Одно понятие, разные термины 3 страница

Сравнительные идеологические ориентации функционального анализа

самом деле различным образом взаи­мосвязаны и часто опираются друг на друга. Признать — это не значит принять некритичное утверждение каждого status quo; не признать — значит поддаться соблазнам радикаль­ного утопизма.

6. Напряжения, накапливающиеся в социальной структуре в результате дисфункции последствия существую­щих элементов, не ограничены жестки­ми рамками соответствующего социаль­ного планирования и со временем приведут к институциональному развалу и глубоким социальным изменениям. Когда эти изменения превышают определенный, но нелегко определяе­мый уровень, принято говорить, что появилась новая социальная система.

7. Снова необходимо повторить: ни изменение, ни устойчивость сами по себе не могут быть настоящим объек­том изучения функционального аналитика. Из истории становится достаточно ясно, что все основные социальные структуры со временем совокупно модифицировались или резко прекратили существование. В любом случае они не закрепились навечно, а поддавались изменениям. Но на данный момент наблюдения любая такая социальная структура может быть вполне сносно приспособ­ленной как к субъективным ценностям многих людей или большинства населения, так и к объективным условиям, с которыми она сталкивает­ся. Признать это — значит быть верным фактам, а не придерживаться заранее

⁴¹ Сходным образом в цитируемом отрывке отсутствует лишь несущественный материал и введен курсив. См.: Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М., 1961, —т. '•> с. 275—276. — Примеч. автора.

Идеологические ориентации Сравнительные идеологические

диалектического материализма ориентации функционального анализа

установленной идеологии. Кроме того, это нужно признать в тех случаях, когда видно, что структура идет вразрез с потребностями народа или с такими же по основательности условиями деятель­ности. Кто осмелится все это сделать, может стать функциональным аналити­ком, кто осмелится на меньшее, тако­вым не является⁴².

Это систематическое сравнение, наверное, в достаточной мере говорит о том, что функциональный анализ (в равной мере это отно­сится и к диалектике) не обязательно влечет за собой определенные идеологические предпочтения. Это не означает, что такие пристрас­тия редко проявляются в работах функциональных аналитиков. Но это представляется скорее чуждым, чем присущим функциональной теории. Здесь, как и в других областях интеллектуальной деятельнос­ти, злоупотребление не отрицает возможности употребления. Пере­работанный критически, функциональный анализ нейтрален по от­ношению к основным идеологическим системам. В этом отношении и лишь в этом узком смысле⁴³ он подобен тем теориям или приборам естественных наук, которые одинаково доступны противоборствую­щим группам и могут ими использоваться в целях, не имеющих отно­шения к намерениям самих ученых.

Идеология и функциональный анализ религии

Будет полезно снова обратиться, пусть ненадолго, к дискуссиям о функциях религии, чтобы показать, как принимают логику функцио­нального анализа люди, в остальном занимающие противоположные идеологические позиции.

⁴² Я признаю, что этот перифраз наносит ущерб первоначальному замыслу бар­
да, но также надеюсь, что в данном случае нанесенная обида оправданна. — Примеч.
автора.

⁴³ Не нужно расценивать это как отрицание того важного факта, что явно и пол­
но заявленные ценности социолога могут помочь определить его выбор проблем для
исследования, его формулировку этих проблем и, следовательно, полезность его дан­
ных для таких-то целей, а не для других. В этой формулировке имеется в виду только
то, что утверждается эксплицитно, а именно: функциональный анализ не имеет при­
сущей ему пристрастности какому-либо идеологическому лагерю; по крайней мере
именно об этом свидетельствует предшествующая дискуссия. — Примеч. автора.

