Наименование профессии как ставка в игре
Если трудности статистического определения самоубийства, безработицы или контрацепции могут превращаться в источник информации, способный обогатить наш анализ форм их социального конструирования, происходит ли то же самое со столь «объективной» переменной, как профессия или социально-профессиональная категория? Хотелось бы показать, что помимо собственно технических аспектов и факта, что все данные разнятся по своему качеству, трудности регистрации этой переменной, иллюстрируемые неустойчивостью ответов и их кодирования, могут также быть носителями позитивной информации о производящих их ситуациях.
[205]
Если профессия является ключевым понятием для социологического анализа, так это потому, что помимо профессиональной деятельности как таковой, она включает в себя тип социального опыта и социального статуса. Она выступает синтетическим показателем, способным охватить почти всю совокупность аспектов социального бытия. Но то, что справедливо для социологического применения, справедливо также и для взаимодействий в повседневной жизни: в нашем обществе профессия (или роль «главы семейного хозяйства») предстает как важный и значимый аспект полученного социального образа, она функционирует как удобное средство социальной маркировки и играет большую роль в представлении себя. В силу этого факта наименование профессии может породить более или менее широкую гамму разных высказываний в зависимости от социальной ситуации, когда о нем либо спрашивают, либо оно называется спонтанно. Оно не вытекает из профессиональной деятельности, которая не довольствуется диверсифицированными представлениями, в частности игрой по уточнению ответа как уровней языка своей формулировки. «Крестьянин» — не «земледелец», который также не идентифицируется с «земледелием»; а «винодел» — не то же самое, что «виноградарь». В социологических опросах, как и в официальных документах и взаимодействиях повседневной жизни, информация о профессиональном положении подается, следовательно, в формах, зависящих от представления о ситуации, в которой проводится опрос, от риска или преимуществ, в ней содержащихся. То, что верно для собственной профессии, быть может, еще более верно, когда вопросы касаются профессии родителей: функция классификации — социальной, а не прямо профессиональной — в таком случае более очевидна и способна налагаться на особенности представлений о себе, что приводит к отказу ответить, искажению или просто к контролю над информацией.
Так, опрос студентов 60-х годов позволил заострить внимание на том, что студенческая ситуация,
[206]
в силу присущего ей переходного характера и неопределенности будущего, предрасполагает к отрицанию различных социальных детерминант, в частности, связанных с социальным происхождением: «Желать быть и желать делать выбор, это прежде всего отказаться быть тем, кем быть не выбирали. Главной среди отвергнутых или преобразованных детерминаций является укоренение в социальной среде. Студенты чаще всего единодушны в том, чтобы не называть профессию родителей, какой бы она ни была. Стыдливое умолчание, полуложь или провозглашенный разрыв являются, таким образом, способами ухода от невыносимой мысли, что подобная неизбранная детерминированность может детерминировать того, кто занят исключительно выбором себя» (Bourdieu, Passeron, 1964, p. 63). В случае более недавнего опроса студентов к этим эффектам добавляются вызванные знанием — пусть весьма смутным — результатов подобных опросов: прежде всего знанием о воздействии, которое опросы оказали на социально-политические дискуссии о «демократизации» высшего образования.
