Мотивация деятельности субъектов

Александр Иванович Герцен

Александр Иванович Герцен (1812—1870) — великий россий­ский мыслитель, публицист, общественно-политический деятель, автор социолого-биографического произведения «Былое и думы» (1852-1868).

Отец И.А. Яковлев — вольтерьянец, типичный представитель екатерининской знати, после смерти Екатерины II он проводил вре­мя в заграничных путешествиях. В Германии встретил юную Луизу Гааг, которая родила ему сына. Фамилия «Герцен» не унаследована, она указывает на то, что Александр Иванович родился от союза по любви и сердечной привязанности (нем. das Herz — сердце).

Александр получил домашнее воспитание, которое сформировало у него глубокую симпатию к идеалам французской революции, есте­ственный демократизм, свободное владение европейскими языками и возможность поступить в Московский университет (1829—1833). В 14-летнем возрасте был потрясен казнью декабристов (13.07.1926), укрепившую глубокую ненависть к николаевскому режиму. В юно­шеские годы встречается с Н.П. Огаревым, дружба с которым, скре­пленная клятвой на Воробьевых горах, проходит через всю жизнь.

Через год после окончания университета на основе подозрения в организации тайного общества отправлен в первую ссылку (Пермь, Вятка, Владимир), после возвращения из нее отправлен во вторую ссылку (Новгород). В 1942—1947 гг. начинает свою литературную деятельность, печатается в «Современнике», становится вместе с Белинским лидером западнического направления в российской общественно-политической мысли.

В 1947 г. выезжает за границу, через три года принимает решение о невозвращении в Россию, где ему вновь грозили тюрьма и ссылка, а в 1851 г. по инициативе кантона Фрибург принимает швейцарское гражданство. В 1853 г. осуществляет свою мечту — основывает «Вольную русскую типографию» в Лондоне. Вместе с Огаревым Герцен организует оппозиционные издания «Колокол» (1855—1869)

и «Полярную Звезду» (1857—1868), в которых принимает эстафету борьбы против российского самодержавия, выступает за отмену крепостного права на основе освобождения крестьян с землей, ак­тивно поддерживает польское восстание 1863 г. В течение полутора десятилетий эти издания являются самыми популярными в среде формирующейся российской интеллигенции.

Неприятие деспотизма стало основой политических взгля­дов Герцена. Высшими ценностями для него являются свобода и достоинство личности. Идеалы социализма и вера в потенциал российской крестьянской общины совмещаются у Герцена с после­довательными либеральными взглядами. Находясь в Европе в годы революционных потрясений, он принимает непосредственное уча­стие в итальянском освободительном движении (дружба с Мадзини и Гарибальди), во Франции участвует в издании журнала "La Voix du Peuple" Прудона, в Англии глубоко изучает опыт организации кооперативного сообщества, организованного Робертом Оуэном в Нью-Ленарке, осуществляет несколько выпусков «Колокола» и «Полярной Звезды» на французском языке.

В 60-е гг. вместе с Огаревым содействует созданию российской революционной организации «Земля и Воля». Взгляды Герцена оказали большое воздействие на народническое движение.

Труд его жизни «Былое и думы» (1861) неоднократно перево­дился на основные европейские языки. В нем содержится немало прорывов к тому типу мышления, который характеризует современ­ную социологию. Для Хрестоматии избрано то место из этой книги, в котором наиболее четко выражена позиция автора относительно субъекта социального действия, совпадающая с представлениями современных социологов: в обществе ничто не совершается само собой, все осуществляется конкретными людьми, в том числе и нами. Эта ориентация обосновывается и в базовом пособии учебного комплекса (раздел 2).

А.З.

[О СУБЪЕКТЕ СОЦИАЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ]*

Человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился, и ро­дился для (как ни дурно это слово)... для настоящего, что вовсе не

* Цит. по: Герцен А.И. Былое и думы. М., 1982. Т. 3. С. 198—201. Цитируемый текст иллюстрирует содержание раздела 2 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

мешает ему ни получать наследство от настоящего, ни оставлять кое-что по завещанию...

Гордиться мы должны тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории... Мы знаем, что ткань эта не без нас шьется, но это — не цель наша, не назначение, не заданный урок, а последствие той сложной круговой поруки, которая связывает все сущее концами и началами, причинами и действиями.

И это не все, мы можем переменить узор ковра. Хозяина нет, рисунка нет, одна основа, да мы одни-одинехоньки...

—Но если, с одной стороны, вы отдаете судьбу человека на его произвол, а с другой — снимаете с него ответственность, то с вашим учением он сложит руки и просто ничего не будет делать.

—Уж не перестанут ли люди есть и пить, любить и производить детей, восхищаться музыкой и женской красотой, когда узнают, что едят и слушают, любят и наслаждаются для себя, а не для свершения высших предначертаний и не для скорейшего достижения бесконеч­ного развития совершенства?

Если религия, с своим подавляющим фатализмом, и доктри-наризм, с своим безотрадным и холодным, не заставили людей сложить руки, то нечего бояться, чтобы это сделало воззрение, освобождающее их от этих плит. Одного чутья жизни и непоследо­вательности было достаточно, чтобы спасти европейские народы от религиозных проказ вроде аскетизма, квиетизма, которые по­стоянно были только на словах и никогда на деле; неужели разум и сознание окажутся слабее?

Стремление людей к более гармоническому быту совершенно естественно, его нельзя ничем остановить, так, как нельзя остановить ни голода, ни жажды. Найдутся ли лучшие условия жизни, совладает ли с ними человек, или в ином месте собьется с дороги, а в другом наделает вздору — это другой вопрос. Говоря, что у человека никогда не пропадает голод, мы не говорим, будут ли всегда и для каждого съестные припасы, и притом здоровые.