За социальной ролью религии, конечно, периодически наблюдали объясняли ее на протяжении многих веков. Преемственность этих на­блюдений обеспечивается тем, что религия по преимуществу рассмат­ривается как институциональное средство социального контроля. Это проявляется и в концепции Платона о «благородной лжи», и в том, что, по мнению Аристотеля, она функционирует «с целью убеждения масс», или в сравнимом суждении Полибия, что «массами... можно управлять лишь с помощью таинственных ужасов и трагических страхов». Если Монтескье замечает относительно римских законодателей, что они стремились «внушить народу, который ничего не боялся, страх перед богами, и использовать этот страх, чтобы привести его туда, куда им было угодно», то Джавахарлал Неру отмечает на основе своего собствен­ного опыта, что «единственными книгами, которые британские офи­циальные лица горячо рекомендовали [политическим узникам в Индии], были религиозные книги или романы. Просто замечательно, как близко к сердцу принимает тему религии британское правительство и как бес­пристрастно оно поддерживает все ее виды»⁴⁴. Как видно, существует древняя и постоянная традиция, утверждающая так или иначе, что ре­лигия служит цели управления массами. При этом оказывается, что форма, в которую облечено это утверждение, обычно дает представле­ние об идеологических предпочтениях автора.

А как обстоит дело с некоторыми современными функциональ­ными анализами религии? Критически объединяя несколько основ­ных теорий в социологии религии, Парсонс обобщает некоторые ос­новные выводы, сделанные относительно «функциональной важно­сти религии»:

...если моральные нормы и подтверждающие их мнения и настрое­
ния имеют такую первостепенную важность, то каковы механизмы их
поддержания, отличные от внешних процессов принуждения? По мнению
Дюркгейма, религиозный ритуал имеет первостепенное значение в ка­
честве механизма для выражения и усиления мнений и настроений, очень
важных для институциональной интеграции общества. Легко заметить,
как это перекликается со взглядами Малиновского на похоронные цере­
монии как на важный механизм подтверждения солидарности группы в
случае сильного эмоционального напряжения. Таким образом, Дюркгейм
более определенно, чем Малиновский, разработал определенные аспек­
ты особых отношений между религией и социальной структурой и вдоба­
вок к этому рассмотрел проблему под другим функциональным ракур­
сом, применив ее к обществу в целом, абстрагируясь от частных ситуа-
__ ^ции. в которых индивид испытывает напряженность⁴⁵.

⁴⁴ Jawaharlal Nehru, Toward Freedom (New York: John Day, 1947), 7. — Примеч. ав­тора.

Talcott Parsons, Essays in Sociological Theory, 61 [курсив мой]. — Примеч. автора^

Обобщая важные существенные выводы фундаментальных работ по сравнительному изучению в социологии религии, Парсонс снова замечает: «Наверное, наиболее поразительная особенность анализа Вебера заключается в том, что он показал, в какой именно степени изменения в социально санкционированных ценностях и целях свет­ской жизни соответствуют изменениям в доминирующей религиоз­ной философии великих цивилизаций»⁴⁶.

Сходным образом исследуя роль религии среди расовых и этни­ческих подгрупп в Соединенных Штатах, Дональд Юнг, в сущности, отмечает близкое соответствие между их «социально санкциониро­ванными ценностями и целями светской жизни» и их «доминирую­щей религиозной философией»:

Одна из функций, которую может выполнять религия меньшинства, это функция примирения с низшим статусом и его дискриминационными по­следствиями. Доказательства того, что религия выполняет эту функцию, можно найти у всех национальных меньшинств в Америке. С другой сто­роны, религиозные институты могут развиваться таким образом, что ста­новятся стимулом и поддержкой бунта против низшего статуса. Так, ин­деец, обращенный в христианство, за определенными исключениями, ста­новился более покорным, чем язычник. Специальные культы, например, свя­занные с употреблением мескалина, индейская секта шекеров, обрядовый танец североамериканских индейцев, посвященный умершим, каждый из которых содержит и христианские, и туземные элементы, представляли собой предсказанные выше попытки получить способы религиозного выра­жения, адаптированного к условиям жизни индивида или группы. Последний из них, с его акцентом на предполагаемом тысячелетии свободы от белого человека, вдохновлял на сильный бунт. При обращении в христианство негра, несмотря на заметное поощрение словесной критики существую­щего положения вещей, подчеркивается принятие нынешних бед, исходя из того, что в будущей жизни настанут лучшие времена. В различных вариан­тах христианства и иудаизма, принесенных иммигрантами из Европы и Мексики, несмотря на общие националистические элементы, также дела-етсяупор скорее на вознаграждение в будущем, чем на немедленное непосред­ственное действие¹¹¹'.

