Связь теории необходимости с теорией социального действия

Вернемся к нашим видам детерминизма уже обнаружившим глубокие социально-смысловые корни в повседневности. Мы видим, что данные детерминистские концепции различными авторами воспроизводимы не полностью – здесь происходит примерно та же ситуация, которая была с теорией действия, хорошо отрефлексированной Толкоттом Парсонсом, и всеми ее видами, которые так или иначе воспроизводили отдельные ее стороны, но «закрывали глаза» на другие. Тем не менее, стоит лишний раз подчеркнуть, что их количество ограничено, типично и конечно, так же как ограничено возможное количество познаваемого в принципе при помощи возможностей нашего разума опыта и так же как мы являемся ограниченно рациональными существами. Примерно та же ситуация происходит и с «ситуациями необходимости» - их количество конечно, в них проявляется некоторая типичность, они тесно связаны с социальным и повседневностью, воспроизводятся практикой и подобно фрагментам мозаики рассыпаны по теоретическим концепциям и качественному эмпирическому материалу. Эмпирико-практической задачей в данном направлении станет попытка «собрать эту мозаику воедино». Связь этих концепций со всем социальным приводит нас к истокам социального – ориентации на других и социальному смыслу действий. Все эти детерминанты интересуют нас лишь в контексте социального в тех формах, в которых он отражается в объективированном и интерсубъективном социальном смысле и именно формы социальных объективаций смысла (которые, как заметил еще Альфред Шуц, являются отнюдь «не столь конкретными», а достаточно абстрагированными формами смысла) проводят жесткую границу нашему анализу и нашей системе отсчета. Иными словами, мы рассматриваем, например, стул, лишь как «объект на котором можно сидеть», а не, например, как определенный набор атомов или молекул, потому что обществом чаще всего проводится именно объективация смысла «стула как чего-то на чем можно сидеть», потому что дальнейшая проблематизация смысла, например, проблематизация различения составных частей стула релевантна только для узких групп специалистов, изготавливающих эти стулья, а смысл «стул как набор атомов» - релевантен в основном только для физиков и то и те и другие используют стулья для того, чтобы сидеть ну и изредка – как оружие в драке. И вот здесь-то мы подходим к одной «проблеме», дарующей нам дополнительные прогностические возможности. Как мы уже сказали – объективированный смысл, как «Всеобщий», «релевантный для всех» сообществ смысл вне зависимости от их социокультурных различий имеет, как правило, характер объективаций функций и сценарных действий. Если попробовать проиллюстрировать это положение на примере взаимодействия с социализированным объектом (т. е. объектом, на который «наложен» социальный смысл и какие-либо смысло-объективированные сценарии действий) , то можно, как вернуться к уже заезженному нами мосту, как «того по чему можно пересечь реку». Если мы перейдем к символическому, как чему-то нематериальному, то «брошенный в тебя нож так или иначе будет означать акт агрессии по отношению к тебе». Даже если целью актора, бросившего нож, в данный текущий момент времени было не убийство, а намерение «демонстрации силы», то это все равно объективировано-смысловое проявление агрессии и этот акт будет понят в любом обществе вне зависимости от культурных различий одинаково обще как проявление агрессии (другое дело, что понимание причин этой агрессии может быть различным из-за культурных различий интерсубъективного смысла). Точно так же будет понято приветственное махание рукой, как жест релевантный и обозначающий одно и то же «приветствие» в любой культуре, точно так же будут понятны улыбка, смех, дрожь от страха и т. д., как символические элементы «объективно-означаемого». Зачем я привел эти примеры? Затем чтобы лишний раз показать истоки объективации смысла. Акты агрессии и проявления каких-либо чувств имеют некоторые объективные формы. Смысл может быть объективным. Во всей этой объективности как объективированного обществом смысла «вещей», так и в проявлениях объективированного символического смысла проявляется весьма высокая степень общности: это общность касается того, что объективации каким-то образом связаны с активностью, актами, действием (при этом не важно, действием отдельных индивидов-акторов или «социальным действием поезда», рассматриваемым как актор).