Есть люди, удовлетворяющиеся малым, с- бедными потребно­стями, с узким взглядом и ограниченными желаниями...

Европа, кажется нам, тоже близка к «насыщению» и стремит­ся — усталая — осесть, скристаллизоваться, найдя свое прочное общественное положение в мещанском устройстве. Ей мешают спо­койно сложиться монархически-феодальные остатки и завоеватель­ное начало. Мещанское устройство представляет огромный успех в сравнении с олигархически-военным, в этом нет сомнения, но для

Европы, и в особенности для англо-германской, оно представляет не только огромный успех, но и успех достаточный. Прекращение роста — начало совершеннолетия... Если бы Англия, как и Голлан­дия, могла достигнуть для всех благосостояния мелких лавочников и небогатых хозяев средней руки, — она успокоилась бы на мещанстве. А с тем вместе уровень ума, ширь взгляда, эстетичность вкуса еще бы понизились, и жизнь без событий... свелась бы на однообразный круговорот, на слегка видоизменяющийся semper idem¹. Собирался бы парламент, представлялся бы бюджет, говорились бы дельные речи, улучшались бы формы... и на будущий год то же, и через де­сять лет то же, это была бы покойная колея взрослого человека, его деловые будни...

— Так это, пожалуй, все человечество дойдет до мещанства, да
на нем и застрянет?

— Не думаю, чтоб все, а некоторые части наверно...
Некоторым народам мещанское устройство противно, а другие

в нем как рыба в воде... Недостаточно знать, что такое-то устройство нам противно, а надобно знать, какого мы хотим и возможно ли его осуществление. Возможностей много впереди, народы буржуазные могут взять совсем иной полет; народы самые поэтические — сде­латься лавочниками. Мало ли возможностей гибнет, стремлений авортирует², развитии отклоняется. Что может быть очевиднее, ося­заемее тех, — не только возможностей, — а и начал личной жизни, мысли, энергии, которые умирают в каждом ребенке. Заметьте, что и эта ранняя смерть детей тоже не имеет в себе ничего неминуемого, жизнь девяти десятых наверное могла бы сохраниться...

Крайности ни в ком нет, но всякий может быть незаменимой действительностью; перед каждым открытые двери. Есть что сказать человеку, — пусть говорит, слушать его будут; мучит его душу убеж­дение — пусть проповедует. Люди не так покорны, как стихии, но мы всегда имеем дело с современной массой, ни она не самобытна, ни мы не независимы от общего фонда картины, от одинаких пред­шествовавших влияний, связь общая есть. Теперь вы понимаете, от кого и кого зависит будущность людей, народов?

— От кого?

— Как от кого? ..да от нас с вами, например. Как же после
этого нам сложить руки!

¹ Всегда одно и то же (лат.).

²11с имеет успеха (от фр. avorter).

13-3033

Фердинанд Теннис

Сведения о Ф. Теннисе даны перед его текстом в разделе 1 на­стоящей Хрестоматии. Ниже приведены первые параграфы раздела «Сущностная и избирательная воля», которым открывается вторая книга его знаменитого труда «Общность и общество» (1887—1935). В этих параграфах Теннис раскрывает глубинное основание своей концепции. Это позволяет глубже уяснить двойственный характер мотивации деятельности субъектов, который затронут в базовом пособии учебного комплекса (раздел 2).

Н.Л.

ФОРМЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛИ*

Определение понятий

Понятие человеческой воли, правильного воззрения на которую требует все содержание предлагаемого здесь исследования, следует трактовать в двояком смысле. Так как всякое духовное действие, совершаемое человеком, характеризуется участием мышления, я раз­личаю: волю, насколько в ней содержится мышление, и мышление, насколько в ней содержится воля. Каждый человек представляет со­бой взаимосвязанное целое, в котором находит свое единство много­образие чувств, влечений и вожделений; каковое единство, однако, в первом понятии нужно толковать как реальное, или естественное, а во втором — как идеальное, или искусственное [gemachte]. В первом значении я называю волю человека его сущностной волей [Wesenwille], во втором — его избирательной волей [Kurwille].

Отношение к мышлению

Сущностная воля есть психологический эквивалент человече­ского тела, или принцип единства жизни, поскольку последняя мыслится в той форме действительности, которой принадлежит само мышление (quatenus sub attributo cogitationis concipitur¹). Та­кая воля включает в себя мышление, подобно тому как организм содержит в себе те клетки большого мозга, возбуждение которых

* Цит. по: Теннис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. / Пер. с нем. Д.В. Скляднева. СПб., 2002. Кн. 2. Разд. 1. С. 131—134. Цитируемый текст иллюстрирует раздел 2 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

¹ Поскольку схватывается под атрибутом мышления (лат.).

следует понимать как соответствующий мышлению физиологи­ческий процесс (в котором, конечно же, задействован и речевой центр). — Избирательная воля есть порождение самого мышления, и потому собственно действительность присуща ей лишь в связи с ее носителем — субъектом мышления, хотя эта действительность может быть познана и признана другими как таковая. Для двух этих столь различных понятий воли общим является то, что они мыслятся как причина или предрасположенность к той или иной деятельности, и потому из их наличия и структуры позволительно выводить определенное поведение их субъекта как вероятное, а при известных сопутствующих обстоятельствах — как необходимое. Но сущностная воля покоится в прошедшем, на основе которого она и должна объясняться как нечто становящееся из него; из­бирательную же волю можно понять только из самого будущего, с которым она соотнесена. Содержание первой представлено в виде зачатка, содержание второй — в виде образа.