Конструирование социальной биографии, где «профессия отца» символизирует среду происхождения и те типы солидарности, которые она может обусловливать, является, таким образом,социальной практикой до того, как стать средством социологического анализа. Личный «успех» может измеряться — как в «жизни», так и в «таблицах мобильности» — путем, пройденным от этого «происхождения». «Представление о происхождении» входит в социальные диверсифицированные реконструкции как аспект представления о себе. Рабочее или крестьянское происхождение является практически обязательной частью биографий руководителей коммунистических партий (Pudal, 1988). Епископы стремятся заявить о более «про-
[207]
стом» происхождении, чем то, которое может выявиться при более углубленном анкетировании (Bourdieu, Saint Martin, 1982). Обрисовывая позицию — «во весь рост перед враждебностью» — бывшего министра обороны — социалиста, замешанного в различных «делишках», газета в то же время напоминает, что он «сын жандарма». Школьные учителя на рубеже XIX—XX вв. могли найти духовные силы, необходимые для исполнения профессиональных обязанностей, в самой реальности и в представлении о своем «призвании», поддерживаемом родителями-крестьянами и рабочими по происхождению; тогда как сегодняшних педагогов объединяет социальный и символический разрыв с их «мелкобуржуазными» семьями, которые надеялись на другое будущее для них (Muel-Dreyfus, 1983). А писатели минувшего века — провинциалы по рождению, — выставляя напоказ географическое место рождения, которое они поначалу стремились скрывать, находят свою публику и открывают литературный жанр, позволяющий обратить в знак избранности то, что они сначала переживали как препятствие и стигмат на парижском рынке литературы (Ponton, 1988). Можно было бы продолжать примеры, демонстрирующие, что определенное социальное происхождение может порождать самые разнообразные представления — от показных претензий до публичного отрицания или стыдливого признания — в зависимости от социальных реконструкций, в которых оно занимает место и посредством которых оно освещается.
Социологическое применение информации о профессии не должно учитывать природу субъективного отношения к этой информации лишь с целью уравновесить, откорректировать или ввести коэффициент сомнения в зафиксированные ответы: эта информация собрана не ради нее самой, но для прояснения скрывающегося за ней отно-
[208]
шения к ситуации, присутствующего в ответе, поэтому она действительно может представлять собой наиболее подходящую социологически информацию.
Помимо особой манеры, в которой выражается социальная идентичность посредством особенностей наименования профессии, само отношение к опросу в целом может представлять собой поддающуюся анализу и подходящую для социологической работы информацию. В манере отвечать или не отвечать интервьюеру, а в более обобщенном виде — входить в общение с незнакомыми, содержатся характерные для определенных социальных групп установки. Например, это проявилось в тех сложных уловках с целью избежать — без явного отказа — неопределенного риска интервью, которые применяли мелкие служащие Сан-Паулу.
Во время полевого исследования мы столкнулись с ситуацией, весьма отличающейся от знакомой нам по предыдущему изучению рабочих и шоферов такси, причем в обоих случаях мы применяли одни и те же методы. Действительно, первые 30 мелких служащих, с которыми мы столкнулись на фазе составления списка адресов и до-мохозяйств, отказались дать нам интервью1. Эти отказы можно сгруппировать в две большие категории. В первом случае ответы всегда уклончивы; человек, которого хотят увидеть, или тот, кто его представляет, предлагает зайти в другой день. Интервьюер возвращается, и все повторяется. После многочисленных попыток (в некоторых случаях до шести раз) происходит то, что подтверждает подозрения интервьюера и подводит его к осознанию, что предыдущие ответы и встречи, далеко не быть случайные, имели целью лишь за-
1 Среди рабочих, лиц, занимающихся ручным или наполовину ручным трудом, шоферов такси редкие случаи отказа в интервью были ясными и вербализованными.
[209]
маскировать отказ и вместе с тем отказать1. Эти мелкие служащие демонстрируют доброжелательность и хорошее воспитание: они просят, чтобы их извинили, объясняют, почему они не могли быть дома в условленный момент, и кажутся озабоченными поиском решения. Случалось даже, что они предлагали больше, чем мы у них просили. Так, один мелкий служащий, когда мы пришли в третий раз, предложил: «Послушайте, мы сделаем следующее: вы дадите мне свой адрес, я сам приду к вам. Так будет лучше, потому что трудно выкроить свободное время. Я приду туда».
Другой пример. Молодой человек догнал женщину-интервьюера на улице, хотя ей только что сказали в его квартире, что его нет дома. Казалось, что он изменил мнение, очень мило поговорил с интервьюером, а потом снова предложил отложить дату интервью. Во втором случае мы ощущали подозрительность уже в тот момент, когда звонили в дверь. В доме слышались звуки суеты. Приходилось подолгу переговариваться до того, как дверь открывали. Часто кто-нибудь брал на себя роль ответственного лица, того, кто должен уладить «проблему», и удалял остальных покровительственным жестом. Порой случалось, что интервьюера в его первый приход принимали хорошо и удавалось назначить свидание, но когда он возвращался, его встречали холодно: оказывалось, что принять его невозможно.
Представляется, что наиболее часто уклончивые ответы во время первого визита давали мелкие чиновники2. Как мы убедились, они демон-
1 Например, интервьюер видит того, с кем назначена встреча, но при этом кто-нибудь выходит ему сказать, что этого человека нет дома; или интервьюер слышит голос того, кого он хотел проинтервьюировать, хотя ему только что сказали, что он вышел. Мы не располагаем точной информацией о должностях, которые занимают мелкие служащие, отказавшиеся дать интервью.
[210]
стрировали одно и то же отношение: даже согласившись на интервью, они, казалось, продолжали испытывать затруднения с принятием решения Как определиться перед лицом новой ситуации и решить в создавшейся обстановке, принесет ли интервью какую-либо пользу или, напротив, оно таит какую-то угрозу, — вот что приводило их к бесконечным переговорам с интервьюером. Часто они покидали место разговора и переходили к действиям (прятались, просили знакомых прийти в гости, чтобы положить конец интервью и т. д.). Когда же они, в конце концов, соглашались на интервью, то часто старались не выражать политических взглядов. Эту двойственную позицию нельзя, однако, объяснить страхом выразить «опасные» идеи. В самом деле, те, кто однажды решился говорить «откровенно», фактически ограничивались высказываниями против дороговизны и пожеланиями правительству принять соответственные меры и лучше заботиться о собственных служащих.
Создается впечатление, что такое отношение к интервью характеризует общую жизненую установку. Защитные церемонии, которыми часто пользуются мелкие чиновники, тактические уловки, чтобы избежать любого страдания, беспрерывный поиск мелких преимуществ благодаря совокупности знаний и умений, привязанность к символическим аспектам частично являются следствием промежуточного положения, которое они занимают в социальном пространстве, и составляют также параметры этой установки, связанной с их положении. (Rodrigues A. M. Pratiques et representations des petits fonctionnaires administ-ratifs a Sao Paulo // Actes de la recherche en sciences sociales. № 73. Juin 1988. P. 85-87.) Таким образом, напрасно стараться сводить ответы о рабочей квалификации в единые и однозначные рамки. Если эти ответы столь чувствительны к условиям, в которых
[211]
их получают, если «в зависимости от взгляда на занимаемую позицию, явление изменяет смысл и представляет различные количественные аспекты» (Naville, 1956, р 129), то это потому, что «квалификация» не является единой реальностью (Hugues, Petit, Rerat, 1973; Salais, 1976; Commissariat general du Plan, 1978; Cezard, 1979; Azouvi, 1982; Dubois, 1982) и что разные варианты ее регистрации должны информировать о принципах ее дифференциации. Посредством квалификации выражаются различные точки зрения на различные возможные аспекты рабочих профессий. Статистическая неустойчивость классифицирования квалификаций также может направить на путь социологического анализа плюрализма социальных значений этого понятия. Бессмысленно стремиться уменьшить эту полисемию в статистических обследованиях, будь то путем предпочтения какого-нибудь одного смысла (считающегося более объективным, или более объективируемым, или более важным) либо путем полного разъединения тех, кого можно различать. Дело в том, что полисемия может быть составным элементом социального статуса понятия — в той мере, в которой она представляет собой социальную ставку, — объект борьбы между социальными группами, так что выбирать какое-либо одно определение означало бы пренебречь этим аспектом и встать на точку зрения одной из заинтересованных групп.
Таким образом, в обобщенном виде среди ответов о квалификации можно различать те, которые выражают скорее личную квалификацию работника, все равно, является ли она результатом специального обучения, порой подтверждаемого дипломом, или лишь инкорпорированной формой навыков и социального опыта; либо же ответы о квалификации рабочего места, объективируемой в соответствии со сложностью операций или в соответствии с длительностью требуемого теоретического обучения, независимо от фактической квалификации тех, кто занимает ра-
[212]
бочее место. Наконец, ответы могут предполагать квалификацию по уровню установленной заработной платы (более или менее жестко увязанной с рабочим местом) (Cezard, 1979, р. 18—19). Совсем не обязательно, что заработную плату определяет квалификация: «Классификация чернорабочих, разнорабочих и профессиональных рабочих различных уровней производится в промышленности чаще всего в соответствии с сеткой фактически выплачиваемой заработной платы, а не наоборот» (Naville, 1956, р. 64).
Эти различные точки зрения помогают понять значительную часть статистических вариаций в различных обследованиях. Например, ответы, получаемые от предприятий в рамках «ежегодных деклараций о заработной плате», несомненно, многим обязаны третьему из выделенных выше аспектов, хотя бы потому, что речь идет об обследовании заработной платы и что ответ, а также кодирование могут испытать влияние объявленной заработной платы (Guillot, 1979; Baudelot, 1981). Но эти точки зрения не могут быть полностью отделены друг от друга, так что ответы всегда являются в большей или меньшей степени продуктом их взаимодействия. Если, например, уровень заработной платы определяет «квалификацию» (которая может отличаться от предполагаемой, исходя исключительно из анализа рабочего места или удостоверенной компетенции работника), то это осуществляется посредством тарифной сетки в коллективном договоре, зафиксировавшем эти уровни в результате переговоров, на которых работодатели, несомненно, пытались навязать определение, отсылающее к рабочему месту, а профсоюзы — к работнику (Eyraud, 1978; Cezard, 1979,p. 17). «Заработная» квалификация сама является, следовательно, более или менее устойчивым компромиссом в
[213]
борьбе заинтересованных лиц за признание того или иного определения.
Если квалификация очевидным образом является социальной ставкой и фиксируется в юридических текстах типа коллективных договоров, то можно проиллюстрировать игру, которую отношение к профессии вводит в ответы в ситуации опроса, причем посредством воздействий, не связанных с какой-либо официально регламентированной формой. Так, самые расплывчатые ответы (и в силу этого наиболее трудные для интерпретации и кодирования) парадоксальным образом могут быть носителями специфической информации. Констатации, сделанные в рамках учреждения новой номенклатуры «Профессий и социально-профессиональных категорий» INSEE по поводу употребления расплывчатых и двусмысленных наименований профессий, показывают, что их распределение не случайно: в свете спедифических социальных ситуаций «расплывчатость» выступает не только источником информационных помех (и «ошибок» кодирования, которые могут из них вытекать), но также — если ее проанализировать социологически — позитивной информации.