Эта активность, как корень объективности смысла дает нам возможность рассматривать людей («люди как условие действия», «люди, как средство действия», «люди как действие», «люди как реакция» , «люди как набор смысловых сценариев действий» - именно эта сторона становится нам интересной) вещи («вещь как средство действия», «вещь как условие действия», «вещь как цель действия», «вещь как возможность действия», «вещь как источник действия», «вещь как возможный риск действия», «вещь как набор смысловых сценарных действий» и т. д.) повседневные события («что произошло/ит?», «Что случилось\ается?», «Что изменилось\няется?» и т. д.), ситуации («ситуация, как определенный набор сценариев/алгоритмов действий», «ситуация как последствия действий», «ситуация как результат действий», «ситуация как риск» «ситуация как необходимость действия (причем зачастую – необходимость действия строго определенным способом») как проявление некоторой объективной активности, действия. Что из всего этого следует? А из этого следует, что действие, будучи одновременно как формой социального смысла, так и результатом реализации сценарных смыслов на практике является, помимо всего прочего чем-то «намного проще смысла», но в то же время чуть ли не «единственно значимым его проявлением». Как правило, количество альтернатив-действий очень ограничено (в очень редких случаях их число превысит 10-15 вариантов, при этом наиболее вероятными остаются первые1-3). Количество альтернатив действий, которые может совершить субъект, актор действия (будь то человек или вещь) в краткосрочной перспективе всегда меньше количества альтернатив-смыслов (другое дело, что долгосрочные перспективы, если рассматривать нечто только через призму действий а не их смысла вообще теряются из виду, хотя они столь же предсказуемы). Еще Эмиль Дюркгейм писал, что «к одному и тому же действию может привести и теоретически ложное знание». Для нас это означает то, что даже если мы незначительно ошиблись в понимании, например, интерсубъективного социального смысла, но смогли уловить его общую направленность, интенцию и мотивацию, лежащую за «логикой отбора фактов» мы можем точно предсказать результирующее действие и, применив наш механизм «ориентации на других» (т. е. в данном случае, задавшись вопросом как отреагируют другие ), - приблизительные его последствия до акта его осуществления. Безусловно, это будет затрагивать в основном только ситуации с высокой степенью принудительного воздействия, которыми как раз и занимается теория необходимости. Однако если мы проведем небольшой мысленный эксперимент, окинув пытливым исследовательским взглядом запас нашего до-теоретического опыта и чуть повнимательней посмотрим на факторы детерминизма, то мы с трудом можем увидеть ситуации, где бы этого принудительного воздействия не было бы. Взять хотя бы фактор времени – как часто мы живем в условиях ограниченного запаса времени. Какая альтернатива будет выбрана актором в условиях отсутствия времени на раздумья? Вероятнее всего, это будет «первым пришедшим в голову приемлемым решением». Если ситуация оставляет хоть какое-то количество альтернатив, а не относится, например, к ситуации по типу: «убей или будешь убит» (в этом случае мы можем смело использовать метод понимающей социологии и феноменологии: смена перспектив и «вживание в роль») и для нас хоть сколько-то важен интерсубъективный социальный смысл, а следовательно – размер социальной дистанции и различия между нашей социализацией и социализацией этого предполагаемого актора, то мы можем задаться вопросом: «а какой именно социальный опыт будет актуализирован в данной ситуации?». Если актуализированный опыт относится к «общему» с нашим актором социализированному пласту опыта, то мы опять-таки можем использовать метод «вживание в роль». Если дистанция слишком большая, а различия значимы, но при этом у нас есть какие-либо эмпирические факты (например «срез тематической релевантности, построенной методом каузально-семантических матриц» с известной социально-смысловой позицией актора на матрице или личные наблюдения предыдущего поведения «субъектов данного типа» мы, даже не понимая всей сути социального смысла, которым руководствуется актор можем по-веберовски принять их как факт и «построить модель поведения» (эдакого «гомункулуса» в шуцовском понимании или «идеальную модель»). Для построения подобных моделей нам очень пригодятся кое-какие положения теории действия Толкотта Парсонса. Однако мы вполне замечаем изменения, произошедшие в теории действия, после работ Альфреда Шуца, после теории социальных практик, после того как акцент с людей сместился на материальные предметы и т. д. Однако, в данном случае я не вижу неразрешимых противоречий. Более того – различия в трактовке смысла, как таковые – это не «философская неразбериха», а осознания различных аспектов этого смысла. Такие вопросы как, «где начинается социальное действие?» (например, рассмотрим ситуацию столкновения двух велосипедистов – после самого столкновения и последующей перебранки с кучей зрителей или в самом рутинном процессе «кручения педалей»), «Где находится смысл социального действия?» (в мире повседневности, выраженный в мотивах «для того чтобы» и «потому что» или в каком-то другом мире, далеком от повседневности, например «мире научной теории» или же смысл – это некоторое объективное последствие практики), «Кто является актором социального действия?» (грубо говоря: человек или поезд (компьютер, ноутбук и пр.)?), «что следует считать осмысленным?» и т. д. – это вопросы, свидетельствующие о том, что их проблематизация не является чисто философской путаницей – эта проблематизация продиктована практикой и ее причины находятся там же. Таким образом, мы можем, как минимум выделить уровни социальности социального действия:

1) Действия, совершаемые в повседневности – это первый и самый простейший уровень социальности. Ориентация на других нам дана только в том опыте, который получен от других, непосредственном общении с другими (ограниченным количеством других и «Значимых других», которые «заменяют» своим «образом» образ всего общества и чьи интерсубъективные схемы воспринимаются как всеобщие и не проблематизируются) и непосредственном взаимодействии в ситуации «лицом к лицу» (тоже с весьма ограниченным количеством людей, у которых в результате акта проблематизации, вызванного столкновения с тем или иным опытом выделяются уникальные и типичные черты – определенные сходства и различия). В повседневности как правило деятельность подчинена определенным мотивам «для того чтобы» и «потому что», которые собираются в достаточно длинные цепочки, но образованы в результате эдакого синтеза первичных потребностей («Я хочу есть/пить/спать/трахаться/быть в тепле» и т. д.), запаса наличного знания (как 20% личного, так и 80% социально почерпнутого в виде определенных представлений об окружающем мире и людях, включающие в себя так же различного рода «схемы-действия») и ориентации на других (их действия, поведение и мнение (в основном учитывается мнение «Значимых других») – все эти аспекты если не определяют конечный результат – действие актора в повседневности, то, как минимум, объективно влияют на них). Именно в цепочки мотивов «для того чтобы» и «потому что» вкрапливаются символически-смысловые обозначения объектов (различного рода вещей, инструментов и техники), ориентации на других, «некоторых представлений о мире». Приведу пример подобной цепочки мотивов: «мне нужен ноутбук, для того чтобы выйти во вконтакт, для того чтобы общаться с друзьями/найти девушку/и т. д., потому что «там сейчас все сидят» - простейшая повседневная мотивация, включающая в себя как элементы первичных потребностей, так и ориентацию на других (а если уточнить, то по нашей классификации – это ориентация «с другими») и некоторые «обыденные представления» о мироустройстве почерпнутые сквозь интерсубъективные схемы от «значимых других» (думаю не нужно лишний раз уточнять, что значимыми другими в различных ситуациях могут оказаться как, например «ученые», «мама с папой», «учителя», «друзья», «пацаны с района», «гуру из секты», или «вон-тот-вон чувак», важным является ограниченность и типичность этих факторов воздействия, различный уровень общения и доверия, который делает опыт интерсубъективным и устанавливает естественные барьеры коммуникации). Важным становится то, что количество этих мотивационных цепочек существенно ограниченно и типизировано практикой и даже при разделения этих цепочек на альтернативы, например «я могу выйти в интернет по компьютеру, телефону или планшету» так или иначе во многих вариантах альтернативы сходятся, что дает существенные возможности для прогнозирования. Уже здесь, где все еще «люди» «все еще» рассматриваются как акторы социальных действий проявляет себя техника тем фактом, что она включена в цепочку мотиваций. Весьма интересным моментом является момент «превращения» «техники» в актора социального действия. Что же меняется? Техника по-прежнему включена в мотивационную цепочку, но своим включением, вторгаясь в мир повседневности, она начинает изменять социальные отношения и социальную практику – появление новой технологии – это новая альтернатива – она включается в мотивационные цепочки, нарушая их привычную расстановку и самое главное – их количество. Это новая возможность, которая раньше была «закрыта» и «невозможна». Разумеется – появление новой возможности изменяет структуру смысловых мотивационных цепочек и некоторые из них отпадают. А если эта «возможность» (которой обязательно воспользуется «кто-то другой» и «не дай бог добьется большего успеха в своих действиях, чем успех от предыдущей практики», запустив тем самым социальные изменения) грозит «отпадением за ненадобностью» некоторых старых мотивационных цепочек. А если эти «старые мотивационные цепочки» служили некоторого рода «подпоркой» удерживающей определенную группу на определенных социальных позициях и вдруг этой «подпорки» не стало, то, разумеется, некоторые субъекты теряют устойчивое основание своего положения и их вытесняют с данной социальной позиции иные социальные силы (чего первые разумеется не хотят). Разумеется, если эти субъекты хоть сколь-либо разумны, то у них задействуется «ориентация из-за других». Иными словами – в сознании воспроизводятся мотивационные цепочки и те действия, которые будут совершаться «обобщенными другими» на основе этих мотивационных цепочек, а, соответственно – и последствия с результатами этих действий. Все это заставляет как раз рассматривать «технику как риск». В принципе слово «техника» может быть заменено на абсолютно любое нововведение, которое тем или иным образом изменяет мотивационные цепочки «обобщенных других». Уже здесь видно, что: а) затрагивается потребности в безопасности и более высокого порядка, как например «социального признания», «престижа», «уважения» и пр., б) Задействуется ориентация «из-за других» и «против других». А здесь мы выходим на качественно иной уровень социальности социального действия, который как раз и сроден «парсоновской» трактовке. Еще Толкотт Парсонс писал, что «акт предпринимается в «ситуации», направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т.е. от цели». Категория «цель» - это результат формализации и конкретизации мотива в некоторую устойчивую форму: «желательного положения вещей».