Эти разнообразные и разрозненные наблюдения самого разного идеологического происхождения обнаруживают некоторые осново-

⁴⁶ Ibid., 63. — Примеч. автора.

⁴⁷ Donald Young, American Minority Peoples (New York: Harper, 1937), 204 [курсив
мой]. По функциональному анализу негритянской церкви в Соединенных Штатах
см. George Eaton Simpson and J. Milton Yinger, Racial and Cultural Minorities (New York:
Harper & Brothers, 1953), 522—530. — Примеч. автора. .

полагающие сходные черты. Первое: они все посвящены влиянию кон­кретных религиозных систем на превалирующие мнения и настроения, понимание определенных ситуаций и действий. Это влияние, как по­казывают научные наблюдения, выражается в усилении превалирую­щих моральных норм, покорном принятии этих норм, отсрочке често­любивых устремлений и вознаграждений (если того требует религиоз­ная доктрина) и так далее. Однако, как замечает Юнг, при определен­ных условиях религии также побуждают к бунту, или, как показал Вебер, религии также мотивируют или направляют поведение боль­шого числа людей на преобразование социальных структур. Таким образом, было бы преждевременно заключать, что все религии везде воздействуют в одном направлении, способствуя апатии масс.

Второе: марксистская точка зрения имплицитно, а точка зрения функционалиста эксплицитно подтверждают центральное положе­ние, согласно которому религиозные системы действительно влия­ют на поведение, будучи не просто эпифеноменами, а частично не­зависимыми детерминантами поведения. Ибо, по всей видимости, есть разница, принимают или не принимают «массы» конкретную религию, точно так же, как есть разница, употребляет индивид опи­ум или нет.

Третье: не только марксистские, но и более старые теории занима­ются дифференциальными влияниями религиозных верований и ритуа­лов на различные подгруппы и слои общества, например, на «массы», как это делает немарксист Дональд Юнг. Функционалист, как вы ви­дим, не ограничивается изучением влияния религии на «общество в целом».

Четвертое: возникает подозрение, что функционалисты с их ак­центом на религию как на социальный механизм для «укрепления мнений и настроений, чрезвычайно необходимых для институцио­нальной интеграции общества», возможно, существенно не отлича­ются по своей аналитической системе от марксистов, которые, если превратить их метафору «опиума для народа» в нейтральную кон­статацию социального факта, также утверждают, что религия дей­ствует как социальный механизм для усиления в среде верующих оп­ределенных светских умонастроений наряду с духовными.

Различие появляется лишь тогда, когда подвергаются обсуждению оценки этого общепринятого факта. Поскольку функционалисты ссы­лаются лишь на «институциональную интеграцию», не изучая разно­образные последствия интеграции относительно разных типов цен­ностей и интересов, они ограничиваются лишь формальной интерпре­тацией. Ведь интеграция — чисто формальное понятие. Общество может быть интегрировано вокруг норм строгой касты, распределе-

ния по классам и покорности подчиненных социальных слоев, точно так же, как вокруг норм открытой мобильности, широких областей самовыражения и независимости суждения среди временно низших слоев. И поскольку марксисты утверждают без всяких на то основа­ний, что религия всегда и везде, каковы бы ни были содержание ее доктрины и ее организационная форма, означает «наркотик» для масс, они тоже переходят к чисто формальным интерпретациям, не допус­кая, как доказывает отрывок из Юнга, что конкретные религии в кон­кретных социальных структурах активизируют массы, чем погружают их в летаргию. Именно в оценке этих функций религии, а не в логике анализа и расходятся, таким образом, функционалисты и марксисты. И именно оценки позволяют разливать идеологическое содержание по бутылкам функционализма⁴⁸. Сами же бутылки нейтральны по от­ношению к своему содержанию и могут в одинаковой мере служить сосудами для идеологического яда и для идеологического нектара.

