Методологическая ситуация в обществознании на рубеже XIX—XX вв

Конец XIX в. характеризуют обострение антагонистических противоречий капиталистической экономики, усиление борьбы классов, замена свободной конкуренции господством монополистического капитала, а позже превращение его в государственно-монополистический капитализм — все это вызвало серьезный сдвиг в западной идеологии. Исторический оптимизм начал постепенно исчезать после событий 1848 г. После 1870 г. эти настроения усилились: «У меня есть предчувствие, которое кажется совершенно безумным и которое, однако, упорно не покидает меня, — писал в 1872 г. выдающийся швейцарский историк Якоб Буркгардт. — Военное государство должно стать могущественным фабрикантом. Это скопление людей в больших промышленных предприятиях не может быть навечно предоставлено собственной нужде и алчности. Их жалкий труд должен быть подчинен жесткому ритму и приукрашен чинами и мундирами, ежедневно начинаться и заканчиваться под барабанный бой — вот что логически должно наступить» [27, S. 368]. Человечество ожидает не царство свободы, а абсолютный деспотизм военной власти, внешне маскирующейся под республику, и добровольное подчинение масс вождям и узурпаторам.

Глава 4. Антипозитивистские течения на рубеже XIX—XX вв.

Чувство глобального социального кризиса ярко выразил Ницше: «Распадение, следовательно, неопределенность свойственны этому времени: нет ничего, что бы стояло на ногах крепко, с суровой верой в себя: живут для завтрашнего дня, ибо послезавтра сомнительно. Все на нашем пути скользко и опасно, и при этом лед, который нас еще держит, стал таким тонким; мы все чувствуем теплое и грозящее дыхание оттепели — там, где мы ступаем, скоро нельзя будет пройти никому!» [15, с. 43].

Кризис либерального оптимизма с его принципом laissez-faire сочетается с разочарованием в органицистских «структурных» схемах. Социологи все более отчетливо наблюдают разрушение традиционных «общинных» структур — семьи, соседства, ремесленного цеха, причем в отличие от представителей раннего либерализма эти процессы вызывают у них тревогу. Они вынуждены также занять определенную теоретико-идеологическую позицию в отношении таких новых социальных явлений, как монополии, финансовый капитал, рост бюрократического аппарата и милитаризма.

Переоценка идеологических ценностей была тем более болезненной, что она переплеталась с теоретико-методологическим кризисом эволюционизма и натурализма.

Как уже отмечалось, идея развития была усвоена западным
обществоведением XIX в. в весьма упрощенном виде. Эволюция
понималась чаще всего как ортогенез, т. е. движение к некоторой
изначально поставленной цели. По мере того как обнажались соци
альные антагонизмы, этот ортогенез — в форме ли позитивистской
теории эволюции или гегелевской исторической традиции (при всех
своих различиях именно в этом пункте они существенно близки
друг другу) — подвергался все более резкой критике. При этом
под огнем критики нередко оказывался вообще историзм как идея
направленности социального процесса. Позитивистский эволюцио
низм теперь справедливо упрекали за натурализм, механицизм и
недооценку «человеческого» фактора.

Раньше всего эта антиэволюционистская тенденция появилась/ в философии истории, в сочинениях Артура Шопенгауэра, Якоба; Буркгардта, Николая Данилевского и Фридриха Ницше, не затрагивая социологию в собственном смысле слова. Однако вскоре антиэволюционистские настроения проникли в антропологию и этнографию, с которыми социология XIX в. была теснейшим образом связана.

Историко-эволюционная социология пыталась выразить в своих схемам общее направление и закономерность исторического процесса.

Исходя из идеи о прямолинейном эволюционном развитии, позитивисты предполагали, что все народы проходят одни и те же стадии и что при одинаковых природных и социальных условиях всегда одинакова культура, политические учреждения и т. п. Та

1. Методологическая ситуация в обществознании

кой подход был в известной мере плодотворным, позволяя четко выделить основные линии развития. Но в нем была заложена опасная односторонность: непонимание многообразия форм и вариантов социального развития, тенденция подчинять факты слишком простой схеме. Сравнительно-исторический метод превращался при этом в средство некритического сбора фактов для подкрепления априорной схемы и только. Отсюда постоянные конфликты и нескончаемые споры между социологами и историками. Социологи обвиняли историков в «детской привязанности» к хронологии и единичным фактам, переоценке роли «великих людей» и непонимании закономерности общественного развития. Историки в свою очередь обоснованно критиковали социологов за механицизм, увлечение произвольными обобщениями, натяжки и схематизм [10].

