ни о чем мне раньше не рассказывал, потому что Валентина подслушивала, когда он говорил по телефону. И не хотел, чтоб об этом знала Вера.

Я устояла перед искушением сказать: «Я же говорила тебе, дуралей!» Но когда позвонила Вере, она сама мне это высказала.

— На самом деле это ты во всем виновата, Надежда, — добавила она. — Ты отговорила его переезжать в приют. Этого никогда не случилось бы, если бы он переехал.

— Но кто же мог предположить…

— Надя, я это предполагала. — В ее голосе звучало торжество Старшей Сеструхи.

— Хорошо, если ты такая умная, скажи, как нам вытащить его из беды? — На моем лице появилась издевательская гримаса, которой она не могла увидеть по телефону.

— Есть два варианта, — сказала Вера. — Развод или депортация. Первый вариант дорогостоящий и ненадежный. Второй — тоже ненадежный, но, по крайней мере, папе не нужно будет за него платить.

— А не испробовать ли сразу оба?

— Как ты изменилась, Надя! И куда подевались все твои феминистские идеи?

— Не злорадствуй, Вера. Мы должны быть союзниками. Неужели ты не можешь вести себя со мной корректно? Теперь я понимаю, почему отец ничего тебе не рассказывает.

— Да он просто обыкновенный идиот. Мы с мамой были единственными практичными людьми в семье.

Так вот на какое наследие она претендовала! Мы боролись не за чулан, набитый консервными коробками и банками, не за позолоченный медальон и даже не за мамины сбережения, а за унаследованный характер, натуру.

— Мы никогда не были практичной семьей.

— Напомни мне, каким словом пользуется ваш брат социальный работник? Ага, дисфункциональная семья. Может, нам обратиться в муниципалитет за субсидией?

Несмотря на медленную раскачку, нам все же удалось договориться о разделении труда. Вера, как наш семейный эксперт по разводам, должна была связаться с юристами, а мне нужно было найти закон, касающийся иммиграции и депортации. Вначале, сняв свои либеральные туфли на мягкой подошве и обув «шпильки» миссис из Танбридж-Уэллса по фамилии Понаехали-тут-всякие, я почувствовала себя неловко, но через некоторое время мои новые туфли разносились. Я узнала, что Валентина имела право на апелляцию, а в случае отказа — на повторную апелляцию в суде. Кроме того, она могла рассчитывать на юридическую помощь. Очевидно, она пробудет здесь еще некоторое время.

— Может, нам написать в «Дейли Мейл»? — Я успешно вживалась в роль.

— Хорошая идея, — сказала Вера.

На бракоразводном же фронте сестрица разработала коварный план. Она узнала, что развод через суд — сложная и дорогостоящая затея, и ей пришла в голову мысль об аннулировании брака: представление о том, что «без брачных отношений нет и самого брака», было широко распространено в королевских семьях Европы в XVI столетии.

— Понимаете, если брачные отношения никогда не осуществлялись, то необходимость в разводе отпадает сама собой, — объясняла она щеглу-стажеру из юридической конторы Питерборо. Раньше он с подобным не сталкивался, но обещал навести справки. Запинаясь и заикаясь, он попытался узнать у моей сестры по телефону подробности неосуществления брачных отношений.

— Боже ж ты мой! — воскликнула сестра. — Какие вам еще нужны подробности?

К сожалению, то, что срабатывало для европейских королевских семей, не сработало для папы. Неосуществление брачных отношений могло стать основанием для аннулирования брака или для развода лишь в том случае, если одна из сторон подаст жалобу о неспособности или же отказе другой стороны осуществлять брачные отношения. Об этом говорилось в коряво составленном письме от юриста-стажера.

— А я этого и не знала, — сказала Вера, считавшая, что ей известно о разводе все.

Когда папа предложил Валентине развестись, она расхохоталась:

— Сначала получу паспортну визу, а потом получишь розвод.

Папа тоже отказался от идеи развода. Он боялся, что его начнут спрашивать, «стоит» ли у него. Боялся, что все узнают: у него «висит, как тряпка».

— Лучче придумай шось друге, Надя, — сказал он.

Несмотря на постоянный стресс, ему удалось дописать очередную главу своей истории, но она была выдержана в унылом ключе. Когда мы с Майком навестили его в начале февраля, он проводил нас в заваленную прошлогодними яблоками гостиную, где было холодно, как в кладовке, и принялся читать вслух.

Изобретатели первых тракторов мечтали о том, чтобы перековать мечи на орала, но наступила лихая година и орала были, наоборот, перекованы на мечи.

Харьковский паровозостроительный завод, когда-то производивший 1000 тракторов в неделю, чтобы удовлетворить требования Новой Экономической Политики, был переброшен за Урал, в Челябинск, и по приказу Народного комиссара обороны К.Е.Ворошилова переоборудован для производства танков.