⁴⁸ Эта манера говорить, не слыша друг друга, гораздо больше распространена, чем мы обычно подозреваем. Часто фундаментальное расхождение в оценке ситуации заслоняет собой фундаментальное сходство в анализе этой ситуации. В результате оши­бочно полагают, что оппоненты отличаются по своим познавательным методикам и полученным сведениям, тогда как они отличаются лишь по своим системам ценнос­тей. Рассмотрим, например, недавний поразительный случай публичных дебатов и конфликтов между Уинстоном Черчиллем и Гаролдом Ласки, когда все полагали, в том числе и сам Черчилль, что они расходятся в сущностной предпосылке, согласно которой социальные перемены легче принимаются во время войны, чем в мирное время. Сравним, однако, следующие отрывки из их произведений.

Прежнюю структуру общества мирного времени больше чем на четыре года вытеснило магическое воздействие войны, а жизнь стала необычайно напряженной. Под этим загадочным влиянием войны мужчины и женщины заметно возвысились над смертью, болью и тяжелым трудом. Стали возможными союз и дружба между людьми, классами и нациями, и они становились все сильнее, пока сохраня­лось враждебное давление и объединяло общее дело. Но теперь магия исчезла: слишком поздно для одних целей, слишком рано для других и слишком неожиданно для всех! Каждая победив­шая страна опустилась до своего старого уровня и прежнего устройства; но последнее, как выяснилось, сильно обветшало, ослабло и расшаталось, показалось узким и устаревшим.

Атмосфера войны допускает и даже вызывает изменения и эксперименты, невозможные, когда наступает мир. Нарушение нашего привычного распорядка жизни приучает нас к тому, что Уилльям Джеймс назвал важной привычкой нарушения привычек... Мы чувствуем, что готовы напрячь все силы, даже пойти на жертвы, чего мы раньше за собой и не знали. Общая опасность закладывает основы для нового братства, будущее которого полностью зависит от того, являются ли его основы временны­ми или постоянными. Если они временные, тогда в конце войны происходит возобновление всех наших прежних различий, возросших в десять раз из-за серьезных проблем, которые оставляет война.

Я, таким образом, утверждаю, что нужные нам перемены мы можем

Логика функционального анализа

Преобладание функциональной ориентации

функциональная ориентация, безусловно, не нова и не ограни­чивается социальными науками. Она действительно относительно поздно появилась в области социологии, если судить по ее более ран­нему и широкому применению в огромном количестве других дис-

осуществить по общему согласию в период, когда, как сейчас, условия заставляют людей помнить о своем сходстве, а не различиях.

С исчезновением магического воздей­ствия также исчезла именно тогда, когда новые трудности достигли предела, большая часть исключительных возможностей для управления и контро­ля... Для верных, обремененных тяжелым трудом масс победа была настолько полной, что казалось, никаких дальнейших усилий не требуется... Огромная усталость подавила коллективное действие. Хотя каждый подрывной элемент пытался самоутвердиться, революционный накал, как любая другая форма психической энергии, был слаб.

Они

Интенсивность усилий, вызванная национальной опасностью, намного превосходила обычные возможности людей. Напряжение у всех достигло невероятной степени. С исчезновением главного стимула все ощутили тяжесть напряжения. Надвигалось обширное и всеобщее расслабление и возврат к нормам обычной жизни. Ни одно сообщество не могло бы продолжать расходовать свои ценности и жизнен­ную энергию в таком темпе. Больше всего напряжение проявилось в высших эшелонах работников умственного труда.

