Мне хотелось заткнуть огромную пасть Краснобая, но я не успел

— В пивнушках, шеф, — сказал Краснобай, но тут же поправился: — Шутка.

Ответа на вопрос учителя мы, конечно же, не знали.

— Это места для бдений у гроба покойного, — четко произнес он. — Они наиболее светлые и ясные. Здесь мы разоружаемся, отбрасываем в сторону тщеславие и чванство, снимаем макияж. В таком месте мы становимся теми, кем являемся на самом деле. Если бы этого не случалось, то мы оказались бы людьми еще более нездоровыми, чем можно предположить. для меньшинства — людей наиболее близких — траурный зал становится местом скорби. У большинства — людей, не связанных с покойным узами родства и дружбы, — оно порождает размышления. И для тех, и для других это жестокая реальность. Мы молча склоняем головы утроба не как доктора, интеллектуалы, политические лидеры или знаменитости, а как недолговечные смертные.

Эти слова заставили меня понять, что именно в траурных залах мы перестаем быть богами и вступаем в контакт с нашей человеческой сугью, оставляем в стороне наши глупости, начинаем чувствовать, что мы далеко не герои. В траурных залах мы, люди «нормальные», проводим сеанс социальной терапии, сами того не сознавая.

Одни говорят: «Бедняга! Умер таким молодым'. Эти люди ставят себя на место умершего и начинают чувствовать некоторое сострадание по отношению к себе самим и считать, что надо меньше волноваться. Другие говорят: «Жизнь полна неожиданностей. Достаточно того, что жизнь кончается смертью». Эти понимают, что необходимо срочно расслабиться, остановить свой бег. А есть и такие, которые говорят: «Он так много боролся, а когда пришло время насладиться своими победами — умер!: Эти люди делают для себя открытие, заключающееся в том, что жизнь проходит, словно тень, что они понапрасну беспокоились обо всем и сколачивали состояния. А среди них есть и такие, которые этих состояний вообще не заслуживали, но вполне наслаждаются ими. Этим стоило бы в корне поменять нездоровый образ жизни.

Участники бдений отчаянно пытались обрести грезы, однако тяжелый каток системы давил их за считанные часы или дни. Все возвращал ось к «нормальному» состоянию. Они не понимали, что мечты могли бы стать долговечными и пронзительными, если бы их аккуратно ткали в потаенных уголках сознания, как ткут тонкое льняное полотно. Я, например, всегда увязал в отвратительной жиже своей незаменимости. Несчастья других были для меня лишь фильмом, художественным вымыслом, который настойчиво пытался пустить корни в моей психике, но психика оставалась для них неплодородной почвой.

Поговорив о спокойствии мест для ночных бдений, учитель добавил:

— Не ждите цветов там, где еще живы семена. Не тревожьтесь, пойдемте, — закончил он с улыбкой.

Для него эти слова рассеивали сомнения; для нас они вдвое умерили мучительное беспокойство, которое мы испытывали. Смерть — это нарушитель спокойствия, но не в меньшей степени это свойственно и самой жизни. Первая останавливает дыхание человека, вторая может просто взять и придушить его. Что он мог сказать там, где и мертвые, и живые молчат? О чем можно рассуждать в таком месте, где любые речи теряют смысл? Что мог он сказать в момент, когда люди не склонны слушать, а лишь хотят испить фиал печали из-за постигшей их уграты? Какие слова пробудят их внимание? Тем более слова, произнесенные незнакомцем.

Мы понимали, что учитель не поведет себя среди собравшихся как подобный им. В этом и заключалась проблема. Мы знали, что он не будет отмалчиваться. А это была еще более серьезная проблема.

Торжественные почести

Меня подобное несчастье коснулось, когда умерла мать. Моих страданий не облегчали соболезнования и в еще меньшей степени — стандартные советы. Любые угешения лишь оставляли небольшие царапины на стальных прутьях, теснивших мою душу. Я предпочел бы молчаливые объятия или слезы людей, которые поплакали бы вместе со мной.

Учитель продвигался сквозь толпу, прося разрешения. Мы следовали за ним. Чем ближе к гробу стояли люди, тем сильнее они страдали. Наконец мы увидели в гробу мужчину примерно сорока лет. Волосы у него были черные, хотя и редкие, лицо — изнуренное болезнью.

Вдова была безутешна. Ближайшие друзья тоже вытирали слезы. Сын пребывал в отчаянии. Я увидел в нем себя и понимал его мучения лучше, чем мои спутники. Жизнь мальчика начиналась скверно, с большой потери. Я плохо разбирался в жизни, а мой отец сам покончил со своей. Позже ушла в могилу и мать. Я жил в одиночестве, замкнувшись в своем полном сомнений мирке, и на свои вопросы так и не нашел ответов. М не казалось, что Бог не обрашал на меня внимания. В отрочестве меня это печалило. В конце концов он превратился в некий мираж, и я стал атеистом. Мне впору бы бездельничать, но я превратился в специалиста по высказыванию пессимистических идей. Почувствовав возникшую пустоту в жизни мальчика, я не мог сдержать слез.

Учитель, заметив отчаяние паренька, обнял его, спросил, как его зовут и как звали отца. Потом, к нашему ужасу, он обвел взглядом собравшихся и серьезным тоном произнес несколько слов, заставивших их прислушаться, — слов, которые вполне могли бы спровоцировать беспорядок.

— Почему вы пребываете в таком отчаянии? Сеньор Марк Аврелий не мертв.

Мы с Бартоломеу и Димасом сразу же отошли подальше. Нам не хотелось, чтобы люди, собравшиеся у гроба, поняли, что мы — его ученики. Они отреагировали на дерзкую речь учителя по-разному. Некоторые перестали плакать и настроились дать отпор, хотя и сдержанный. Одни изобразили на своих лицах улыбки, напоминающие улыбку безумца. Другим хотелось узнать, что будет дальше. Они решили, что имеют дело с эксцентричным духовным лидером, приглашенным на похороны. Третьим очень хотелось прогнать его прочь с церемонии и хорошенько наподдать за вмешательство в чужие дела и за неуважение к чувствам других. Среди этой группы оказались и люди, которые начали хватать его за руки, желая избежать скандала.

Но учитель был непреклонен и начал свою речь твердо и громко:

— Я не призываю вас смягчить свою боль, я призываю вас смягчить свое отчаяние. Я не ожидаю, что вы сдержите свои слезы, но ожидаю, что вы сдержите приступы печали. Тоска никогда не проходит, а вот отчаяние можно и нужно преодолеть, так как оно не делает чести усопшему.

Люди опустили руки и начали понимать, что странно одетый бородатый человек хотя и чудаковат, но далеко не глуп. Антонио, сын умершего, и София, его вдова, пристально посмотрели на учителя.

Вскоре учитель с выражением странного покоя на лице добавил:

— Марк Аврелий пережил в своей жизни удивительные моменты — он плакал, любил, восхищался, нес потери, одерживал победы. Вы стоите здесь и печалитесь по поводу его отсутствия, поддавшись чувству пустоты, потому что позволили ему умереть в единственном месте, в котором он должен был остаться жить. Среди вас.