Развитие антропологии и этнографии выявило неадекватность сравнительного метода. Этнографический материал показывал, что связь между материальной жизнью общества и его культурой не однозначна, что один и тот же базис может порождать в зависимости от конкретных условий многообразные формы надстройки и что нельзя, говоря о конкретных обществах, не учитывать фактов взаимодействия и взаимного влияния народов.

Разумеется, факты диффузии культуры признавались и раньше. Крупнейший этнолог-эволюционист Эдуард Тайлор даже написал ряд статей о закономерности распространения культурных черт. Однако культурные заимствования также интерпретировались в духе эволюционизма. На рубеже XX в. положение изменилось. Ведущим направлением в этнографии постепенно становится диффузионизм, представители которого Лео Фробениус (1873— 1938), Фриц Гребнер (1877—1934), Грэфтон Эллиот Смит (1871— 1938) и другие ставят во главу угла не генезис, а процессы распространения культуры.

Диффузионистская ориентация в этнографии и культурологии дала ценнейшие исследовательские результаты (см. подробнее: [1; 2; 21; 36]). Однако диффузионизм нес в себе опасность потери основных линий развития. Тезис, что культура распространяется главным образом путем заимствований, исключал создание обобщающей генетической теории культуры [5, с.13]. «Культурная морфология» Фробениуса рассматривает каждую исторически данную культуру как самостоятельный живой организм, который растет сам по себе, проходя одни и те же фазы развития, от рождения до смерти, даже безотносительно к деятельности составляющих данное общество индивидов. Если Фробениус противопоставляет культурологию (этнологию) конкретной истории, то Гребнер, наоборот, абсолютизирует универсальность и неповторимость каждого отдельного «культурного круга», хотя все они состоят из некоторого числа (от 5 до 10) повторяющихся элементов. Никаких эволюционных закономерностей история человечества не знает.

Глава 4. Антипозитивистские течения на рубеже XIX—XX вв.

Разумеется, в конкретных исследованиях эти крайности сглаживались. Постепенно в противоположность как эволюционизму, так и диффузионизму в качестве руководящего принципа выдвинулся функционализм, согласно которому объяснения каждой культуры нужно искать не на стадиях эволюции и не во внешних влияниях, а во внутренней целостности и функциональной взаимозависимости элементов самой этой культуры общества. Американский этнограф Франц Боас (1858—1942) подчеркивал, что нельзя изучать отдельно эволюцию или диффузию отдельных элементов культуры, искусства, потому что их значение определяется их местом в системе культуры как целого. Культура и образ жизни любого общества должны изучаться не как частный случай или стадия единого эволюционного процесса и не как продукт более или менее случайных внешних влияний, а как самостоятельная конкретная целостность, которая должна быть понята в ее внутреннем единстве. Но одностороннее увлечение этим методом вскоре привело к новой беде: этнологи начали забывать об исторической перспективе и о существовании, кроме данного народа, человечества. История, развитие, закономерность исчезли, а вместе с ними — и возможность оценки и сравнения различных культур. Если старый эволюционизм грешил недооценкой специфической ценности «примитивных культур», рассматривая их лишь как этап в подготовке европейской цивилизации, то теперь, напротив, все культуры и социальные формы были объявлены исторически равноценными, а изучение их генезиса — бесплодным.

Методологическая переориентация, происходившая в этнологии, имела самое непосредственное отношение и к социологии. Границы обеих дисциплин никогда не были точно демаркированы, особенно если речь шла об общих закономерностях культуры. Кроме того, в развитии общенаучных методов всегда существует определенный параллелизм. Диффузионистская ориентация в этнографии прямо перекликается с теорией подражания Тарда, писавшего, в частности, о «диффузии идей»; недаром на него ссылался Боас. Дюркгейм же по праву считается предтечей функционализма в английской этнологии [36, р.465]. Кризис эволюционизма был не локальной, а общенаучной тенденцией.