держались, потому что их поддер-

живал стимул, которому теперь суждено было исчезнуть. «Я могу

Мы можем приступить к этим переме­нам сейчас, поскольку для них сложи­лась благоприятная атмосфера. Весьма сомнительно, что мы могли бы их осуществить по общему согласию, если бы эта атмосфера отсутствовала. Это еще более сомнительно, поскольку усилия, потраченные на войну, вызовут у многих, прежде всего у тех, кто согласился на отсрочку привилегий, усталость, жажду вернуть прошлое устройство жизни, которым будет трудно противиться.

Во всех революциях наступает период инерции, когда упадок сил заставляет сделать перерыв в процессе изменений. Этот период неизбежно наступает с прекращением враждебных действий. После жизни на полном пределе организм человека, видимо, требует спокойствия и расслабления. Настаивать во время этого перерыва, чтобы мы собрались с силами для нового и трудного путеше­ствия, и более того, путешествия, в неизвестное, означает требовать невозможного... Когда прекратятся военные действия против нацизма, людям больше всего захочется такого уклада жизни и образа мыслей, которые не требуют болезненной адаптации ума к раздражающему возбуждению.

циплин⁴⁹. Центральная ориентация функционализма — выраженная в практике интерпретации данных путем установления их значения для более крупных структур, в которые они входят, — была обнаруже­на практически во всех науках о человеке: биологии, психологии, эко-

работать, пока не свалюсь» было мерой, пока гремели пушки и маршировали армии. Но теперь наступим мир, и во всех областях стало очевидным истоще­ние, нервное и физическое, которое раньше не чувствовали или на которое не обращали внимание.

Отрывки в стиле Гиббона* в первой колонке принадлежат, конечно, Черчиллю, Уинстону Черчиллю между двумя великими войнами, который писал в ретроспекти­ве о последствиях первой из них: The World Crisis: Volume 4, the Aftermath (London: Thornton Butterworth, 1928), 30, 31, 33. Наблюдения во второй колонке принадлежат Гаролду Ласки, писавшему во время Второй мировой войны, что политика г-на Чер­чилля — заставить «осознанно отложить решение любого спорного вопроса до тех пор, пока война не выиграна, и [это значит]... что производственным отношениям суждено оставаться неизменными, пока не наступит мир, и что, соответственно, в распоряжении нации не будет ни одного средства для социальных изменений в боль­шом масштабе для согласованных целей». Revolution of Our Time (New York: Viking Press, 1943), 185, 187, 193, 227—228, 309. Если Черчилль не забыл свой анализ последствий первой войны, то ясно, что он и Ласки сошлись в диагнозе, что существенные и специ­ально осуществляемые социальные перемены маловероятны в ближайший после вой­ны период. Разница явно заключалась в оценке желательности введения предназна­чаемых перемен вообще. (Курсив в обеих колонках не принадлежит ни одному авто­ру.) — Примеч. автора.

* Гиббон Эдуард (1737—1794) — английский историк античности, автор истори­ческого труда «Упадок и разрушение Римской империи».

Отметим попутно, что само предположение, с которым были согласны и Черчилль, и Ласки — а именно, что послевоенный период в Англии будет периодом массовой летаргии и безразличия к запланированным институциональным переменам, — не было в целом подтверждено действительным ходом событий. Англия после второй войны вовсе не отвергла понятие запланированных перемен. — Примеч. пер.

⁴⁹ Распространенность функциональной точки зрения отмечалась неоднократно. Например, «тот факт, что во всех областях мышления заметна одинаковая тенденция, доказывает, что теперь существует общая тенденция объяснять мир скорее через взаи­мосвязь операции, чем через отдельные реальные единицы. Альберт Эйнштейн в фи­зике, Клод Бернар в физиологии, Алексис Кэррел в биологии, Фрэнк Ллойд Райт в архитектуре, А.Н. Уайтхед в философии, У. Келер в психологии, Теодор Литт в социо­логии, Герман Геллер в политической науке, Б. Кардозо в юриспруденции — это люди, представляющие разные культуры, разные страны, разные аспекты человеческой жиз­ни и человеческого духа: тем не менее все они подходят к своим проблемам с чувством «реальности», которое в понимании явления интересуется не материальной субстан­цией, а функциональным взаимодействием». G. Niemeyer, Law Without Force (Princeton University Press, 1944), 300. Эта пестрая компания еще раз говорит о том, что согласие в функциональном взгляде не обязательно подразумевает сходство политической или со­циальной философии. — Примеч. автора.

