Новое усиление центробежных сил: конкуренция принцев

Однако формирование монополии на господство происходило не так прямолинейно, как это могло бы показаться при рассмотрении одного лишь процесса аккумуляции земель. Чем большими становились земельные владения, собранные Капетингами и подвергнутые централизации, тем более отчетливо проявлялась и противоположная тенденция — стремление к децентрализации. Как и на предшествующей фазе с натуральным хозяйством, эту центробежную тенденцию прежде всего поддерживали вассалы и близкие родственники монопольного владыки. Но способ действия стремящихся к децентрализации социальных сил заметно изменился. Деньги, ремесло и торговля играют теперь в обществе значительно большую роль, чем ранее; специализирующиеся в этих областях деятельности группы горожан обрели собственный социальный вес; получили развитие средства сообщения — все это создает новые, не бывалые прежде возможности для осуществления власти над обширными территориями шансы. Слуги, посылаемые господином из центра в провинции для управления и защиты его земель, уже не могут с такой легкостью, как прежде, обретать самостоятельность. Растет число слуг и помощников государя, которые происходят из городских слоев, — угроза того, что такие слуги-буржуа станут конкурентами государя, значительно уменьшилась в сравнении с теми временами, когда последнему приходилось набирать помощников из представителей рыцарского сословия (впрочем, и в том случае, когда на должность назначались люди из неблагородного сословия, такие чиновники тоже в силу своей власти над отданными им в лен землями очень скоро получали властные полномочия, а тем самым и обретали социальный ранг рыцаря, или благородного).

Оставалась одна социальная категория населения, представлявшая значительную угрозу для единства и целостности обширных владений. Военная сила у этих людей уменьшилась, способ действия изменился, но они и в изменившихся социальных условиях продолжали играть роль главной движущей силы децентрализации. Это были ближайшие родственники государя — его дяди, его братья, его сыновья, а иной раз (пусть не в такой степени) даже его сестры или дочери.

Удел и власть в нем в то время не находились в распоряжении отдельного индивида, еще в значительной мере оставаясь семейной собственностью, сферой влияния рыцарского дома. Все близкие родственники могли претендовать хотя бы на часть семейного удела, и глава дома еще долгое время не мог (да и не хотел) игнорировать эти притязания. Чем больше был удел, тем труднее было им отказывать. Разумеется, речь не шла о «правах» в позднем смысле этого слова: в этом обществе еще не существовало всеобъемлющего «права», обязательного в том числе и для князей, поскольку не было и той всеохватывающей силы, что была бы способна гарантировать реализацию такого права. Только вместе с формированием монополии на насилие, вместе с централизацией властных функций на обширных пространствах устанавливается одно всеобщее право, утверждается единый правовой кодекс. Общественной обязанностью считалось наделение детей наследством — этот обычай достаточно часто излагается в «Coutumes». Конечно, поддерживать его могли только семьи с известным достатком; престиж семьи отчасти зависел от следования такому обычаю. Как же могла его игнорировать самая богатая семья, королевский дом?

Территориальные владения семейства оставались тем, что можно назвать частной собственностью (пусть и в достаточно ограниченном смысле). Глава дома распоряжался собственностью столь же свободно, как сегодня это делает крупный земельный собственник или глава семейного предприятия, контролирующий доходы от капитала. Землевладелец может отдать в наследство младшему сыну или в приданое дочери большую долю собственности, не спрашивая живущих на этой земле крестьян или своих слуг о том, нравится ли им новый господин. Капиталист может дать в приданое дочери часть капитала или сделать своего сына главой филиала компании, не отчитываясь перед своими служащими. Точно так же князья того времени распоряжались деревнями, городами, имениями и территориями своего удела. Теми же были и мотивы, по которым владельцы больших состояний заботились о своих сыновьях и дочерях. Помимо того что они могли действительно любить своих младших детей, поддержание социального стандарта дома требовало соответствующего содержания потомства. Это должно было служить увеличению шансов и долговечности дома — по крайней мере, казалось, что служит именно этому. Только пережив весьма болезненный опыт, князья постепенно осознали, что дробление владений и властных функций часто идет во вред дому. Окончательные выводы из подобного опыта были сделаны во Франции только Людовиком XIV, безжалостно лишившим всех представителей дома (включая и наследников трона) любых властных функций и не допускавшим их ни к одной самостоятельной властной позиции.