2) Как мы с вами видим – социальная ориентация «из-за других» и «против других» - это основа перехода на второй уровень анализа социальности действий. При этом ориентация «из-за других» - это весьма любопытная штука с точки зрения теории необходимости. Так или иначе, свершаемые и свершенные акты других ограничивают вариативность наших действий и в большей части случаев предопределяют их эффективность. Действия других могут привести к тому, что у актора вообще не остается никакой вариативности в действиях – он вынужден действовать строго определенным образом и подобного рода ситуации очень напоминают ситуации «убей или будешь убит», пусть и не всегда со столь жестокой концовкой (например: я вынужден пользоваться интернетом, социальными сетями и телефоном, потому что практика обмена информацией «других» оказывает на меня принудительное воздействие, подталкивая к использованию эти технологий ради оперативности обмена информацией, да и просто общения). Иными словами – это чистая ситуация необходимости. При этом действия, совершаемые «из-за других» могут быть как «успешными» (в этом смысле весьма примечательна мотивация никому не доверяющего мизантропа, действующего определенным способом «потому что люди идиоты»), так и неуспешными. Иными словами – когда кто-то в результате провала своих планов и действий начинает «винить других в своих неудачах» - он совершенно прав в этом отношении – его модель поведения оказалась «провальной» из-за того, что «действия других» помешали успешно осуществиться его модели поведения. Эти «действия других» могли помешать по 2-м причинам:
1) индивид оказался полным идиотом, отталкивающимся только от своего «хочу» и никоим образом не прогнозируя действия и поведение других – т. е. не задействуя механизм ориентации на других (здесь, кстати, кроется весьма любопытный механизм принуждения к социальной ориентации на других),
2) Реальное поведение других не совпало с ожиданиями к нему.
Здесь так же возможно 2 варианта:
1) индивид не анализировал структуру социальных мотиваций и социального смысла, «не ставил себя на место другого», заменяя все эти процедуры чисто «комфортными» относительно себя ожиданиями «должного» поведения других,
2) индивид принимал некоторую модель поведения как «вечную» и «нормативную» в силу эмпирической (эдакой, я бы даже сказал «бихевиористкой») частоты встречаемости в прошлом опыте в силу привычки и проведенная им теоретическая экстраполяция подвела его.
Здесь весьма интересно понятие «ожидание» и «нормативное». Так или иначе, люди строят свое поведение на основе определенных ожиданий к поведению других людей или – ориентированности на других (как «друзей», так и «врагов», как в повседневности, так и в рационально простроенных «планах»).
Общество очень чувствительно к сохранению некоторых «устойчивых ожиданий» - людей, нарушающих моральные и этические нормы или традиции, принятые в определенном сообществе или социальной группе как минимум подвергают общественному осуждению (как максимум – камнями забивают, сжигают или расстреливают). Солдат, нарушивший устав или приказ командира подвергается определенному наказанию от военного трибунала. Нарушение закона карается «лишением свободы[3]», либо, как-минимум, - штрафом. Так или иначе, общество заинтересовано в сохранении некоторой «устойчивости» или «стабильности» в собственной практике, нормах и ожиданиях, потому что нарушение привычных ожиданий грозит непредвиденными рисками, к которым модальное число индивидов просто не бывает готово, что может быть выражено во фразе: «я не знаю чего ждать и чего опасаться». Ситуация меняется с появлением определенных возможностей и альтернатив (которыми как раз чаще всего бывают новая техника, сырье, вещи (например, новый товар), рынок сбыта, те или иные организационные процедуры и «мода») – их наличие так или иначе проблематизирует любую ситуацию – для одних эти возможности являются «долгожданным шансом», для других они могут и не являться столь «долгожданными», а наоборот – создающими определенные проблемы, но они опасаются, что этими возможностями воспользуется «кто-то другой» и «им не останется места» (здесь усматривается принудительное воздействие социального), а для третьей группы эти возможности «закрыты» в принципе. Последняя группа делится на тех, кому эти возможности безразличны (это почти всегда большая часть группы) и на тех, кто от их появления «больше всего теряет». Если не аналитически, то эмпирически и практически данная группа обнаруживает этот процесс воздействия поведения других и у них почти всегда актуализируется ориентация «против других». Это как правило «ситуация необходимости» любого социального изменения. Надеюсь, теперь, социальный смысл часто встречаемых фраз по типу: «жизнь существует не для того, чтобы оправдывать чужие ожидания» становится максимально понятной – это ни что иное, как совершаемый определенной группой акт «разрыва социальных ожиданий» ввиду появления новой возможности.