Главным конструктором стал Михаил Кошкин, который окончил Ленинградский институт и до 1937 года работал на Кировском заводе. Он был сдержанным, культурным человеком, и Сталин использовал, можно даже сказать, эксплуатировал его гений для достижения советского военного превосходства. Первый кошкинский танк, А-20, стоял на оригинальном гусеничном ходу и был снабжен 45-миллиметровой пушкой и броней, выдерживавшей удар артиллерийского снаряда. Когда размер пушки увеличили до 76,2 мм и сделали толще броню, этот танк был переименован в Т-32. Он участвовал в Гражданской войне в Испании, вызывая восхищение своей маневренностью, но оставаясь уязвимым из-за тонкой бронированной обшивки. На основе этого танка был разработан легендарный Т-34, который, по мнению многих, позволил переломить ход войны. Броня сделалась еще толще, и с целью компенсировать дополнительный вес на этой машине был впервые установлен литой алюминиевый двигатель.

Голос отца ослаб и задрожал — ему пришлось остановиться и перевести дух.

В лютый февральский мороз 1940 года первый Т-34 был доставлен в Москву для участия в параде перед советским руководством. Танк произвел огромное впечатление, в частности, потому, что легко передвигался по разбитым, заснеженным булыжным мостовым столицы.

Однако бедному Кошкину так и не довелось увидеть свое детище в серийном производстве. Во время этой поездки, проведя несколько часов на жутком холоде, он подхватил воспаление легких и через несколько месяцев скончался.

Проект был завершен его учеником и коллегой Александром Морозовым, блестящим молодым инженером. Под его руководством в августе 1940 года с конвейера сошли первые танки Т-34, и в скором времени их счет пошел уже на сотни и тысячи. В ознаменование этого события город Челябинск, ранее известный производством тракторов, был переименован в Танкоград.

За окном солнце садилось в заиндевевшие борозды, которые так и не оттаяли за весь день. Ветки покачивал морозный ветер, дувший с равнинного побережья Восточной Англии, туда — со степей, а в степи — с Урала.

Чтобы согреться, отец надел варежки, шерстяную шапочку и три пары носков. Он сидел, сгорбившись, на стуле, в очках с толстыми стеклами, и читал. За его спиной на каминной полке стояла мамина фотография. Она выглядывала из-за его плеча и смотрела на поля и линию горизонта. Почему же мама вышла за него — эта задумчивая молодая женщина с карими глазами, заплетенными косами и загадочной улыбкой? Неужели он был блестящим молодым инженером? Или, быть может, он пленил ее рассказами об автоматической трансмиссии и достоинствах машинного масла?

— Почему она вышла за него? — спросила я Веру. Миссис Эксперт-по-разводам и миссис Понаехали-тут-всякие обменивались новостями по телефону, и наша беседа приобрела задушевный характер. От женитьбы отца на Валентине мы перешли к женитьбе наших родителей, я заметила, как приоткрылась дверь в прошлое, и мне захотелось ее подтолкнуть.

— Это произошло после того, как в Севастополе погиб капитан подводной лодки. Наверное, мама испугалась, что останется одна. Время было тревожное.

— Какой еще капитан подводной лодки?

— Он служил на Черноморском флоте. И она была с ним помолвлена.

— Мама была помолвлена с капитаном подводной лодки?

— Разве ты не знала? Это была любовь всей ее жизни.

— Не папа?

— Как ты могла такое подумать?

— Не знаю, — прохныкала соплячка, — мне никто обэтом не рассказывал.

— Иногда лучше не знать.

Старшая Сеструха с лязгом захлопнула дверь в прошлое и повернула ключ в замке.

«АНДЕДУРЕС»

Назначили дату обжалования решения иммиграционной службы относительно Валентины. Внезапно отец осознал, что не такой уж он и беспомощный. Суд должен был пройти в апреле в Ноттингеме.

— Я не пойду, — сказал папа.

— Нет, пойдешь! — отрезала Валентина.

— Идь сама. Нашо мине ихать у Ноттингем?

— Дурень ты! Если ты не пойдешь, бюрократы з миграционки спросять: а де ваш муж? Чого вы без мужа?

— Скажи бюрократам, шо я больный. Скажи, шо я не захотив ихать.

Валентина посоветовалась с юристом в Питерборо. Тот сказал ей, что она сильно скомпрометирует себя, если ее муж не приедет, — разве только она представит доказательства его болезни.

— Ты больный на голову! — сказала Валентина отцу. — Од тебя одни неприятности. Одни самошедши розговоры та цьомкання. Тебе ж уже висемдесят чотыре года! Треба одвести тебя до врача!

— Я не больный! — сказал отец. — Я поэт и инженер. Между прочим, Валентина, ты должна помнить, шо усяки недалеки люди даже Ницше считали самошедшим. Мы сходим до доктора Фиггис. И она тебе скаже, шо я не больный на голову.

Деревенский врач — тихоголосая женщина, чуть-чуть до пенсии, — лечила мать и отца целых двадцать лет.

— Добре. Сходим до доктора Фиггис. И я розскажу доктору Фиггис про оральносекс, — сказала Валентина. — (Что-о? Оральный секс? Мой отец?)

