Проблема объективности моральных и нравственных норм

Вопрос объективности моральных и нравственных норм – один самых сложных вопросов всех этических теорий.

Действительно, в отличие от изучаемых различными науками позитивных законов объективного мира, действующих независимо от во­ли и желания людей, все этические законы являются императи­ва­ми, т.е. указывают, как должно поступать человеку. Следовательно, эти законы, по самому своему определению, предполагают возмож­ность своего нарушения, а значит, наблюдение за фактами ок­ру­жаю­щего мира ничего не может нам сказать относительно их истин­нос­ти или ложности. Но как в таком случае можно определить их истин­ность? Имеем ли мы вообще в сфере этики дело с чем-то действи­тель­но объективным, или же основу лю­бых нравственных оценок составляют произвольно сфор­му­лированные принципы и кри­терии? В ответах на данный вопрос расходятся подходы филосо­фии и социо­логии. Первая, начиная с Сократа, исходила из существования неких выс­ших принципов и пра­вил, объективность и истинность которых определялась, например, их божественным происхождением (данную теорию нередко назы­вают интуитивизмом). Теория врожден­ных идей во всех ее разно­вид­ностях (Сократ, Платон, Декарт и т.д.) была наи­более удобным способом теоретического объяснения появле­ния этих принципов как в индивидуальном сознании человека, так и в общес­тве в целом. Весьма близок к этому подходу был и Кант, обос­но­вав­ший наличие в любой человеческой душе «морального закона» и считав­ший его столь же объективным и человеческому произволу непод­властным, как «звездное небо над головой». У подобной точки зре­ния существует не­мало сторонников и по сей день.

Другой, идущий еще от греческих софистов, также философский подход усматривал во всех нравственных принципах лишь более или ме­нее удачные находки человечества, полезные с точки зрения органи­за­ции общественной жизни, но не более того. Так, например, прин­цип «не убий» сам по себе лишен какой-либо объективности, однако общества, исповедующие этот принцип, являются более жизнеспо­соб­ными в борьбе за существование. Данный подход иногда называют прагматизмом. В решении подобных вопросов близким к последнему ока­зывается утилитаризм, который предельно сближает нравст­вен­ность поступка с его полезностью, в том числе полезностью для обще­ства в целом. Разновидностью подобных подходов является классо­вый подход к объяснению формирования этических правил и норм, воз­никший, в частности, в некоторых ответвлениях марксизма. Хрес­томатийной для этого направления является работа Л.Д.Троцкого «Их мораль и наша», в которой вообще отрицается возможность сущест­во­вания некоей «общечеловеческой», «бесклассовой» морали, ибо, с точки зрения этого автора, любые моральные нормы так или иначе вы­ражают интересы исповедывающих их социальных групп.

Точка зрения социологии на данную проблему отчасти близка к праг­матизму, но имеет и с ним существенные расхождения. Как и пос­ледний, социология отказывается от умозрительного метафизи­чес­кого поиска истинных этических норм. Ее интересуют правила и нор­мы, реально действующие в данном обществе, т.е. те, которым под­чиняется в своем поведении его большинство. Согласно Дюркгейму, такие нормы являются объективными социальными фактами, и одна из задач научной социологии состоит в том, чтобы объяснить причи­ны, по которым в данном обществе закрепились и получили развитие именно данные правила (см. 23.4). Однако далеко не все возникшие в обществе правила и нормы всегда способствуют его успешному функционированию и повышают жизнеспособность. Так, в совре­мен­ной социологии наряду с функциями норм и институтов выделяют так­же их дисфункции. Поэтому полностью объяснить существующие в обществе нормы их индивидуальной или даже общественной полез­нос­тью невозможно, здесь необходим учет множества факторов, в том числе с историей данного общества и его культурой.

Моральный идеал

Проблема объективности этических правил и норм тесно связана с другим фундаментальным вопросом – вопросом о моральном идеа­ле. Возможно ли в реальном мире жить, полностью соответствуя тре­бо­ва­ниям высших моральных принципов, или же такая жизнь яв­ляется не­достижимой? На этот счет также существуют различные мнения.

Древние стоики (IV–I века до н.э.), например, считали этический идеал осуществимым и даже создали целое учение о мудреце, достиг­шем этого состояния. Этот мудрец должен жить, всецело руковод­ст­вуясь собственными принципами, следование которым не может быть нарушено никакими внешними обстоятельствами, и именно такая позиция может ему обеспечить подлинную свободу. Отсюда знаме­ни­тый афоризм этой школы: «Мудрец свободен даже в цепях». При­ме­ром такого мудреца стоики считали Сократа.

Более поздние авторы были осторожнее в подобных утверж­де­ниях. Так, например, Кант принципиально отрицал возможность полной реализации в жизни этического идеала. Более того, именно с ощу­щением принципиальной недостижимости для обычного челове­ка диктуемого этим идеалом образа жизни Кант связывал возник­но­вение у людей представления о Богочеловеке, который только и оказывается способным к полной реализации этического идеала.

Од­нако недостижимость идеала отнюдь не умоляла в глазах Канта и других философов его значимости в жизни человека. Boт как объяс­нял эту значимость известный русский экономист и историк социаль­ной мыс­ли М.И.Туган-Барановский: «Всякий идеал, – писал он, — со­держит в себе нечто неосуществимое, бесконечно далекое и недос­туп­ное... Осу­ществленный или, что то же, осуществимый идеал поте­рял бы всю свою красоту, всю свою особую притягательную силу... Идеал играет роль звезды, по которой в ночную пору заблудившийся путник вы­бирает дорогу; сколько бы ни шел путник, он никогда не при­бли­зит­ся к едва мерцающему, удаленному на неизмеримое рас­стоя­­ние светилу. Но да­лекая, прекрасная звезда верно указывает путь, но ее не заменит прозаический и вполне доступный фонарь под рука­ми. Если идеал можно сравнить со звездой, то наука играет роль фо­наря. С одним фонарем, не зная куда идти, не выйдешь на истинную до­рогу; но и без фонаря ночью рискуешь сломать себе шею. И идеал, и наука в равной мере необходимы для жизни» [31, 85–86].