Становление основных подходов к измерению установок (1920-е - 1930-е годы)

Ранний период развития эмпирических социальных исследо­ваний - от восходящей к XVIII в. политической арифметики до пере­писей и статистических обследований конца XIX в. - заложил суще­ственные предпосылки развития социологических методов. Однако между этим ранним периодом и "зрелой" эмпирической социологией, о которой пойдет речь в этой книге, существует принципиально важ­ный качественный разрыв. Те исследователи, которым социологиче­ская наука более всего обязана возникновением специальных проце­дур для получения эмпирического знания о социальном мире, в боль­шинстве случаев не считали себя социологами и видели смысл своей исследовательской работы не в проверке "больших" социологических теорий классического периода, а в получении достоверного фактиче­ского знания об условиях и уровне жизни в городах, бедности, соци­альных последствиях индустриализации и т.п. Социальные обследо­вания второй половины XIX - начала XX веков были явно и неявно связаны с общественными дискуссиями и социальными реформами своего времени. Разумеется, и для британских социальных статисти­ков Х1Хв., и для участников первых американских крупномасштаб­ных социальных обследований начала нашего столетия первостепен­ное значение имела идея объективности и надежности сведений - "со­циальных фактов", - добываемых с помощью прямого наблюдения. Данные переписей, обследований и статистических описаний, собран­ные таким образом, рассматривались как твердый фактический фун­дамент для социальной политики и административных реформ. При этом обоснованность убеждения в объективном характере социальной статистики не ставилась под сомнение, не "проблематизировалась". Задача выработки и последовательного обоснования собственно на­учных методов социального исследования была вполне осознана лишь к концу первой трети нашего века в США, где академическая соц­иология впервые получила автономную и прочную институциональ­ную поддержку и стала нуждаться в собственном идеале "объективной науки", отличном от прежнего идеала "реформистской науки". Не­удивительно, что упадок движения социальных обследований в Аме­рике совпал по времени с возникновением эмпирической социологии и ростом интереса к методическим и процедурным проблемам [103 ].

Таким образом, к началу 30-х годов социальные обследования, воз­никшие первоначально как некоторое "научное обоснование" соци­альных реформ, столкнулись с необходимостью выработки более стро-тах критериев собственной научности. Появилась потребность пере-

хода от эклектической практики сбора эмпирических данных о мне­ниях, намерениях и поведении людей с использованием муниципаль­ной статистики, опросов экспертов и представителей "элиты" и на­блюдения условий жизни к прямым и стандартным способам измере­ния "субъективных показателей". Вообще говоря, в американских об­щенациональных обследованиях 20-х - 30-х годов в ряде случаев ис­пользовались опросные процедуры, нацеленные на выявление мнений и установок о профессиональных планах молодежи, причинах миг­рации и т.п. Однако неразработанность проблем выборки и измерения и отсутствие четкой концептуализации понятий "установка" и "мне­ние" делала эти первые попытки весьма уязвимыми для критики. Эта критика исходила, прежде всего, со стороны академической науки, не имевшей практики столь широкомасштабных исследований "ре­альной жизни", но обладавшей сложившимися канонами эмпириче­ского обоснования научного вывода. Весьма показательна позиция, сформулированная в 1926 г. на собрании научного общества экспе­риментальной психологии: "Решено, что это собрание осуждает воз­растающую практику сбора административных или мнимо научных данных посредством вопросников, и что собрание в особенности по­рицает практику, когда аспиранты предпринимают исследования, рассылая вопросники профессиональным психологам" ( [206 ], цит. по: {109. С.54]).

Разумеется, критика "академических пуристов" не могла поло­жить конец традиции обследований и опросов, которая в начале 30-х годов имела и сложившийся "социальный заказ", и разветвленную систему финансовой поддержки (зачастую более основательную, чем академическая наука) . Поборники социальных обследований продол­жали использовать любые доступные данные индивидуального уровня (установки, мнения, факты поведения) , при этом теоретическая ин­терпретация фокусировалась на понятии "установка". Именно к на­чалу 30-х годов нашего столетия стала складываться собственно со­циологическая традиция измерения субъективных переменных, от­личная от традиции психологического измерения, хотя и испытавшая Со стороны последней очень большое влияние. При этом первой об­ластью дифференциации социологической и психологической пара- дигм измерения стали исследования установки.

Если оставить в стороне раннюю предысторию понятия установки в психологии (например, "моторная установка" Н..Ланге и Т.Рибо, ''установка сознания" в работах психологов вюрцбургской школы), то появление в социальной психологии и социологии термина "уста­новка" (аттитюд) в значении, близком к современному, связано с име­нем У.Томаса, который в совместной с Ф.3нанецким| работе "Поль­ский крестьянин в Польше и в Америке" (1918-1920) ввел общее по­нятие установки как состояния сознания, выражающегося в потен­циальной активности по отношению к ценностным объектам. Вокруг Точной дефиниции этого понятия уже в 20-е и 30-е годы развернулась бурная полемика, освещение которой не входит в нашу задачу[1] . За-

метим лишь, что если в социальной психологии большое значение придавалось поведенческим и познавательным компонентам уста­новки, то в социологических дефинициях основным чаще оказывался эмоционально-оценочный компонент (примером может служить оп­ределение установки у Терстоуна, понимавшего ее как уровень напряженности позитивных или негативных чувств, связанных с объектом установки [233 ]). Основным, однако, было не различие в дефинициях, а различие в исследовательских подходах и процеду­рах. Психологи, изучавшие установки, были наследниками экспери­ментальной традиции и, оставаясь чрезвычайно требовательными к соблюдению ее норм, вместе с тем мало заботили, _а о подобии мира лаборатории реальному социальному контексту. Социологи же, осо­бенно те из них, кто работал вне университетских кампусов, были весьма нечувствительны к достоинствам экспериментального метода и ощущали, что, невзирая на все недостатки, массовые опросы позволяют получать данные о группах, субкультурах и их влиянии на личность. На внешнем, процедурном уровне различие проявля­лось в технике измерения, выборе респондентов и условий проведе­ния исследования, а также в предпочтении индикаторов.

Отличительными особенностями психологического подхода к из­мерению установок в 20-е - 30-е годы было использование данных вопросников, допускающих квантификацию, студентов-испытуемых в приближенных к лабораторным условиям классной комнаты и декларируемых мнений в качестве индикаторов установок. Социоло­ги больше были ориентированы на использование интервью и мето­дов "анализа случая", поиск различий между субкультурными груп­пами (а не индивидами), проведение полевых исследований различ­ных реальных общностей (а не студенческих групп в аудитории) и учет поведенческих индикаторов установки наряду с вербальными.

В психологии в этот период появилось огромное количество работ по измерению установок. Их авторы стремились, с одной стороны, ввести квантификацию в исследование субъективных смыслов и таким образом создать серьезную альтернативу радикальному бихевиориз­му, а с другой - расширить сферу применения психометрического под­хода и теории тестов. Испытуемыми обычно оказывались студенты. В обзоре Г.Мерфи, Л.Мерфи и Т.Ньюкома, опубликованном в 1931г., из 55 исследований установок лишь 5 были проведены вне колледжа со взрослыми испытуемыми, а в 45 исследователи имели дело исклю­чительно со студентами [186 ]. В классическом обзоре 1935 г. Гордон Олпорт [70 ] даже не упоминает, что основная часть анализируемых им исследований проводилась на студентах или школьниках. При этом студенты рассматривались не как специфическая группа, а как пред­ставители "людей вообще". Среди причин этого положения вещей для нас наиболее существенны следующие: 1) психологи обычно исполь­зовали более сложные инструменты измерения и более точные гипо­тезы в условиях, близких к лабораторному эксперименту по степени контроля; 2) это, в свою очередь, требовало стандартных процедур и высокой готовности к сотрудничеству со стороны исследуемых. Так как описание результатов должно было соответствовать канонам экс-

периментальной традиции и включать сведения о надежности и ва-лидности, испытуемые должны были быть досягаемы для повторных процедур и обладать достаточно высокой грамотностью, компетент-ностью и навыками саморефлексии. Кроме того, существенным фак­тором была и "дешевизна" экспериментов со студентами.

Хотя многоуровневость структуры установок и нелинейность связи установок и мнений осознавалась достаточно отчетливо, пси­хологи в меньшей мере, чем социологи, склонны были сомневаться и в валидности своего измерительного инструмента, и в онтологиче-ском статусе самого измеряемого конструкта, т.е. установки[2] .

Своеобразие социологического подхода к измерению определялось не только теоретическими представлениями о предмете и методах со-циологии, но и конкретными особенностями профессионального со­общества и сложившимися в первой трети века типами исследова­тельской практики. Прежде всего, в подготовке профессиональных .социологов количественные методы и основы математической стати­стики часто играли роль факультативных элементов. "Количествен­ной" стороной" американской академической социологии занимались преимущественно демографы и отдельные специалисты в области ста-

тистики. Экспериментальная традиция с ее "культом" квантифика-
ции в социологии (в отличие от психологии) отсутствовала. Как от­
мечает Дж.Конверс, "большинство социологов, начавших интересо-­
ваться установками, еще недостаточно владели количественными тех
никами. Они склонны были работать интуитивно с неструктуриро-

ванными интервью, без стандартных опросников или бланков, исполь-

зуя жизнеописания (письменные или устные), дневники, письма и
другие личные документы о качественных сторонах жизни" [109.
Р.59-60 ]. Некоторые социологи стремились интегрировать качествен­-
ные и количественные методы исследования, полагая, что основанные

на качественных данных гипотезы могут быть подкреплены строгой статистической проверкой на более обширном материале (Э.Бёрд-жесс, У.Огберн, Ст.Райс). Однако препятствием здесь зачастую яв- лялась сама природа данных, доступных социологу в то время: про­блема выборки до середины 30-х годов не имела даже строгого тео-ретического решения (строгое обоснование основ современного выбо-' рочного метода в социологии было дано Ежи Нейманом лишь в работе 1934 года (см.: [74])), а в практику социологических исследований идеи вероятностной выборки и стратификации прочно вошли лишь в 40-е годы[3].

Социологи, и особенно те из них, кто разделял методологические представления Чикагской школы, стремились к исследованию есте-ственных групп и общностей в условиях "реального мира". Это делало невозможным механическое заимствование идей экспериментально­го контроля, стандартизации и квантификации из других поведен­ческих наук. Названные идеи в этот ранний период могли быть воплощены лишь при условии отказа от изучения естественных групп и общностей, субкультур, проблематики культурной детерми­нации личности. Социологов же интересовали именно "труднодо­ступные" общности и носители установок - эмигранты, бродяги, делинквенты и т.п. В силу этой заинтересованности основными методами сбора данных были включенное наблюдение, нестандарти­зованное интервью, не подразумевавшие детальной регламентации процедуры и строгого следования нормам "опытной науки". Так, Р.Лапьер, изучавший расовые установки французов и англичан, путешествовал, завязывая разговоры с попутчиками в вагонах пер­вого, второго или третьего класса, с посетителями ресторанов. При этом различия между респондентами были настолько сильны, что немыслимо было задать англичанину тот же "стандартный" вопрос, что и французу, - пригласит ли он негра в свой дом. Приходилось жертвовать стандартизацией условий и сопоставимостью (а значит и возможностью классификации, табулирования и др.) и спраши­вать, допустимо ли, когда черные и белые дети играют вместе.

В целом, к концу 20-х годов социологи были склонны использо­вать разные типы индикаторов установок: данные личных наблюде­ний за естественным поведением (как в полевых исследованиях Чикагской школы); статистический анализ объективных "нереактив­ных" показателей поведения - данных голосования, публикаций в прессе и т.п. (пионером здесь был Стюарт Раис [202]); методы "анализа случая" и данные личных документов (Э.Богардус, Ф.Зна-нецкий и др.); и, наконец, шкалирование установок. Именно в области измерения установок начала оформляться специфическая традиция социологического измерения, отличная от подходов, офор­мившихся в психологии или эконометрике. Однако эти отличия были следствием не изолированного и недоступного "внешним" влияниям развития, а логически вытекали из переосмысления и творческого заимствования концепций и методов измерения, развивавшихся демографами, экономистами и особенно психологами. История раз­работки первых шкал установок (Ф.Олпорт и Э.Богардус) позволяет понять причины, по которым шкалирование приняло разные формы в социологии и психологии [109. Р.62 ].

В 1924г., когда психолог Флойд Г.Олпорт призвал социологов отказаться от преувеличения роли "группового сознания" и попы­таться объяснить феноменологию группы с позиций социальной психологии личности, социоло Эмори С.Богардус в том же номере "Американского социологического журнала" высказал весьма суще­ственные возражения против такого подхода [68 ]. Если возможно

ленному отказу от идеалов социальной статистики в пользу академической "чистой науки" [236].

«групповое» заблуждение, то в такой же мере возможно и "индиви­дуальное", и весьма рискованно измерение индивидуальных свойств, Изолированное от группового контекста. Сами установки индивида, его ценностные ориентации и даже личностная идентичность произ-Црдны от интерсубъективных отношений в группе, от "интерсоци-ной стимуляции" друг друга членами группы[4]. Однако эта конкретная дискуссия еще не содержала сколь-нибудь детализированного исания различия в проведении исследований. Различие стало очевидным позднее, когда вскоре каждый из ученых опубликовал шкалу измерения установок. Как убедительно показала Дж.Конверс, это событие очень иллюстративно для понимания того, как различия в методологических подходах отразились в исследовательской практике "родственных" дисциплин [109. Р.62-68].

2. Шкалы социальной дистанции и традиция измерения в Чикагской школе

Э.Богардус, защитивший докторскую диссертацию по психологии Чикагском университете по влиянию утомления на производственный травматизм и позднее работавший в университете Южной Калифорнии, испытал сильное влияние Чикагской школы социоло­ге, и особенно У.Томаса. Всю свою продуктивную профессиональную деятельность он посвятил социологии.

Богардус изобрел "шкалу социальной дистанции", опираясь на вдеи Р.Парка [195 ]. Хотя шкала была основана на прямых самоот­четах о предполагаемом поведении, т.е. респонденты должны были :ообщить, как бы они себя повели, а не выразить свои политические убеждения или оценку чьих-то действий, по замыслу автора, она должна была измерять установки по отношению к группам и способ­ствовать анализу структурных отношений, приспособления и кон­фликтов. Богардус не стремился соотнести установки с личностными чертами (в отличие от Олпорта) и, более того - не считал количест­венное измерение установок с помощью шкалы сколь-нибудь надеж­ным и самодостаточным. Здесь, как отмечает Дж.Конверс [109.Р.63 ], эн явно следовал традиции Чикагской школы. Измерения расовых установок с помощью шкалы он дополнял личными интервью с эеспондентами, чтобы убедиться, что "шкальные" оценки действи-гельно совпадают с мнениями, высказываемыми в более неформаль­ной беседе [93]. И хотя, строя шкалу, Богардус основывался на достаточно отчетливых представлениях о кумулятивности, он не стал )азвивать непосредственно следующие отсюда идеи об определении положения респондента на одномерном континууме латентных ка­честв (что было сделано позднее Л.Гутманом, принадлежавшим уже к "количественной" традиции в социологии). В редактировавшемся

Богардусом журнале "Sociology and Social Research" (первоначально "Journal of APPlied Sociology") публиковались статьи по мерам социальной дистанции различных групп (расовых, религиозных, профессиональных, возрастных), но, как отмечает Дж.Конверс, "из­рядная часть опубликованных здесь работ была свободной от данных, импрессионистской или концептуальной..." [109.Р.65]. И этот "эс-сеизм" был связан не столько с неприязнью к измерению вообще или недостаточной подготовкой в области статистических методов (дол­гая жизнь шкалы социальной дистанции явно свидетельствует о высокой методической культуре их создателя), сколько с различием интеллектуальных традиций социологии Чикагской школы и экспе­риментальной психометрии.

Работы Э.Богардуса и Ф.Олпорта, знаменовавшие собой ранний этап измерения установок, обострили уже существовавшие в социологии противопоставление качественных "case studies" и ста­тистически, т.е. количественно, ориентированных исследований[5]. Работы Богардуса могли рассматриваться как вклад в "Чикагскую традицию квантификации", "но сам он, видимо, не имел таких устремлений" [109. Р.67]. По сути "психологически-ориентирован­ные" работы Олпорта оказались в тот момент более значимы для развития идей шкалирования, так как именно они послужили непос­редственным толчком к созданию шкалы Л.Л.Терстоуна.

Однако, прежде чем обратиться к анализу "психологической ориентации" в шкалировании (Ф.Олпорт, Л.Терстоун и РЛикерт), нам предстоит рассмотреть более широкий контекст, в котором идеи Э.Богардуса не только формировались, но и интерпретировались современниками. Этим контекстом, как уже говорилось, были взгля­ды социологов Чикагской школы на соотношение "количественного" и "качественного" в методологии социальных наук. Обозначенная таким образом проблема неоднократно анализировалась историками социологии, однако в последнее десятилетие устоявшиеся ее трак­товки подверглись радикальному пересмотру. Поводом для этого стали некоторые работы М.Балмера (и, позднее, Л.Харви), посвя­щенные "количественной традиции Чикагской школы". Обычно Чикагская социология описывалась как ориентированная на этногра­фические, т.е. "качественные", методы и враждебная "статистике" и "позитивизму". В определенной мере этот взгляд был связан со стремлением историков социологии сконструировать согласованный и отчетливый образ Школы как некоторой интерпретативной, фено­менологической альтернативы преобладавшему в американской социологии количественному, помологическому подходу. Как это нередко случается в истории науки, столь непротиворечивая и ясная интерпретация оставила "за кадром" слишком много фактов и обстоятельств, существенных для дотошного историка. Традицион­ная интерпретация в значительной мере опиралась на общеизвестные

а факты: нелюбовь Р.Парка к статистике, обоснование У.Томасом превосходства личных документов и автобиографий над другими источниками социологических данных, критика Г.Блумером анализа переменных и непопулярность аналитико-статистических методов в среде чикагских исследователей.

Бесспорно, ведущие социологи "Чикагской" ориентации весьма скептически оценивали попытки создать "научную социологию", основанную на принципах репрезентативной выборки, операциона-лизации теоретических понятий и статистической проверки гипотез. Однако даже столь радикальный защитник субъектно-ориентирован-яых биографических методов, как У.Томас, совсем не склонен был Is считать методы статистического причинного вывода неким опасным я бесплодным соблазном эмпирической социологии. Вернее будет сказать, что У.Томас выступал против излишней стандартизации и сверх-рационализации методов исследования, против "методологи­ческой ортодоксии", препятствующей диалогической включенности социолога в исследуемую ситуацию и подменяющей содержательную проблематику процедурными и техническими задачами. В 20-е - 30-е годы У.Томас во все большей мере склонен был принять возможность использования количественных методов при условии их применимо­сти к определенному биографическому материалу [143. Р.76 ]. В ряде диссертаций, защищенных в Чикаго в начале 30-х годов, анализи­ровались сравнительные преимущества стандартизированных мето­дов измерения установок и биографического подхода (Стауффер, Браун). Дискуссии о качественных и количественных методах не привели к формированию жесткой "антистатистической" позиции и, судя по воспоминаниям участников событий, скорее послужили толчком к интеграции двух подходов [143. Р.77-78]. Общая для американской социологии 30-х годов тенденция к смещению центра "методологического диспута" с проблемы применимости статистики к проблеме измерения и операционализации теоретических понятий была характерна и для чикагских социологов.

Хотя ведущие представители школы (наиболее очевидный пример - Г.Блумер) чаще всего отрицали дефинитивную природу теорети­ческих понятий в социологии и, следовательно, возможность их операционализации, они не стремились к выработке абсолютно неповторимой и самобытной "Чикагской" позиции в методологии. Иными словами, есть основания говорить о раннем "методологиче­ском плюрализме" чикагцев, стремившихся гибко использовать и качественные, и количественные методы в зависимости от обстоя­тельств и исследовательской ситуации. Даже позиция Р.Парка не была столь "антистатистической", как иногда считают. Для Парка, как и для У.Томаса, характерен был крайний антинатурализм. Однако он не отрицал полезности статистических данных и социаль­ных обследований. Последние, кстати, были темой курса, который он читал в 20-е годы (с 1917 г. - совместно с Бёрджессом), уделяя особое внимание практическим способам анализа и представления данных "полевых исследований" [143. Р.79-80]. Большинство чикаг­ских социологов, и в первую очередь А.Смолл и Э.Бёрджесс, считали,

2 И.Ф.Девятко

что студенты-социологи нуждаются в полноценных курсах по стати­стике и методам исследования. И Смолл, и Бёрджесс предприняли все возможное, чтобы "заполучить" У.Огберна, в 1927 г. пришедшего из Колумбийского университета в Чикагский. Огберн, чья репутация в области статистики и количественной методологии уже сложилась к моменту переезда в Чикаго, принял самое активное участие во многих междисциплинарных проектах, в том числе осуществлявших­ся на муниципальном уровне и связанных с проблемами города. Его преподавательская деятельность повлияла на многих чикагских сту­дентов и лекторов, увеличив их интерес к возможностям и ограни­чениям квантификации в социологии. Когда в 1929 г. было торже­ственно открыто новое здание для исследовательских лабораторий общественно-научных факультетов, именно Огберн убедил коллег в том, что вход в здание лучше всего украсит афоризм лорда Кельвина: "Когда ты не умеешь измерять, твое знание скудно и неудовлетво­рительно".

По мнению Л.Харви, наиболее симптоматичной была позиция Э.Бёрджесса, которого он даже называет " барометром методологи­ческих тенденций" [143. Р.87 ] Чикагской школы. Бёрджесс активно участвовал в ранних социальных обследованиях и анализе данных переписей (в 20-е годы он даже возглавлял Чикагскую комиссию по переписи). Позднее он широко использовал корреляционный анализ, занимаясь прогностическими исследованиями устойчивости брака. В этой области он сотрудничал с Огберном - одним из пионеров использования методов частной и множественной корреляции в социологии. Он также считал плодотворным сочетание качественных и количественных методов социологического анализа, когда откры­ваемые в качественном анализе проблемы исследуются формальны­ми количественными методами.

Заметное влияние на сотрудников и студентов социологического факультета оказывали и работы экономистов и психологов, препо­дававших в Чикагском университете и интенсивно использовавших статистику и количественные методы анализа. Так, прежде чем Огберн стал читать курсы по статистике и методам исследования, студенты и аспиранты-социологи посещали курс по статистике, читавшийся Л.Терстоуном на факультете психологии [143. Р.80]. И Огберн, и учившийся у него С.Стауффер, сотрудничали с политоло­гами и статистиками Чикагского университета уже в 20-е - 30-е годы проводившими массовые социальные обследования и опросы.

Все сказанное позволяет, по меньшей мере, сделать вывод о том, что единой и консолидированной Чикагской "антицифровой" пози­ции не существовало. Более того, несмотря на критику со стороны интеракционизма и сдержанно-скептическое отношение Блумера, Томаса и Парка к статистике, массовым опросам и - шире - к возможностям помологического подхода, уже в первой трети века в Чикаго существовала достаточно развитая и интересная традиция квантификации, повлиявшая на становление методологии социоло­гических исследований.