В начале такого развития, на ранней его фазе, когда земли дома Капетингов были немногим больше владений многих других рыцарских домов, представители этого дома хорошо осознавали опасность, которую несло с собой раздробление удела. Прямая угроза соседей была весьма ощутимой. Это принуждало членов семьи к единству. Конечно, были распри, драки, внутри самого дома борьба шла не менее ожесточенно, чем повсюду вовне. Но вся семья (или хотя бы часть ее) все время трудилась во имя защиты и расширения владений дома. Сравнительно небольшой королевский домен, как и любые феодальные уделы того времени, представлял собой автаркию. У него еще отсутствовали четкие социальные функции, по своему характеру это еще во многом чисто семейное предприятие. Братья, сыновья, иной раз матери и жены главы дома — в зависимости от своей личной силы и обстоятельств — могут вмешиваться в дела и обсуждать принимаемые решения. Но никому из них и голову не приходит, что удел следует разделить между всеми, а какой-то член семьи может стать индивидуальным владельцем части земель. Младшим сыновьям достаются небольшие имения, они также могут получить какие-то владения благодаря бракосочетанию, но часто встречаются упоминания то том, что тот или другой младший сын короля вынужден вести сравнительно бедную жизнь.

Ситуация меняется вместе с ростом богатства королевского дома. Когда же, в конце концов, он превращается в богатейший дом в масштабах не только удела, но и всей страны, то становится невозможным и помыслить, чтобы младшие сыновья дома довольствовались достатком мелких рыцарей. Престиж королевского дома требует того, чтобы все родственники, включая младших сыновей и дочерей короля, получали соответствующее содержание, а именно, имели в своем распоряжении большую или меньшую территорию, доходами с которой они могли бы жить. Теперь, когда Капетинги возвышаются над всеми прочими семействами страны своим богатством и своей властью, опасность раздробления владений дома уже не ощущается непосредственно. Так что вместе с ростом удела Капетингов растет и число земель, отходящих в апанаж младших сыновей короля. Дезинтеграция возобновляется на иных основаниях.

Людовик VI Толстый дает своему сыну Роберу небольшое графство Дрие. Филипп Август, в правление которого начинается резкий рост влияния дома Капетингов, еще держит все владения в своих руках — только небольшое имение Сент-Рикье он отдает сестре в приданое.

Людовик VIII в своем завещании уже отводит сыновьям в качестве апанажа значительную часть владений дома — графства Артуа, Пуатье, Анжу и Мэн.

Людовик IX отдает в апанаж сыновьям Алансон, Перш и Клермон; Филипп III выделяет своему младшему сыну графство Валуа. Правда, Пуатье, Алансон и Перш со смертью всех наследников мужского пола возвращаются в домен Капетингов.

В 1285 г. пять графств — Дрие, Артуа, Анжу, Клермон и Валуа — отделяются от домена как апанажи. К моменту смерти Карла Красивого в 1328 г. апанажей уже девять.

Когда Филипп Валуа унаследовал домен и корону Капетингов, апанажи его дома — Валуа, Анжу и Мэн — объединяются с землями правящей семьи. Графство Шартрское возвращается в состав земель короны после смерти еще одного Валуа. Сам Филипп присоединил к ним ряд небольших имений — например Монпелье, выкупленное у короля Майорки. Ему удалось включить во владения Капетингов и Дофине — тем самым экспансия дома Капетингов выходит за традиционные границы царства западных франков и распространяется на восток, в лотарингские земли. Эта экспансия началась еще при Филиппе Красивом, который приобрел архиепископство Лионское, тесно связанное с епископствами в Туле и Вердене. Теперь был сделан следующий важный шаг в этом направлении.

Тот способ, посредством которого парижские правители добились перехода в свои руки Дофине, не менее показателен для характеристики соотношения сил, выступающих за централизацию и децентрализацию, чем система апанажей. Дофине принадлежало ранее арелатскому или бургундскому царству, возникшему по соседству с лотарингским пограничным царством восточнее Роны и Саоны. Последний его правитель, Юбер II, после смерти своего единственного наследника-сына передал его (вернее будет сказать — продал) Капетингам, но при этом выставил ряд условий. К ним относилась не только оплата его немалых долгов, но также и то, что Филипп передаст Дофине не старшему, а второму из своих сыновей. Судя по всему, владелец Дофине хотел отдать свои земли тому, кто был достаточно богат для уплаты необходимой суммы долга. Передавая их властителям Франкии, он приобретал гарантию того, что после его смерти Дофине не станет предметом споров между остальными соседями: парижские короли были достаточно сильны, чтобы защитить свои приобретения. Это далеко не единственный пример той притягательной силы, какую могущество семейства Капетингов имело для более слабых соседей, — потребность слабых в защите относится к факторам, способствовавшим процессам централизации и монополизации, начавшимся вместе с достижением обществом определенной фазы развития.

Но этот старый и лишившийся наследника правитель хотел также, чтобы его владение Дофине, перейдя под власть французской короны, не утратило своей самостоятельности полностью. Поэтому он требовал передачи этой территории в апанаж второму сыну короля. Такой шаг позволял надеяться, что у Дофине будет собственный хозяин, а тем самым сохранится и некая независимость. Действительно, именно в этом направлении стали развиваться некоторые из отданных в апанаж земель.

Филипп Валуа с договором не посчитался. Он отдал Дофине не младшему, а старшему сыну — своему наследнику Иоанну, со следующим обоснованием: «С учетом того, что Дофине лежит на границе, а добрая и сильная власть в Дофине необходима для зашиты безопасности королевства, то, поступи мы иначе, возникла бы угроза будущему королевства»⁹⁰. Опасность, связанная с выделением земель младшим сыновьям, к тому времени осознавалась уже достаточно хорошо — об этом говорит целый ряд свидетельств. Однако королям по-прежнему приходилось обеспечивать младших сыновей достойным образом. Король не отдал младшему сыну Дофине, ссылаясь на безопасность королевства, но вместо него тот получил герцогство Орлеан и еще ряд графств.

Старший сын Филиппа, Иоанн Добрый, приобретя Дофине и став после смерти отца королем, пошел в этом направлении еще дальше — он раздавал земли не считая. Сначала он выделил из домена два графства, затем — еще четыре вице-графства. Своему второму сыну Людовику он отдал Анжу и Мэн, а младшему сыну — графство Пуатье, а затем еще и Масон. Далее последовали еще большие дары.

Иоанн Добрый пришел к власти в 1350 г. Латентные противоречия между двумя крупнейшими державами и двумя наиболее могущественными домами, господствовавшими на территории западных франков, обострились еще при его предшественнике — в 1337 г. начались военные столкновения, получившие название «Столетняя война». Островным владыкам, Плантагенетам, путь к экспансии на континенте был закрыт; более того, пока в целости оставалось королевство Капетингов, препятствовавшее образованию других сильных держав, оставалась угроза и для уже имеющихся у них континентальных владений. И наоборот, для парижских владык были ограничены пути дальнейшей экспансии, более того, их власть находилась под угрозой, пока островитяне не были свергнуты или, по крайней мере, вытеснены с континента. Суровая необходимость конкурентной борьбы неизбежно вела оба эти дома к столкновению, при котором не могли остаться в стороне и все зависимые от них люди. А так как ни одному из главных актеров этого действа долгое время не удавалось одержать решительную победу, то и борьба получилась затяжной.

По ряду причин парижские короли поначалу понесли немалые потери. В битве при Пуатье в 1356 г. Иоанн Добрый был взят в плен английским наследником престола принцем Уэльским и препровожден в Англию. В его королевстве, где в качестве регента правил не достигший еще и двадцати лет дофин Карл, начались самые различные неурядицы — бунт в Париже, крестьянские восстания, бесчинства грабителей-рыцарей. Английские войска при поддержке одного из потомков дома Капетингов, короля Наваррского (владельца некогда выделенной в апанаж области западнофранкского царства), захватили большую часть западной Франции; они даже подошли к Парижу. Чтобы добиться своего освобождения, Иоанн Добрый заключил договор с Плантагенетами и их союзниками. По этому договору им отходила та часть континентальных владений, что принадлежала англичанам в начале XII в., во времена правления Ричарда Львиное Сердце. Но созванные дофином в 1356 г. Генеральные Штаты французского королевства заявили, что такой договор абсолютно неприемлем и, следовательно, не имеет силы. Единственным достойным ответом на его заключение может быть только большая война. Несомненно, здесь уже явно прослеживается тенденция к усилению борьбы подданных королевства Капетингов за собственные интересы, что постепенно лишало королевскую функцию характера частной монополии. Но пока мы имеем дело только с начальным этапом подобной эволюции. Война продолжается, и временный договор, подписанный в Бретиньи в 1359 г., был заключен на более выгодных для Валуа условиях, чем первый, составленный в Англии при участии самого Иоанна. Но все же примерно четверть земель, которыми некогда владел Филипп Красивый, отходило к Плантагенетам. Прежде всего, это были земли, лежавшие к югу от Луары, — Пуату, Сэнтонж, Они, Лимузин, Перигор, Керси, Бигор и еще ряд областей, вместе с прежним английским владениям, Гиенью, образовавшие теперь герцогство Аквитанское; на севере были утрачены Кале, графства Гинь, Понтье и Монтрей-сюр-Мер. Кроме того, нужно было заплатить три миллиона золотых талеров в качестве выкупа за короля — вместо четырех, предусмотренных в лондонском договоре. Но сам король, этот храбрый рыцарь, вернулся из заключения, словно и не почувствовав поражения. Его поведение в этой ситуации отчетливо показывает, в какой степени он ощущал себя правомочным владыкой всей еще остававшейся у него территории, которая со временем станет «Францией», послужит основой формирования и государства, и нации. Он чувствует, что его дому следует продемонстрировать весь свой блеск. Вытесняя неприятные воспоминания о поражении, он начинает усиленно заботиться об укреплении собственного престижа. А для этого не найти лучшего средства, как во время ратификации мирного договора представить своих сыновей в качестве герцогов. Поэтому одним из первых актов короля по возвращении из плена было преобразование апанажей его сыновей в герцогства. Старший сын уже был герцогом Нормандии и Дофина; второй сын, Людовик, становится герцогом Анжу и Мэна; следующий, Иоанн, — Берри и Оверни, а самый младший, Филипп, — Турени. Все это происходит в 1360 г. Годом позже, в 1361 г., умирает пятнадцатилетний герцог Бургундский. Двумя годами ранее он был помолвлен с Маргарет, дочерью и единственной наследницей графа Фландрского. Он умер, не оставив наследника. Неожиданная смерть молодого герцога оставила без властителя огромную область, к которой относились не только само герцогство Бургундское, но также графства Булонское и Овернское, а за пределами традиционной границы западных франков — графство Бургундское, Франш-Конте и многие другие земли. Иоанн Добрый претендует на все эти владения на основании довольно сложных родственных отношений. Нет никого, кто мог бы оспорить его права, и в 1363 г. он отдает оставшиеся без хозяина владения в апанаж своему младшему сыну Филиппу (сыну, особенно им любимому, храбро сражавшемуся рядом с ним под Пуатье и отправившемуся вместе с отцом в плен). Филипп получает эти земли вместо Турени. Иоанн передает их в дар со словами: «...с учетом того, что мы по природе своей склонны давать детям нашим столько, дабы они могли достойно показывать блеск своего происхождения, а также в согласии с тем, что мы должны быть особенно щедрыми к тем, чьи заслуги совершенно очевидны»⁹¹.

Эти апанажи, равно как и мотивы, по которым они раздавались, недвусмысленно указывают на то, в какой мере французская территориальная власть все еще носила характер семейного владения; одновременно они показывают возможности дробления владений, обусловленные подобным характером власти. Разумеется, к тому времени уже заявили о себе сильные тенденции к ограничению такой власти частного лица — владыки домена; нам еще придется говорить о группах, выступавших выразителями этих тенденций при дворе. Не вызывает сомнений и то, что многое зависело от личного характера Иоанна Доброго и от его индивидуальной судьбы, — именно у него столь сильно проявилось стремление столь щедро одарить всех сыновей ради престижа семьи. Но эта тенденция не в меньшей мере связана с обострением конкуренции, выражением которой была Столетняя война, — именно в результате поражения в войне Иоанну потребовалось продемонстрировать богатство наследников дома Капетингов. Во всяком случае, специфическая склонность крупных феодалов наделять частью семейной собственности каждого из членов семьи у Иоанна просто получила наиболее сильное выражение. Последствия были очевидными.

Когда Иоанн умирает, сохранение центральной функции за королем уже не ставится под сомнение, несмотря на значительное ослабление этой функции в годы его правления и на поражение дома Капетингов в войне. Это показывает, что в основе могущества центрального правителя лежит уже не только функция военного вождя, но и ряд других социальных функций. Телесно слабый, но решительный, наделенный опытом, который он приобрел в годы нелегкой юности, дофин становится королем Карлом V. Он остается владыкой всех земель, оставшихся за ним по договору, заключенному в Бретиньи, — включая и все апанажи. Но при более внимательном рассмотрении станет очевидным, что в тени этой власти короля вновь заявляют о себе центробежные тенденции. Домен Капетингов снова распадается на ряд территорий, более или менее явно стремящихся к обретению независимости и вступающих в конкуренцию друг с Другом. Особый характер этой конкуренции, разворачивающейся на землях западных франков, придает тот факт, что почти все ее участники являются выходцами из дома Капетингов. За некоторыми исключениями это — владельцы апанажей и их потомки, теперь противостоящие друг другу как конкуренты или соперники. Конечно, еще оставались крупные князья, не принадлежавшие к королевскому дому (или принадлежавшие к нему не по прямой линии). Но в борьбе за верховную власть они уже не могли рассчитывать на главные роли.

Среди главных действующих лиц во времена Иоанна Доброго следует назвать прежде всего Карла Злого, короля Наваррского. Его отец, Филипп д'Эвре, был внуком Филиппа III, племянником Филиппа Красивого и Карла Валуа, мать — внучкой Филиппа Красивого, дочерью Людовика X, а сам он приходился зятем Иоанну Доброму. Помимо Наварры в Пиренеях ему принадлежал ряд апанажей, выделенных из земель Капетингов, — графство Эвре, часть герцогства Нормандского. Его владения тем самым опасно приближались к самому Парижу.

Карл Злой Наваррский был первым из тех владельцев апанажей капетингского дома, которые вступили в борьбу за превосходство на территории расселения западных франков, а затем и за корону. Он был главным союзником Плантагенетов на континенте в первый период Столетней войны. Какое-то время он командовал войсками в Париже (в 1358 г.), и на его стороне были горожане, включая и Этьена Марселя. Ему не так уж чужда была мечта отобрать королевскую корону у других наследников капетингского дома. Принадлежность к дому государя обусловила наличие у него средств, а также мотивов и притязаний, отсутствовавших у феодалов, не принадлежавших к королевскому дому.

Его союзник Плантагенет, Эдуард III, был также — пусть по женской линии — близким родственником Капетингов. Он приходился правнуком Филиппу III, внуком Филиппу Красивому и внучатым племянником Карлу Валуа — его мать была дочерью Филиппа Красивого, племянницей Карла Валуа. Так что он был ничуть не в меньшей степени Капетинг, чем сам французский король, Иоанн Добрый, внук Карла Валуа.

К северу от континентальных владений Плантагенетов располагались области, отданные Иоанном Добрым своим младшим сыновьям, — земли Людовика, герцога Анжуйского, Иоанна, герцога Беррийского, и Филиппа Смелого, герцога Бургундского. Далее лежали владения Людовика, герцога Бурбонского. Он также был потомком Капетингов, происходя от брата Филиппа III, Робера, графа Клермонского, женившегося на наследнице Бурбонов, Беатрис. Мать его также принадлежала к ветви Валуа, а сестра была замужем за Карлом V. Так что по материнской линии он был дядей Карла VI, подобно тому как герцоги Анжуйский, Бургундский и Беррийский были таковыми с отцовской стороны. Таковы главные действующие лица в борьбе времен Иоанна Доброго, Карла V и Карла VI. За исключением Плантагенетов и Бурбонов, все они были владельцами апанажей, выделенных из наследия капетингского дома, но теперь они вели борьбу за увеличение владений собственных домов, а в конечном счете и за гегемонию.

При Карле V стрелка весов в этом противостоянии поначалу зновь склонилась в сторону правящей ветви семейства Валуа. К моменту его смерти наследнику престола исполнилось 12 лет. Как и всегда, обстоятельства — случайные, если взять весь ход развития в целом, — ускорили развертывание тенденций, уже возникших в силу самого строения данного общества. Молодость и слабость правящего Валуа усилили назревавшие центробежные тенденции и привели к открытому противостоянию

конкурентов.

Карл V окончательно вернул Дофине в королевский домен, отобрал у королей Наваррских земли в Нормандии, равно как и ряд других апанажей, вроде герцогства Орлеанского и графства Оксеррского. Но к моменту его смерти в стране насчитывалось уже семь крупных феодалов, которые вели свой род от Людовика Святого и были потомками дома Капетингов. В те времена их называли «princes des fleurs de lis¹⁴⁾». Без учета множества мелких и средних феодалов, уже давно утративших какую-либо самостоятельную роль в борьбе за превосходство⁹², наряду с Плантагенетами оставалось еще два крупных дома, чьи представители не были прямыми потомками Капетингов по мужской линии, — герцоги Бретанские и графы Фландрские. У графа Фландрского был единственный ребенок — дочь. После смерти юного герцога Бургундского, с которым она была помолвлена, за ее руку — и, соответственно, за обладание в будущем Фландрией — начинается неизбежная борьба между Плантагенетами и наследниками Капетингов. Наконец, после всякого рода интриг, при поддержке главы дома Валуа рука наследницы Фландрии отдается младшему брату Карла V Филиппу, ранее уже ставшему благодаря своему отцу герцогом Бургундским. Бракосочетание у крупных феодалов имело характер «делового соглашения», если употребить современное выражение: решающее значение имел вопрос об увеличении владений и повышении шансов в конкурентной борьбе за территории. После смерти графа Фландрского Филипп Смелый объединил его владения с Бургундией. Из прежних крупных феодальных семейств теперь остался только дом герцогов Бретанских. Место этих семейств теперь заняли разные ветви дома Капетингов, отныне образовывавшие узкий круг землевладельцев, вступивших в конкурентную борьбу за гегемонию. Вновь вступили в действие центробежные силы, которые вели к дезинтеграции и угрожали монополии на власть и собственность. Все это находилось в полном соответствии со слабым развитием функциональной взаимозависимости, характерным для общества с преобладанием натурального хозяйства, причем общества рыцарского. Вновь начинается процесс дезинтеграции, подобной тому, что привел к распаду каролингского царства и к формированию феодального порядка в XII в. Вновь люди, получившие земли из владений центрального правителя, склоняются к тому, чтобы стать самостоятельными и независимыми и составить конкуренцию ослабевшей центральной власти. Однако теперь возможность вступить в конкурентную борьбу остается только у небольшого числа потомков одного дома. Это свидетельствует о том, что в социальном поле произошло изменение структуры человеческих отношений, — по крайней мере в аграрном секторе сеть этих отношений стала системой «с закрытыми позициями».

Соперничество между наиболее могущественными «princes des fleurs de lis» начинается сразу после смерти Карла V. Оно становится явным в борьбе за регентство и опекунство над несовершеннолетним наследником трона. Карл V назначил регентом своего брата Людовика, герцога Анжуйского, а опекунами — другого брата Филиппа, герцога Бургундского, и зятя Людовика, герцога Бурбонского. Это было все, что он мог сделать для того, чтобы не отдавать всю власть в королевстве в руки одного человека. Но именно к полноте власти стремятся и Людовик Анжуйский, и Филипп Бургундский. Они хотели бы объединить опекунство с регентством. Столкновения между соперничающими членами королевского дома постоянно продолжаются в правление Карла VI — человека нерешительного и, в конце концов, впавшего в своего рода безумие.

Время от времени главные участники борьбы за превосходство, ведущейся среди родственников короля, меняются. Место Людовика Анжуйского, основного соперника бургундского герцога, в какой-то момент занимает младший брат короля Людовик, апанажем которого было герцогство Орлеанское. Но при всех изменениях персонального состава участников, сеть их взаимоотношений, обладающих стимулирующей и принудительной силой, остается той же самой. Всякий раз два-три человека противостоят друг другу в конкурентной борьбе, и каждый из них не хочет и не может без риска для собственного существования допустить, чтобы другой стал сильнее его самого. Эта конкурентная борьба родственников короля с необходимостью вплетается в более широкую сеть противоречий, в то время еще не нашедших своего разрешения, — в противостояние Капетингов с Плантагенетами (у последних аналогичный механизм порождает борьбу между различными ветвями их дома).

Можно понять положение таких представителей королевского дома. Всю жизнь они должны быть на вторых и третьих ролях. Они чувствуют, что могли бы быть лучшими, более сильными королями, чем нынешний законный наследник короны и удела. Между ними и троном в то время часто стоят всего лишь один, два, три человека; и в истории хватает примеров того, как эти двое-трое один за другим неожиданно умирают, освобождая другим претендентам путь к полновластию. Но и тогда все еще остаются соперники. Тот, кто в те времена в данных кругах был менее могущественным, почти никогда не получал трона, — просто потому, что он принадлежал боковой ветви дома. Даже если его притязания были самыми что ни на есть справедливыми, почти всякий раз находился кто-то, кто был способен оспорить его притязания. Пусть собственные притязания этого соперника были менее обоснованными, но если он оказывался сильнее законного претендента, то побеждал. Поэтому феодалы, приближенные к трону, равно как и все владельцы более или менее значительных апанажей, возводили новые крепости и перестраивали старые, стремились всеми силами увеличить свои владения и доходы, укрепить свою власть. Если уж они не могли прямо захватить трон, то богатством, могуществом и блеском они не должны были уступать своим соперникам, — а то и самим королям, каковые в конечном счете были лишь главными соперниками или конкурентами.

Таково было положение ближайших родственников слабого Карла VI — его дядьев (не всех, но некоторых из них), а затем и его братьев. С известными модификациями, при всех индивидуальных различиях и при постоянном снижении шансов добиться верховной власти для вторых-третьих лиц королевства, такая напряженная ситуация вокруг трона сохранялась до того времени, когда Генрих Наваррский смог стать королем Франции, — это было в последний раз, когда корона досталась одному из сравнительно мелких удельных князей. Следы такой борьбы вокруг трона прослеживаются вплоть до правления Людовика XIV.

Наиболее сильным действующим лицом в этой борьбе «princes des fleurs de lis» был Филипп Смелый, младший сын Иоанна Доброго. Поначалу он располагал герцогством Бургундским в качестве апанажа; затем он объединил его (в основном благодаря женитьбе) с графством Фландрским, получил область Артуа, графство Невер и баронство Донси. Его второй сын Антуан, герцог Брабантский и правитель Антверпена, в результате женитьбы становится герцогом Люксембургским, а сын его женится на наследнице Эно. Таковы первые шаги бургундских правителей на пути к укреплению своего господства и к собственной экспансии уже за пределами владений парижских королей — в областях нынешней Голландии.

Сходным образом действует брат Карла VI, Людовик — сильнейший конкурент Филиппа Смелого в борьбе за гегемонию во Франции. Оба они поспешно начинают укреплять власть собственного дома. Людовик поначалу получает в качестве апанажа герцогство Орлеанское, которое вновь вернулось под власть короны при Карле V после смерти дяди последнего, Филиппа V.

Затем Людовик получает три-четыре графства и крупные владения в Шампани. Он покупает далее — с помощью большого приданого жены, Валентины Висконти, — еще ряд графств, из которых наиболее значительным было графство Блуа. Наконец, благодаря женитьбе ему досталось расположенное в Италии графство Асти; он претендует и еще на ряд итальянских территорий. Экспансия бургундцев направлена на Голландию, тогда как орлеанцы обращают свои взоры к Италии. На землях бывших западных франков новые владения получить трудно — основная их часть уже принадлежит либо лондонским, либо парижским королям. Какой-нибудь «prince des fleurs de lis» способен выйти на первые роли и вступить с ними в конкуренцию только в том случае, если ему удастся укрепиться где-то за пределами их владений. Подобно тому как предпосылкой «борьбы на выбывание», шедшей между множеством феодалов конца каролингской эпохи, служило стремление увеличить свои земли, расширение владений становится мотивом борьбы, в которую вовлекаются крупные удельные князья, принадлежащие к узкому кругу представителей капетингского дома. Но в качестве инструментов экспансии теперь не в меньшей мере, чем военные действия, выступают женитьба, получение наследства, покупка земель. Не одни Габсбурги получили все свои земли путем выгодных браков. Так как в обществе того времени уже имелись относительно крупные владения со значительным военным потенциалом, то желавшие подняться вверх рыцарские дома могли пойти на риск военных действий только в том случае, если они располагали достаточно большими землями, способными обеспечить конкурентоспособный военный потенциал. Это показывает, насколько к тому времени среди крупных землевладельцев сузился круг потенциальных конкурентов, а также свидетельствует о том, что сама структура противоречий между индивидами способствовала образованию монополии на господство на все более обширных территориях.

Французско-английские земли в то время еще составляли единую территориальную систему. Любое смещение социальных сил в пользу соперничающего дома раньше или позже оказывало влияние на все остальные семейства и вело тем самым к сдвигу центра тяжести во всей системе. Рассматривая любой момент времени, можно с точностью сказать, какие противоречия были центральными, а какие периферийными; всякий раз распределение сил и их динамика, кривая их изменений получают отчетливую, зримую форму. Именно так нужно рассматривать и Столетнюю войну—не как военные столкновения амбициозных князей (хотя было и это), но как неизбежное разряжение напряженности, существовавшей в полном противоречий обществе с уделами определенной величины, как конкурентную борьбу за превосходство между соперничающими домами в системе взаимозависимостей, где отношения различных уровней власти находились в динамичном равновесии. Парижский и лондонский дома, представленные двумя боковыми ветвями прежних королевских домов, домами Валуа и Ланкастеров, были главными соперниками: они были почти равны по размерам земельных владений и по военному потенциалу. Лондонские владыки (а иной раз и парижские) стремились к объединению под одной властью всех земель западных франков — и континентальных, и островных. Только в ходе борьбы стало очевидным, что при наличном уровне общественного развития военный захват и еще более удержание в одних руках власти над столь значительными и столь многообразными областями наталкивается на мощное сопротивление. По-прежнему остается под вопросом, смогли бы или нет островные правители и их союзники создать прочную монополию на господство и интегрировать континентальные и островные земли даже при полном устранении Валуа. Но как бы там ни было, парижский и лондонский дома вели борьбу за одну и ту же область, а все остальные противоречия между различными ветвями самого парижского дома кристаллизировались вокруг этого главного противоречия всей территориальной системы — например, в этой центральной для системы борьбе бургундские Валуа оказывались то по одну, то по другую сторону воюющих. Однако рост дифференциации функций и усиление взаимосвязей, выходящих за пределы местных отношений, превращают в «друзей» и «врагов» не только различные уделы, находящиеся на обширной территории западных франков. Хоть и не столь сильно, но все же вполне ощутимо, дает о себе знать взаимная зависимость, распространившаяся на всю Западную Европу, и смещение равновесия в одном месте сказывается на всем этом пространстве. Французско-английское территориальное общество вместе с растущим взаимным переплетением связей все больше становится подсистемой всеобъемлющей системы европейских стран. Во время Столетней войны уже четко проявляется эта растущая взаимная зависимость всех государств, расположенных на европейской территории, хотя в той или иной форме эта зависимость существовала и ранее. Немецкие и итальянские князья вмешиваются в борьбу в англо-французском секторе, защищая свои интересы, и их участие уже ощутимо, хотя поначалу они играют второстепенные роли. Здесь мы впервые встречаемся с тем, что через несколько столетий, во время Тридцатилетней войны, станет уже очевидным: Европа как целое превращается в систему связанных друг с другом держав, где существует собственная динамика противовесов. Любое смещение власти в пользу одной из стран тут же прямо или косвенно сказывается на положении всех остальных государств. Еще через несколько столетий, во время войны 1914—1918 гг., получившей название «Первой мировой», проявятся результаты дальнейшего роста взаимозависимости стран: то или иное разрешение противоречий и смещение равновесия теперь оказывают воздействие на государства, расположенные на еще более широком пространстве, — на всех континентах планеты. Способы и уровни формирования монополии, отвечающие такой степени мировой взаимосвязанности, политические объединения, которые возникнут в итоге такой борьбы, — все это пока что предстает перед нами только в самых общих чертах, если вообще входит в горизонт нашего сознания. Но то же самое можно сказать об удельных князьях и группах, участвовавших в Столетней войне: каждый из них ощущал непосредственную угрозу, связанную с усилением других, тогда как более обширные политические единицы — известные нам Франция и Англия — еще не входили в их сознание, подобно тому как в наше сознание не входит политическая единица под именем «Европа».

По другим книгам можно познакомиться с деталями процесса разрешения противоречий между соперничающими группами и домами: с тем, как смещался центр тяжести в противоборстве главных действующих лиц — английских Ланкастеров, с одной стороны, и французских и бургундских Валуа — с другой; как англичанам удалось захватить еще большую часть французских земель и даже получить титул французских королей; как, наконец, после выступления Орлеанской Девы французским Валуа удалось собрать все силы для успешного сопротивления и короновать в Реймсе слабого короля, чтобы затем вернуться в Париж победителями.

Тем самым решился вопрос о том, что станет центром кристаллизации западнофранкских земель — и Лондон и англо-норманнский остров либо Париж и Иль-де-Франс. В итоге победил Париж. Лондонским властителям пришлось удовольствоваться островом. Столетняя война окончательно закрепила раздел земель на континентальные и островные: на то, что впоследствии стало «Францией», и заморские владения, ранее бывшие не чем иным, как колониальной территорией континентальных правителей. Следствием войны, таким образом, поначалу была дезинтеграция. Остров, где произошла консолидация потомков континентальных завоевателей и аборигенов, стал самостоятельным — обществом «a part», идущим своим собственным путем, вырабатывающим свои собственные институты и говорящем на языке, сформировавшимся в результате смешения двух составляющих. Ни одному из соперников так и не удалось захватить и удержать власть над всей территорией. Французские короли и их подданные окончательно отказались от притязаний на островные владения; английским королям не удалось победить своих парижских соперников и вновь утвердиться на континенте. Если они хотели найти новые земли и новые рынки, то они должны были искать их в более отдаленных регионах. Английские короли выбыли из континентальной борьбы за гегемонию и за французскую корону. Нечто подобное произошло через несколько столетий на территории германских государств, когда Пруссия одержала победу над Австрией. Как и там, последовавшая за дезинтеграцией интеграция происходила на меньшем пространстве, но зато осуществлялась она намного легче.

Вытеснение англичан с континента и выбывание английских королей из борьбы за власть на континенте привели к изменению баланса сил на этой территории. Пока лондонские и парижские короли удерживали равновесие в этой борьбе, а конкуренция между ними образовывала ось всей системы противовесов, соперничество между различными континентальными князьями имело второстепенное значение; от них зависело только то, в чью пользу клонится чаша весов в противостоянии парижских и лондонских государей; сами они не могли заменить одного из этих конкурентов и занять его место.

Теперь, когда англичане вышли из борьбы, конкуренция между континентальными князьями — прежде всего, между представителями различных ветвей дома Капетингов — приобрела решающее значение и стала в высшей степени напряженной. В результате Столетней войны еще не было решено, какая из этих ветвей и в каких границах сумеет осуществить интеграцию континентальных земель западных франков. Борьба продолжалась именно в этом направлении.

В последние годы правления Карла VII, наряду с парижским домом, имелось по меньшей мере восемь семейств, способных вступить в решающую борьбу за гегемонию: это — дома герцогов Анжуйских, Алансонских, Арманьякских, Бурбонских, Бургундских, Бретанских, Дрие и Фуа. Каждый из названных домов был представлен различными ветвями; самыми могущественными считались герцоги Бургундские, которые, опираясь на свои владения в Бургундии и Фландрии, последовательно создавали собственное государство между немецким рейхом и Францией, — некое подобие прежней Лотарингии. Борьба между ними и парижскими королями играла решающую роль в системе равновесия феодальных территорий, и только в результате победы парижан в данной борьбе и возникла «Франция». Поначалу значительными центрами силы были также дома герцогов Бурбонских и Бретанских.

За исключением дома герцогов Бретанских все остальные семейства были потомками Капетингов, их образовывали наследники или родственники владельцев апанажей. Феодальные сеньоры — наследники государей позднекаролингского времени — к тому времени были, как выразился один исследователь, «контрагентами» феодалов из числа капетингских «принцев»⁹³. И лишь один дом вышел победителем из «борьбы на выбывание», шедшей между множеством крупных и мелких рыцарских семейств западнофранкского царства. Вся территория западных франков оказалась в монопольном владении потомков дома Капетингов.

Но эти владения оказались вновь разделенными между различными ветвями данного дома, ведущими между собой борьбу за гегемонию. Формирование монополии не происходит прямолинейно, как это могло бы показаться на первый взгляд. После Столетней войны мы обнаруживаем не монополию, не завершенную концентрацию и централизацию власти в одних руках и в одном месте, но лишь определенную ступень на пути к абсолютной монополии.

Это — фаза ограниченной конкуренции. На этой ступени развития для всех тех, кто не принадлежит к одному, строго определенному семейству, шансы на обладание крупным состоянием и властью, равно как и на расширение уже имеющихся владений, являются чрезвычайно незначительными. Следовательно, у таких феодалов нет возможностей и для участия в дальнейшей конкурентной борьбе.