— Не-не! Валя, почому ты должна усем об етом розсказувать? — (А мне об этом рассказывать можно!)

— Я розскажу ей, шо мой висемдесятчотырехлетний муж хоче заниматься оральносексом. Шо у него не стоить, а он хоче робить оральносекс. — (Умоляю тебя, папа, мне аж дурно стало.)

— Будь ласка, Валенька.

Валентина смягчилась. Но взамен они должны были пойти к другому доктору. Валентина и миссис Задчук запихнули отца в Дерьмовую Машину. Они так спешили попасть на прием, пока отец не передумал, что застегнули его пиджак не на те пуговицы и перепутали правый ботинок с левым. Вместо очков для дали на нем так и остались очки для близи, и поэтому все расплывалось у него перед глазами: струи дождя, работающие «дворники», запотевшие стекла и мелькавшие за ними заборы. Валентина сидела впереди и вела машину как попало — под стать самоучке, а миссис Задчук сидела сзади, тесно прижавшись к Николаю — на тот случай, если он надумает открыть дверь и выпрыгнуть. Так они и мчались по узким деревенским улочкам, разбрызгивая воду в лужах и вспугивая фазанов, которые разбегались как угорелые.

Они повезли его не к доктору Фиггис в местную поликлинику, а в соседнюю деревню, где находился ее филиал, укомплектованный другим персоналом. Ожидали увидеть индийца средних лет, но их приняла его заместительница. Доктор Поллок оказалась молодой, рыжеволосой и очень симпатичной женщиной. Отцу не хотелось обсуждать с ней свои проблемы. Он близоруко пялился на нее сквозь запотевшие очки для чтения и пытался незаметно переобуть ботинки. Говорила в основном Валентина. Она была уверена, что эта молодая женщина отнесется к ней с сочувствием, и обстоятельно рассказала о странном поведении отца — о его кашле, яблоках-«тосиба», монологах о тракторах и настойчивых сексуальных домогательствах. Доктор Поллок пристально посмотрела на отца, обратила внимание на перепутанные ботинки, вытаращенные глаза, неправильно застегнутый пиджак и задала ему несколько вопросов:

— Как долго вы находитесь в браке? Испытываете ли сексуальные проблемы? Почему пришли ко мне на прием?

На все вопросы отец отвечал: «Не знаю». Потом повернулся к Валентине и с мелодраматическим пафосом воскликнул:

— Потому шо она меня привела! Изверг рода человечеського!

Доктор Поллок отказалась писать в иммиграционную службу о том, что отец серьезно болен и не может присутствовать на суде. Но выписала ему направление к психиатру-консультанту в районную больницу Питерборо.

— От бачиш! — ликующе сказала Валентина. — Врачиха сказала, шо ты самошедший!

Отец промолчал. Он ждал совсем другого результата.

— Ты считаешь меня самошедшим, Надя? — спросил он меня на следующий день по телефону.

— Если честно, папа, она отчасти права. Жениться на Валентине мог только сумасшедший. Разве я тебе еще тогда об этом не сказала? — (А хотелось сказать: «Ха-ха! Я же тебе говорила!» Но я сдержалась.)

— Ну почому сразу самошедший? Ето була проста ошибка. Хто угодно може ошибиться.

— И то правда, — сказала я. Я все еще злилась на него, но в то же время жалела.

— Что это за история с оральным сексом? — спросила я Веру. Мы в очередной раз обменивались новостями. За последнее время мы успели подружиться.

— Эта гнусная идея могла прийти в голову только Маргаритке Задчук. Наверное, Валентина рассказала ей, что мы хотим аннулировать брак на основании неосуществления брачных отношений.

— Но неужели они…

— Прости, Надежда. Мне противно об этом говорить.

Но я все же выведала подробности у папы. Валентина поговорила со своей подругой Маргариткой Задчук, которая наплела ей с три короба. По ее словам, старая миссис Маевская была хитрой и бережливой бабой. Перед смертью скопила огромное состояние — сотни тысяч фунтов стерлингов. Все деньги спрятаны где-то в доме. Почему ж ее жлоб-муженек не отдаст их ей? Рассказывая мне об этом, жлоб-муженек прыскал со смеху. Пусть перероет хоть весь дом — не отыщет ни единого пенни.

Миссис Задчук научила Валентину новому выражению: «оральносекс». Оно очень популярно в Англии, сказала миссис Задчук. Встречается во всех английских газетах. Добрые украинцы не занимаются оральносексом. Жлоб-муженек слишком долго прожил в Англии, он читал английские газеты и нахватался английских представлений об оральносексе.

— Оральносекс — це дуже хорошо, — сказала миссис Задчук. — Уси знають, шо оральносекс — ето настоящи брачни отношения. Жлоб-муженек не зможе сказать, шо це не настоящи брачни отношения.

Миссис Задчук сообщила ей еще одну вещь: если она разведется со своим жадным, драчливым муженьком из-за оральносекса, то гарантированно получит половину его дома. Такой в Англии закон. Воодушевленная мечтами о невообразимом богатстве, Валентина заявила отцу: