Анализ и разрушение повседневности

Серьезную борьбу за чистоту сознания от напластований здравого смыс­ла стала вести феноменология. Эдмунд Гуссерль (1859—1938), немецкий философ, основатель феноменологии как философского движения, мечтал создать философию «как строгую науку», в которой бы не было ничего пред­взятого, надуманного, принятого на веру. Эмпирические знания основаны на предпосылках науки и здравого смысла. Ученый должен воздерживаться от необоснованных суждений. Его сознание должно освободиться от любых предпосылок здравого смысла, принимаемых на веру научных или религи­озных постулатов, от любых условностей самого воспринимающего субъек­та. Все эти предпосылки «выносятся за скобки» — в этом заключается фило­софский метод феноменологической редукции.

Феноменологи «выносят за скобки» все, что обусловлено нашей обыден­ной жизнью, и в первую очередь ставят под сомнение истины здравого смыс-

ла — например, утверждение, что наш мир реально существует, что он объек­тивен и един для всех существ и т.д. Может быть, это и так, но с философской точки зрения это еще следует доказать.

Феноменологическая социология, взращенная на почве философской феноменологии, тоже борется за чистоту сознания, но ее интересует то, что остается за скобками, — «жизненный мир», т.е. мир, к которому мы принад­лежим в нашей естественной дофилософской установке. «Естественнаяус­тановка» — это наивная точка зрения практически действующих индиви­дов, в рамках которой существование природного и социального миров не подвергается сомнению, а принимается на веру. Феноменологическая со­циология, также как и феноменологическая философия, воздерживается от естественной установки, но при этом пытается ее изучить и понять, какую роль эта установка играет в повседневном конструировании социального мира⁶.

Последователь Гуссерля австрийский философ и социолог, один из осно­воположников социальной феноменологии Альфред Шюц (1899—1959) стре­мился проложить тем самым путь от «жизненного мира» к миру науки; он доказывал, что наука не только не противоположна так называемому здра­вому смыслу, но их подход к миру в принципе идентичен, что наука есть лишь один из многих возможных типов построения знания в «жизненном мире», а потому ее претензии на истинность отражения социальной действитель­ности лишены всякого основания. Не только профессионал-социолог судит о социальном мире как ученый — каждый практический деятель выступает, как говорил Шюц, «обыденным социологом», т.е. использует для своих объяснений социального мира те же орудия, что и социолог-профессионал, и располагает пусть не всегда явно сформулированной, эксплицитной, но целостной концепцией общества, сконструированной в соответствии с целя­ми его практической деятельности.

Феноменологи заметили, что люди выбирают из потока чувственных ощущений лишь то, что для них значимо, чему в повседневном языке уже подобраны слова, что укладывается в существующие схемы, типологии, сте­реотипы. А все оставшееся? Что происходит с ним? Оно безвозвратно поги­бает, оставаясь необозначенным? А может быть, оно количественно превы­шает то, что попадает в сферу обыденного сознания и что анализируется здра­вым смыслом? Не сужает ли познавательный горизонт и не обедняет ли нашу жизнь самый верный помощник — наш рассудок?

Возможно, каждый человек живет в своем собственном социальном мире, потому что придает собственные значения окружающим вещам, людям и их действиям. Но почему тогда одна реальность на всех? Почему мы восприни­маем мир как единый и объективно существующий, не проблематизируя и не размышляя над ним?

Одни объекты в окружающем мире воспринимаются нами как носители типических характеристик, другие бросаются в глаза своей неповторимос­тью. Однако для каждого человека номенклатура типичного и уникального своя собственная, потому как он выступает единственным творцом того мира,

риков А.Е. Методические указания по изучению конструктивистских направлений в социоло--I // Поволжский журнал по философии и социальным наукам // http://www.ssu.samara.ru/ earch/philosophy/journal7/12.html

в котором обитает. Другие люди, живущие на той же лестничной площадке, на самом деле обитают совсем в иной галактике — галактике иных смыслов и значений. У каждого человека свой значимый контекст, на основе которо­го формируется собственное представление о социальном мире. Тем не ме­нее основные типизации, как и слова родного языка, мы усваиваем в резуль­тате первичной социализации. В частности, мы усваиваем два само собой разумеющихся (в рамках естественной установки) правила социальной жиз­ни, представляющих один из аспектов социализации повседневного знания, названный А. Шюцем «взаимностью перспектив»: 1) взаимозаменяемость точек зрения (я и любой другой человек верим, что будем одинаково воспри­нимать наш общий мир, если мы поменяемся местами так, чтобы мое «здесь» превратилось в его, а его «здесь», которое для меня сейчас «там», — в мое); 2) совпадение систем релевантностей (я и любой другой человек принима­ем на веру тот факт, что, несмотря на уникальность наших биографических ситуаций, различие используемых нами систем критериев значимости несу­щественно с точки зрения наличных це­лей). Эти правила («идеализации» как их называет А. Шюц) позволяют пре­одолеть различия индивидуальных пер­ спектив и воспринимать мир как еди­ный. У феноменологов эстафету изучения повседневного мира, в том числе обы­денного сознания и здравого смысла, подхватили этнометодологи, которые нацеливают социолога на изучение не только процедур субъективного истол­кования людьми своей социальной жизни, но и скрытых и неосознаваемых ими механизмов социальных коммуникаций. В рамках этнометодологии исследу­ются обыденная повседневная жизнь (Д. Циммерман, М. Поллнер), соци­альные функции разговорной речи (Г. Сакс, Дж. Джеферсон), герменевтичес­кие процедуры толкования текстов (А. Блюм, П. Мак-Хью), способы дости­жения консенсуса в научных спорах (Б. Латур, С. Вулгар) и др.

Гарольд Гарфинкель, современный лидер этнометодологии, подобно Сократу, любил ставить прохожих в тупик своими неординарными воп­росами. Но, в отличие от античного философа, иронизировавшего над ры­ночной толпой в Афинах, Гарфинкель ставил опыты на весьма просвещен­ной публике — американских студентах. Например, Гарфинкель спраши­вал студентов, почему они придерживают дверь, пропуская вперед девушку. Большинство отвечали: «Я считал, что такова формула учтиво­сти и способ выказать девушке свое уважение». Подобные ответы не уст­раивали исследователя, ибо интерпретировались им как стереотипы мас­сового сознания, которые отражают то, что считается само собой разуме­ющимся.

В другом эксперименте Гарфинкель просил студентов не благодарить ро­дителей после обеда, а расплачиваться с ними деньгами. Ученому важно было знать реакцию опешивших родителей, которые, попав в необычную ситуа­цию, обнаруживали те спрятанные в глубь подсознания мотивы, правила, ус­тановки, которые формировали их поведение.

Если в первом случае Гарфинкеля интересовали социальные нормы, фор­мирующие отношение между полами, то во втором речь шла об отношениях между группами разновозрастных родственников.

Поставить партнера в экстремальную ситуацию и таким способом выяс­нить скрытые реакции — общая для этнометодологов процедура «всматри­вания» в социальную реальность. Тот же Гарфинкель неожиданно прибли­жал свое лицо к собеседнику, почти утыкаясь в его нос, и следил за его реак­циями, в связи с чем одни обвиняли его в сексуальных домогательствах, а другие предлагали обратиться к психотерапевту. Но главное было достигну­то: разрушалась обыденная структура ситуации.

Разрушение привычных норм общения происходит и в том случае, когда в культурные нормы одной нации вторгаются обычаи другой. Известно, что немцы и голландцы считают вполне естественным, когда в ресторане муж­чина и женщина поровну делят счет и расплачиваются каждый за себя. Од­нако англичанин или русский в такой же ситуации придет в полное замеша­тельство. Разрушаются привычные стереотипы восприятия и оценки соци­альной реальности. «Возникает вопрос: зачем вообще нужно нарушать привычные устоявшиеся структуры повседневных взаимодействий? Разве именно повседневность не является ясной и прозрачной сферой жизни, не требующей рефлексивного рассмотрения? Однако эта ясность кажущаяся. Повседневность кажется ясной не потому, что отрефлексирована, а потому, что ускользает от рефлексии. "Обычную жизнь" не анализируют до тех пор, пока ее не нарушит какое-нибудь из ряда вон выходящее событие. Столкнув­шись с таким нарушением, "повседневные деятели" стремятся прежде все­го "нормализовать" ситуацию, ввести ее в рамки повседневности и лишь пос­ле этого приступают к исследованию нарушившего ход нормальной жизни фактора, который уже интерпретируется как нормальное, повседневное яв­ление»⁷ .

Этнометодологу важно не смущение испытуемого, а то, как он выкручи­вался из неожиданной ситуации. Редко кто воспринимал ее с юмором. В большинстве случаев следовали стереотипные реакции: «ты что, сошел с ума?», «вы явно шизофреник». Так реагирует подавляющая масса нормаль­ных людей на ненормальные ситуации. Но именно эту «нормальность» и фик­сирует социолог. Он получает ответ на исходный вопрос: как люди форми­руют нормальную (читай: стереотипную) социальную реальность?