номике и юриспруденции, антропологии и социологии⁵⁰. Преоблада­ние функционалистской точки зрения взгляда само по себе не гаран­тирует ее научной ценности, но все же наводит на мысль, что совмес­тный опыт заставил обратиться к этой ориентации исследователей, специализирующихся в изучении человека как биологического орга­низма, субъекта психической деятельности, члена общества и носи­теля культуры.

⁵⁰ Литература, комментирующая функционалистскую тенденцию, почти столь же обширна и значительно более разнообразна, чем научные произведения, являю­щиеся примером этого направления. Нехватка места и обеспокоенность по поводу непосредственной уместности цитат ограничивают число ссылок, которым здесь пред­стоит занять место обширного обзора и обсуждения этих параллельных достижений в научной мысли.

Для биологии общим и теперь классическим источником является J.H. Woodger, Biological Principles: A Critical Study (New York: Harcourt Brace and Co., 1929), особ. 327ff. Из аналогичных работ указаны по крайней мере следующие: Bertalanffy, Modern Theories of Development, op. cit., особ.1—46, 64ff.; E.S. Russell, The Interpretation of Development and Heredity: A study in Biological Method (Oxford: Clarendon Press, 1930), особ. 166—280. Предзнаменования дисскусий по проблемам функционализма можно найти и в менее поучительных работах: W.E. Ritter, E.B. Wilson, E. Ungerer, J. Schaxel, J. Von Uexkull и т.д. Можно с пользой для себя изучить статьи Дж. Нидхема, напри­мер J. Needham «Thoughts on the problem of biological organization», Scientia, August 1932, 84-92.

Что касается физиологии, см. труды C.S. Sherrington, W.B. Cannon, G.E. Coghill, Joseph Barcroft, особенно следующие: C.S. Sherrington, The Integrative Action of the Nervous System (New Haven: Yale University Press, 1923); W.B. Cannon, Bodily Changes in Pain, Hunger, Fear and Rage, chapter 12 and The Wisdom of the Body (New York: W.W. Norton, 1932); в этой последней работе можно обратить внимание на все, кроме не­удачного эпилога, посвященного «социальному гомеостазу»; G.E. Coghill, Anatomy and the Problem of Behavior (Cambridge University Press, 1929); Joseph Barcroft, Features in the Architecture of Physiological Function (Cambridge University Press, 1934).

Что касается психологии, то фактически любая из фундаментальных работ по динамической психологии является хорошим примером. Не только не надуманно, но совершенно верно было бы сказать, что фрейдистские концепции преисполнены инстинктивного ощущения функционализма, поскольку их основные понятия неиз­менно соотносятся с функциональной (или дисфункциональной) системой. Другого рода концепцию см.: Harvey Carr, «Functionalism», в Carl Murchinson, ed. Psychologies of 1930 (Clark University Press, 1930); и как одну из множества статей, имеющих дело по существу с этим же набором концепций, см. J.M. Fletcher, «Homeostasis as an explanatory principle in psychology», Psychological Review, 1942, 49, 80—87. Формули­ровку применения функционального подхода к личности см. главу I в Clyde Kluckhohn and Henry A. Murray, ed. Personality in Nature, Society and Culture (New York: A.A. Knopf, 1948), 3—32. Функционалистская в своих основных чертах ориентация группы Леви­на общепризнанна.

В области юриспруденции см. критическую статью: Felix S. Cohen, «Transcendental nonsense and the functional approach», Columbia Law Review, 1935, XXXV, 809-849, и многочисленные аннотированные ссылки в ней.