Не менее важные последствия для общественных наук имела совершившаяся на рубеже XX в. революция в физике, которая до, основания разрушила старые метафизические представления.

Большинству ученых и философов XIX в. ньютоновская физика представлялась абсолютно правильной картиной мира, в которой вся реальность сводилась к расположению и движениям атомов. Исходя из лапласовского механического детерминизма, ученые полагали, что если бы было известно точное расположение и движение материальных частиц в данный момент, то было бы возможно на основе законов механики вычислить всю предшест-

1. Методологическая ситуация в обществознании

вующую и последующую эволюцию мира. Этот механизм был разбит физикой XX в. Революция, начавшаяся в физике, не остановилась на этом. Появление неевклидовой геометрии и теории множеств вызвало кризис в математике, так как выяснилось, что. основания даже этой точнейшей из наук вовсе не являются самоочевидными, как полагали в XIX в. Серьезные сдвиги пережили химия, биология и другие отрасли естествознания.

Не могло остаться в стороне от этого движения и обществоведение. Кризис физики вызвал потрясение и в науках о человеке — в истории, психологии и социологии. Натурализм и эволюционизм позитивистской социологии покоились, хотя сами ученые этого и не сознавали, именно на ньютоновской физике; детерминизм, который они защищали, был типичным лапласовским детерминизмом. Революция в физике, показавшая ограниченность и недостаточность этих представлений, нанесла тяжкий удар механицизму в обществоведении. Даже, не отказываясь от использования терминов физики, механики, биологии при рассмотрении общественных явлений, социологи вынуждены были учесть изменения, совершившиеся в этих отраслях знания.

Революция в естествознании привлекла всеобщее внимание к философским предпосылкам научного познания, выявила необходимость тщательной проверки основных понятий и методов науки. Позитивисты XIX в. наивно думали, что развитие «положительной» науки само по себе разрешит все социальные и философские проблемы. К концу XIX — началу XX в. уже сложились основные черты социально-культурной концепции, позже получившей от своих критиков наименование «сциентизма», абсолютизирующей роль науки в системе культуры и идейной жизни общества (см. подробнее [16, 22]). Позитивизм, из которого выросла сциентистская ориентация, не только возводил науку в ранг всеобщего мировоззрения, но и утверждал, что методы, принятые в естественных науках, применимы к решению любых интеллектуальных проблем. Это было направлено не только против спекулятивной философской «метафизики», но и против привычных методов и самого стиля мышления «традиционных» гуманитарных дисциплин. До поры до времени эта установка, отражавшая рост авторитета и влияния науки, была прогрессивной. Однако к концу XIX в. философская мысль уже отчетливо осознала растущее несоответствие между научно-техническим прогрессом и развитием духовных, этических и эстетических ценностей. Кроме того, углубляющаяся специализация научного знания, вызывая все большее дробление дисциплин, с новой силой ставила проблему интеграции знания, воссоздания целостной картины мира, своего рода метанауки (вопреки позитивистскому тезису, что наука — сама себе философия). Наконец, и это особенно важно для нашей темы, в конце

Глава 4. Антипозитивистские течения на рубеже XIX—XX вв.

XIX в. чрезвычайно обострился интерес к специфике и соотношению естественных и гуманитарных наук.

Чем строже становились методы точного естествознания, тем больше они контрастировали с традиционными методами гуманитарных наук. Позитивисты объясняли этот разрыв исключительно «незрелостью» гуманитарных дисциплин, которые еще не достигли уровня подлинной науки. Но в противоположность этой установке никогда не умолкали голоса, утверждавшие, что естественно-научные понятия и методы по самой сути своей не способны отобразить сложность человеческого мира. Кризис физики способствовал укреплению и оживлению этой антинатуралистической, антипозитивистской ориентации, уходящей своими идейными корнями в субъективистский историзм романтиков. Если натурализм расценивал все формы человеческого познания и самое жизнь по критериям эмпирической науки, то антинатуралистические течения в философии ставили целью критику науки, установление границ ее эффективности и применимости в свете каких-то более общих человеческих жизненных или этических ценностей.

Наши рекомендации