Нации и национализм в современном мире

План:

1. Основные теоретические подходы к понятию «нация». Проблемы формирования национальных государств.

2. Национализм: понятие, сущность, виды и источники.

1. Основные теоретические подходы к понятию «нация». Проблемы формирования национальных государств

Слово «нация» происходит от латинского слова «natio» и первоначально означало племя илинарод («народ» как социальная общность, существующая на основе кровнородственных связей). В Средние века словом «нация» называли землячества студентов, жителей какого-либо королевства, провинции, корпорации купцов[282]. Нации в современном смысле этого слова появляются в Европе в XVIII-XIX вв., в период перехода к индустриальному обществу. Уже в XIX в. нация рассматривалась с двух точек зрения ― германо-австрийской и французской. Для немцев было характерно понимание нации, прежде всего, как культурной общности. Следовательно, основными признаками нации считались язык, культура, национальный характер (сейчас бы сказали менталитет). Французами нация понималась как совокупность граждан. Разница в воззрениях во многом определялась особенностями социально-политического развития этих стран. Во Франции, вскоре после революции 1789 г., обозначилась проблема социальной интеграции. Страна раскалывалась на сторонников и противников революции. Не меньшее значение имел и тот факт, что культурные различия между отдельными регионами были весьма значительными и благоприятствовали сепаратизму. Важнейшей внутриполитической целью стало создание «французской» нации из тех, кто все еще предпочитал считать себя «бретонцами», «нормандцами», «провансальцами», «корсиканцами» и т.д. Новая национальная идентичность («французы») оказалась тождественна идентичности гражданской и утверждалась за счет вытеснения старых региональных и местных идентичностей, в основе которых лежали культурные различия (диалекты, образ жизни и т.д.)[283]. Для Германии же XIX в. была актуальна задача объединения немцев, которые в большом количестве проживали на территории самых разных государств. Таким образом, важным было не столько гражданство/подданство, сколько ощущение своей сопричастности к немецкой культуре.

Такое двойственное понимание нации сохраняется и в настоящее время. В научной литературе существуют понятия гражданской (синонимы ― территориальной, политической, государственной) нации и нации этнической (синонимы ― генетической, культурной). Наряду с пониманием нации как гражданской общности (в США, Франции, Швейцарии, Австралии, Канаде, Нидерландах и в ряде других стран) существует понимание нации исключительно как культурной общности (страны Балтии и ряд других государств). Ситуация становится еще более сложной из-за того, что в ряде стран довольно широко распространены обе точки зрения. В принципе Великобритания и Испания могут рассматриваться как страны, принявшие идею гражданской нации. Подтверждением этого могут служить сотни тысяч выходцев из стран Африки и Азии, которые ежегодно становятся британскими или испанскими подданными, несмотря на то, что могут довольно сильно отличаться от коренных англичан или испанцев по языку, религии, манерам поведения и образу жизни. В то же время в этих странах мы находим социальные движения, которые выступают за более широкую автономию или независимость определенных общностей, которые рассматриваются именно как культурные общности (шотландский национализм в Великобритании, национализм басков в Испании). Впрочем, подобные движения существуют даже в тех странах, которые уже почти два века придерживаются понимания нации как гражданской общности (корсиканский и бретонский национализм во Франции). Часто можно встретить ситуацию, когда на государственном уровне, в нормативно-правовых актах выражено понимание нации именно как гражданской общности, но в сознании большинства людей нация понимается преимущественно как культурная общность. Нежелание многих европейцев признавать «своими» вчерашних иммигрантов из стран третьего мира (даже если они сумели получить гражданство) в значительной степени обусловлено осознанием того, что эти «новые граждане», какую бы экономическую пользу не приносили, сильно отличаются от них самих.

Социологи в целом согласны, что современные нации ― это продукты буржуазного общества, появившиеся на свет не ранее XVIII в. Но в вопросах, касающихся особенностей процесса формирования наций, взгляды ученых расходятся. Можно выделить два основных направления в изучении этого процесса: 1) примордиализм; 2) конструктивизм[284].

Сторонники примордиалистского подхода (от английского primordial ― первобытный, изначальный, исконный), как правило, склонны рассматривать нацию как культурную (этническую) общность, которая имеет глубокие исторические корни. Если отбросить в сторону высказывания радикальных примордиалистов об этничности/национальности как «изначальной характеристике человечества», то основные положения примордиализма могут быть сведены к следующему. Во-первых, нации имеют глубокую предысторию, уходя своими корнями в культуру этнических групп и народностей доиндустриальной эпохи. Во-вторых, сам по себе процесс формирования нации представляется как бы «естественным», эволюционным процессом развития этнических групп и народностей. В-третьих, всегда можно выделить целый ряд предпосылок (общность языка, религии, территории и пр.), которые делают этот процесс почти неизбежным. Данный подход весьма широко представлен в учебной литературе (школьные учебники) многих стран. Типичным примером примордиализма могут служить взгляды известного советского историка Б.А. Рыбакова, который, говоря о Киевской Руси, предлагал рассматривать древнерусскую народность как материнскую по отношению к украинцам, белорусам и русским, сформировавшимся в XIV-XV вв. (а древнерусская народность в свою очередь сформировалась на основе объединения ряда восточно-славянских племен, которые в принципе могут рассматриваться как автохтонное население Восточной Европы)[285].

Основные положения конструктивизма выглядят следующим образом. Во-первых, никакие коллективные архетипы в виде принадлежности к этносам/народностям/нациям не заложены в человеке изначально. Во-вторых, для формирования нации культурная общность желательна, но вовсе не обязательна. В-третьих, существуют люди, которые прилагают целенаправленные усилия к формированию нации и созданию культурной общности на основе изобретения традиций и обычаев. В-четвертых, нации и национальное самосознание ― это относительно новые социальные явления, в гораздо большей степени связанные с развитием и становлением капитализма, чем с древним культурным наследием[286]. Один из самых ярких представителей конструктивизма Б. Андерсон прямо указывает на парадокс, который заключается в том, что хотя нация ― это продукт буржуазного общества, но в восприятии националистов ее корни уходят в глубокое прошлое[287].

Рассмотрим положения конструктивизма более подробно. Появление наций позволяет воссоздать осмысленную картину мира после подрыва религиозной веры в эпоху Просвещения. Вместо личного бессмертия человеку предлагается вечное существование в цепи поколений. Идея «нации» становится новой религией государства. Она стала «цементом», скрепившим граждан с государством. Э. Хобсбаум замечает, что когда подданных сменили граждане, государство стало искать способ добиваться их преданности новыми средствами, выдумывая национальную символику (флаги, гимны, традиции и т.д.)[288]. Не отставали и монархии. Секуляризация сознания и кризис монархизма в XIX в. привели к тому, что старые династии, утрачивая божественное оправдание своего господства, начали «натурализовываться»[289]. Исследователи отмечают поразительную скорость, с какой немецкие принцы и принцессы стали превращаться в «национальных монархов» (королева Виктория в Англии; Отто Баварский в Греции и т.д.). И то русофильство, которое имело место при дворе российского императора Александра III, лишь отражает общую тенденцию развития национализма в Европе. Кто же выступает в роли конструкторов, творцов и проводников «национальной идеи»? Как правило, это государственные деятели, ученые (филологи, историки), писатели, художники и фольклористы. Что они создают? Они создают ту самую культурную общность, которой может и не быть, но без которой невозможно создание нации. Прежде всего, это касается языка. В Европе XIX в. серьезные языковые различия можно было наблюдать не только у представителей разных социальных классов, но и у представителей одного класса, проживавших в разных провинциях и областях. Во Франции в начале 60-х гг. XIX в. насчитывалось 17 департаментов, в которых во всех или почти во всех коммунах не говорили по-французски. К этим 17 нужно еще добавить 6 департаментов, где по-французски не говорили в 50 % или более коммун. Следовательно, в четверти департаментов Франции французский язык уступал место диалектам, которые могли так сильно отличаться друг от друга, что жители севера с большим трудом могли понимать жителей юга. Очень примечательно письмо (1888 г.) французского художника Ван Гога, отправленное своему брату из Арля (юг Франции), в котором он пишет: «Мне донельзя вредит незнание провансальского наречия…До сих пор я ни на сантиметр не продвинулся к тому, чтобы завоевать людское доверие. Поэтому я много дней подряд раскрываю рот только для того, чтобы заказать обед и кофе»[290]. И так обстояло дело в стране, которая почти 100 лет вела борьбу с диалектами за утверждение единого национального языка! Еще более сложная ситуация наблюдалась в Италии, где на момент объединения страны (1866-1871 гг.) на итальянском языке не говорило почти 75 % населения, а разница в диалектах была столь велика, что учителей итальянского языка на Сицилии принимали за англичан[291]. Все это дало повод итальянскому политику М. Д’ Адзелио заключить: «Италия создана, но не созданы итальянцы».

Понятно, почему с середины XIX в. европейские государства берут под свой контроль систему образования. Национализм развивается по мере распространения грамотности. В Италии за 1840-1870 гг. число школьников увеличилось в 4,5 раза. В Пруссии с 1843 по 1871 г. число начальных школ увеличилось на 50 %[292]. Канцлер О. Бисмарк был прав, когда говорил, что войну с Францией выиграл школьный учитель. Ведь в начальных школах помимо чтения, письма и арифметики все больше внимания стали уделять морали и патриотизму. Именно благодаря начальным школам «национальный» язык становился разговорным языком народа и вытеснял диалекты. В создании единой языковой общности участвовало не только государство, но и писатели, ученые. Известны примеры, когда стараниями литераторов, филологов и фольклористов фактически выдумывались новые языки (конечно, сами литераторы предпочитают говорить не о выдумывании, а о «возрождении» языка, который когда-то был широко распространен, а вот сейчас почти забыт). Этими людьми была проделана большая работа по пропаганде национальных языков в самых разных слоях общества. В XIX в. изобретались не только письменные языки, грамматики и т.п. Изобретались «вековые культурные традиции», национальные символы, «народные» эпические произведения. Наиболее яркий пример выдумывания символов ― килт – шотландская мужская юбка. Согласно широко распространенному мнению, килт существует уже многие сотни лет. У разных кланов юбки различаются размером и цветом клеток и т.д. Килт стал символом Шотландии, хотя на самом деле его история восходит лишь к XVIII в., когда он был придуман английскими лесопромышленниками (символом он стал позднее, благодаря деятельности любителей гэльской культуры)[293]. XIX в. был очень благоприятным периодом для такого рода выдумок, т.к. история и этнография еще только складывались как науки, а от дворян и джентельменов, которые ими занимались, еще не требовали доказательств. По справедливому замечанию Э. Хобсбаума, придумывание «вечных» ценностей и «древних» обрядов необходимо для самоуважения и признания со стороны соседних народов. К тому же данные «изобретения» помогают компенсировать дефицит культурных отличий от других наций.

Другим важным направлением в конструировании национальности стало конструирование национальной истории. Конструктивисты рассматривают историю как арену борьбы за обладание прошлым, считая, что государству в этой борьбе принадлежит главная роль. История в националистической обработке всегда крайне мифологизирована. Она «очищается» от всего неудобного и спорного. Так, в США сложили собственную героическую мифологию о приключениях белых ковбоев англосаксонского происхождения, покорявших широкие пространства прерий. Созданию мифов о ковбоях больше других способствовали три представителя аристократии северо-восточных штатов США: писатель Оуэн Уистер, автор романа «Человек из Виргинии», художник Фредерик Ремингтон (1861-1909) и Теодор Рузвельт, ставший впоследствии президентом США. Этот миф отодвинул в тень людей, в среде которых на самом деле родились обычаи ковбоев, – мексиканских пастухов. Этот миф отодвинул в тень и тех, кому Америка действительно была обязана своей индустриальной мощью – жителей городов, приплывающих в США со всех концов света, т.е. эмигрантов[294]. А в Великобритании националистическая идеология сумела превратить норманнских баронов (из которых никто не говорил на англосаксонском), навязавших королю Англии Великую хартию вольностей, в первых патриотов. Эти и многие другие примеры доказывают, что забывчивость и искажение истории – неизбежные спутники создания наций. Для националистического сознания беспристрастность в изучении истории вредна. В конструировании истории народа всегда особое внимание уделялось вопросам происхождения, славным, героическим деяниям предков, событиям, когда внутренние противоречия отступали на задний план перед внешней угрозой.

Изобретательская деятельность идеологов и практиков национализма не ограничивалась языком, историей или символами. «Изобретались» даже некоторые народы. Так, локальные и совершенно аморфные в смысле этнического/национального самосознания тюркоязычные группы – качинцы, кизыльцы, койбалы, бельтиры, сагайцы, проживавшие на юго-западе Красноярского края, ― усилиями советского государства были превращены в нечто единое под названием «хакасы»[295]. Такого же результата удалось достичь и в случае с алтайцами.

Конструктивисты обращают внимание, что до XIX – XX вв. многие люди имели совершенно иное представление об отечестве и родине, чем то, которое распространено сейчас. Так, в испанском языке слово «patria» (родина) не было тождественно слову «Испания» до конца XIX в. Раньше это слово просто обозначало место или город, где родился человек[296]. Государство стремилось использовать чувства людей, связанные с понятиями «родные», «дом», «соседи», относя их к территории и населению совсем других размеров и масштабов, что превращало эти искренние слова в отвлеченные метафоры. Обесценивание понятий и ценностей, которые всегда были дороги людям («деревня», «родные», «церковный приход»), обусловленное утратой их связи с реальным содержанием и реальными чувствами, требовало какой-то замены. Появившуюся пустоту постарались заполнить отвлеченным понятием «нация».

Конструктивисты справедливо замечают, что до XIX – XX вв. большинство людей не мыслило категориями национальной принадлежности. Национальность, как форму социальной идентичности, вытесняли другие формы идентичности – конфессиональная, локальная, профессиональная. В Российской империи на вопрос «кто вы?» в середине XIX в. большинство представителей низших сословий отвечало: «Мы – православные, духоборы, псковские, тутошние, кержаки, поморы, казаки, крестьяне» и т.д. Но не «мы – русские»[297]. О том, что категория «национальность» была просто недоступна для понимания многим обывателям даже в начале XX в., свидетельствует следующий факт. Во время переписи 1921 г. в восточных районах Польши (воеводство Всходнее) крестьяне (более 700 тыс.) на вопрос о национальности часто отвечали: «тутейшие» (местные), на вопрос о родном языке отвечали: «говорим попросту» (т.е. как простые люди – не паны). В быту они делили себя на людей с «польской верой» и «русской верой»[298]. Сегодня бы этих крестьян, ориентируясь на их разговорный язык, однозначно зачислили бы в белорусы, хотя свое отличие от «панов» они, вероятно, мыслили как социальное, конфессиональное, а не национальное. Другой пример непонимания многими простыми людьми национальных идей даже в XX в. дает Турция. В 30-е гг. в Турции интеллигенция, преданная кемализму, устремилась в деревенские школы. В этот период в турецкой литературе появился даже новый герой – интеллигент (учитель, врач, офицер), жертвующий собой во имя «темной и невежественной массы». Герой, призванный нести «национальный дух», уничтожить патриархальные структуры и наполнить крестьянские умы новыми ценностями. Однако кемалистская идеология турецкими крестьянами отвергалась. В романе Я. Кадри «Чужак» бывший офицер, поселившийся в анатолийской деревне, посвящает себя проповеди идей Кемаля и убеждается в отсутствии у анатолийских крестьян каких бы то ни было национальных чувств. «Мы не турки, а мусульмане», ― говорят они[299]. Советский демограф П.И. Кушнер в 1951 г. писал, что даже в послевоенный период у отдельных групп населения СССР наряду с пониманием принадлежности к определенной народности или нации «сохраняются родоплеменные и земляческие представления об этнической общности», и что бытование таких «пережиточных форм самосознания имеет гораздо большее распространение, чем принято думать»[300]. Естественно, что государство, претендующее на то, чтобы быть национальным, не могло с этим смириться. Ему предстояла долгая и упорная борьба за навязывание этнической/национальной принадлежности тем, кто все еще не мыслил категориями «национального». Этим целям служили паспортизация и переписи населения. Так, в 1945 г. переписчики Югославского Адриатического института столкнулись с невозможностью определения национальной принадлежности большой группы населения, проживающей юго-западнее Триеста. Они исповедовали католицизм, хорошо владели двумя языками (итальянский, словенский, хорватский), а данные о своем этническом происхождении считали «несущественными». Значительная часть этих людей потом все же признала себя либо хорватами, либо словенцами, но на это повлияли политические причины, а не их внутренние убеждения[301]. С XIX в. государство начинает вести свой учет национальностей, определяя, какая общность, может рассматриваться как нация, а какая нет. В СССР, согласно статистике, в 1926 г. проживали представители 194 народа, по переписи же 1989 г. их число сократилось до 128[302]. Причины такого сокращения станут понятны, если обратиться к следующим примерам. В СССР перепись 1926 г. учитывала два народа «эрзя» и «мокша». Позже их слили в один народ под названием «мордва». Китайская перепись населения, проведенная в 50-е гг. по советским стандартам, показала, что на территории КНР проживают представители 400 народов. В дальнейшем, когда китайцы стали считать по-своему, их число сократилось до 55[303].

Деятельности государств по созданию наций объективно способствовали процессы модернизации, т.е. перехода от традиционного, доиндустриального общества к индустриальному. Индустриализация требовала большого числа грамотных, квалифицированных специалистов, подготовка которых системой образования охватывала все большее число людей. Изменения в системе управления и развитие бюрократии объективно вели к тому, что государство теперь общалось с каждым своим гражданином непосредственно на месте его проживания, через своих скромных, но вездесущих представителей: почтовых чиновников, полицейских, налоговых инспекторов, учителей и т.д. Все это само по себе требовало определенной унификации и стандартизации языка. Социально-экономические связи между отдельными регионами становились все более тесными, а рыночная экономика все сильнее теснила натуральное хозяйство. Возросшая социальная мобильность расширяла горизонты людей, облегчая им выход за границы локальных форм идентичности. Успехи наук и секуляризация сознания ослабляли давление конфессиональных идентичностей.

Конструктивизм вовсе не предполагает, что любой проект «нациестроительства» обязательно будет успешным. История знает много случаев, когда планы по созданию из разрозненных племенных или локальных групп, территориальных общностей единой нации заканчивались неудачей. Главными причинами этих неудач были курс на форсированную ассимиляцию, отождествление интересов той этнической группы, к которой принадлежали сами «конструкторы», с интересами всей «нации». Так, на Филиппинах президент Ф. Маркос активно пропагандировал «нациестроительство», но на практике отдавал предпочтение локальному этноцентризму – на все важные посты в госаппарате и в армии подбирались илоканцы. Сам этнический илоканец Ф. Маркос отдавал предпочтение именно илоканцам (они составляли всего 10 % населения). По этому же сценарию шло «нациестроительство» в Индонезии, Таиланде, Шри-Ланке, Мьянме (Бирме) и ряде африканских государств[304]. Естественно, что результат такой внутренней политики был очень далек от планов конструкторов нации. Не стоит забывать и то, что конструировать нации в XIX в. было намного проще, чем сейчас. Уникальность ситуации заключалась в том, что большая часть населения была неграмотной или имела лишь начальное образование. Это создавало благоприятные условия для внедрения в сознание широких масс националистических мифов. Впрочем, нациестроительством занимаются и сейчас. Ярким примером может служить политическая элита Украины, стремящаяся заменить все русское украинским, создающая своих национальных «героев» (И. Мазепа, С. Бандера), активно мифологизирующая историю.

Следует ли считать, что между конструктивизмом и примордиализмом нет точек соприкосновения? Думается, что нет. Оба направления имеют свои крайности, и в этом случае они не приемлемы. Крайностями примордиализма могут считаться утверждения о национальности/этничности как изначальной, чуть ли не биологической характеристике человека, взгляд на социокультурные предпосылки как на факторы, которые делают процесс формирования нации почти неизбежным. Конструктивизм также имеет свои крайности ― преувеличенные представления о возможностях «конструкторов» сотворить нацию из кого угодно, признание наций «воображенными» (не путать с «воображаемыми») сообществами. Различия во взглядах во многом были вызваны тем, что примордиалисты предпочитали смотреть на процесс формирования нации «с высоты птичьего полета», когда на фоне обезличенных процессов складывания единого экономического и культурного пространства уже не видно было усилий отдельных людей по формированию нации, а конструктивисты, стараясь вернуть личность, «человека действующего» в историю и социологию, пытались взглянуть на процесс формирования нации «изнутри», т.е. глазами тех людей, из которых она, в конце концов, и сложилась.