На данный момент нам более важна та возможность, что преды­дущий опыт других дисциплин может дать полезные методологичес­кие модели для функционального анализа в социологии. Учиться на канонах аналитической методики в этих зачастую более строгих на­уках не значит, однако, принять гуртом их особые концепции и мето­ды. Извлечь пользу из логики метода, успешно используемого в био­логических науках, например, не значит поступиться своими убеж­дениями и принять в основном несущественные аналогии и гомоло­гии, которые так давно привлекают приверженцев организмической социологии. Изучить систему методов биологических исследований не значит принять их существующие в них понятия.

Логическая структура эксперимента, например, не отличается в физике, химии или психологии, хотя фундаментальные гипотезы, тех­нические средства, основные понятия и практические трудности мо­гут значительно отличаться. Не отличаются по своей логической струк­туре в антропологии, социологии или биологии и близкие заменители эксперимента: контрольное наблюдение, сравнительное изучение и метод «выделения».

Обращаясь ненадолго к логике метода Кэннона в физиологии, мы, таким образом, ищем методологическую модель, которую, возмож­но, удалось бы вывести для социологии, не принимая неудачные го­мологии Кэннона между структурой биологических организмов и общества⁵¹. Его методика вырисовывается примерно следующим об­разом. Принимая ориентацию Клода Бернара, Кэннон сначала ука­зывает, что организму требуется относительно постоянное и стабиль­ное состояние. Одной из задач физиолога, таким образом, является предоставить «конкретное и детальное объяснение способов обеспе-

В области социологии и антропологии см. краткую выборку ссылок во всей этой главе. Книга, изданная Робертом Редфилдом, представляет собой столь необходи­мый мост, перекинутый через пропасть, слишком часто разделяющую биологичес­кие и социальные науки. «Levels of Integration in Biological and Social Systems», Biological Symposia, 1943, VIII. Важнейшую попытку установить концептуальные рамки функ­ционального анализа см. в Talcott Parsons, The Social System (Glencoe, Illinois: Free Press, 1951). — Примеч. автора.

⁵¹ Как мы уже раньше давали понять, эпилог Кэннона к его «Мудрости тела» оста­ется непревзойденным примером той бесплодной крайности, в какую может впасть даже выдающийся ученый, как только он поставит своей задачей вывести сущностные аналогии и гомологии между биологическими организмами и социальными система­ми. Рассмотрим, например, его сравнение между жидким веществом тела и каналами, реками и железными дорогами, по которым «туда и обратно переправляется продук­ция ферм и заводов, недр и лесов». Такого рода аналогия, ранее разработанная в мно­гочисленных книгах Ренэ Вормса, Шеффле, Винсена, Смолла, Спенсера и др., значи­тельно уменьшает ценность работ Кэннона для социолога. — Примеч. автора.

чения устойчивых состояний». Изучив многочисленные «конкретные и детальные» объяснения Кэннона, мы находим, чтообщий способ фор­мулировки неизменен независимо от данной рассматриваемой про­блемы. Типичная формулировка звучит так: «Для того чтобы кровь могла служить агентом кровообращения, выполняющим в одно и то же время функцию переносчика питательных веществ и функцию пе­реносчика отходов... должна быть предусмотрена остановка кровоте­чения в тех случаях, когда такая опасность существует». Или возьмем другое утверждение: «Чтобы клетка продолжала жить... кровь... дол­жна течь с достаточной скоростью, чтобы доставить живым клеткам (необходимый) запас кислорода». Установив требования органичес­кой системы, Кэннон потомпереходиткде/яа/гьяоиуописаниюразно-образных механизмов, которые функционируют с целью удовлетворе­ния этих требований (к ним относятся, например, сложные измене­ния, ведущие к свертыванию крови, локальное сжатие поврежденных кровеносных сосудов, уменьшающее силу кровотечения; ускоренное формирование сгустков благодаря выделению адреналина и действию адреналина на печень, и т.д.). Или он снова и снова описывает различ­ные биохимические механизмы, обеспечивающие достаточное снаб­жение кислородом нормального организма, и компенсаторные изме­нения, происходящие тогда, когда некоторые из этих механизмов не функционируют адекватно.