«При систематическом анализе самоназвания "заводской служащий" [...], в котором смешиваются категории "рабочий" и "служащий", становится очевидным, что оно чаще всего относится к женщинам: в изучаемой выборке [переписи 1975 г.] их доля составляет 71 %, тогда как доля женщин среди разнорабочих — только 27%, а среди чернорабочих — 38%. Перечень отраслей, в которых работают эти "заводские служащие", показывает, что речь идет часто о сельскохозяйственной и пищевой промышленности (24%) и бумажно-картонном производстве, т. е. о секторах, размещенных чаще всего в сельскохозяйственных регионах, где рабочая сила весьма феминизирована и по своему происхождению относится в основном к сельскому населению. Все эти характеристики подчеркивают удаленность данной категории рабочей
[214]
силы от типичного рабочего, что выражается в декларируемом дистанцировании от профессии» (Thevenot, 1983, р. 210-211). Иначе говоря, выражение «заводской служащий» содержит в себе не один только риск классифицировать как служащих опрошенных, чей род занятий обычно включается в категорию «рабочие», так как такие ответы даются не любыми «рабочими», но прежде всего теми, кто этим выражением передает свою слабую социальную интегрированность в рабочий класс. Следовательно, пластичность названий профессий, отраженная в этих примерах, не должна пониматься как простая иллюстрация двусмысленности разговорного языка. Значение слов, конечно, всегда очень сильно зависит от контекста их употребления: двусмысленность может быть составной частью социальной функции используемых слов. Так, история понятия «кадры?, которая отсылает, в зависимости от контекста и потребностей, к узким или, напротив, очень широким определениям (ведь статистика «кадров» обладает большой растяжимостью), показывает, что напрасны старания уменьшить двусмысленность при помощи точной дефиниции, противопоставить «хорошую» дефиницию социолога или статистика всем прочим конкурирующим определениям. Это заведомо исключило бы анализ использования данной категории группами давления или в политической деятельности в широком смысле, а также анализ социальных «игр», тех самых, которые делают возможным ее двусмысленность и составляют основу ее социальной эффективности (Boltanski, 1982, 1983). Таким образом, неточности или «осечки» статистического сообщения заслуживают нашего внимания не только в целях исправления или создания условий, позволяющих их сократить: эти неточности могут быть носителями социального значения, которое требует анализа, потому что оно обогащает статистическую информацию. Вот почему, если социальные науки используют статистическую информацию, то они не должны экономить на социологии статистического производства.
[215]
Статистическая коммуникация
Практические проблемы применения статистических категорий, которые выражаются в многосложности их определений, а также в чувствительности результатов к особенностям исследования, представляют социологический интерес в той мере, в которой они позволяют сделать очевидными ставки, связанные с этими категориями, и прояснить социальные механизмы, которые действуют не только при опросах, но также и в других социальных ситуациях. Какими бы ни были теоретические интенции опроса, опрашиваемый не довольствуется ответом на вопрос, значение которого заранее установлено социологом: его ответ неотделим от смысла, который он придает или неприемлет в вопросе и таким образом участвует в объективном определении этого значения. Он обладает, однако, лишь частичным контролем над своим ответом, так как этот процесс дублируется его обработкой, а именно посредством операции кодирования, предполагающей интерпретацию кода и ответа в целях классификации. Статистическая информация является, таким образом, продуктом серии взаимодействий между различными представлениями о социальной реальности, которые могут быть в большей или меньшей степени конституированы или автономны.
Приведенные нами примеры относятся лишь к малой части операций, которые предполагает опрос. Иллюстрируя двусмысленность статистических категорий, мы затрагивали лишь работу разработчика анкеты, с одной стороны, и респондента — с другой, а также сумели отметить важность роли кодировщика, который преобразует ответы в статистические категории. Чтобы прояснить наряду со ставками, здесь разыгрываемыми, разнообразие и сложность операций, составляющих статистическую работу, нужно было бы провести эмпирическую работу по наблюдению и анализу на всем протяжении исследования. Например, в отношении интервьюеров и кодировщиков следовало бы проделать ту же работу,
[216]
которую вышеуказанные английские социологи провели в отношении деятельности по классификации, которую осуществляют коронеры и их сотрудники. Испытывая затруднения с примерами подобной работы (см., например МегШё, 1983; Peneff, 1984, об исследованиях социального происхождения студентов), можно набросать принципиальную схему всей статистической цепи, в которой постановка вопросов и ответы являются лишь ее отдельными звеньями (Voile, 1980; Desrosieres, 1986).
Любой процесс коммуникации содержит, как в игре в «испорченный телефон» (соседу шепчут какую-нибудь фразу, он передает ее своему соседу и т.д., а в конце круга сравнивают конечный и начальный варианты сообщения), многочисленные источники «недоразумений». Понятно при этом, что, когда слышат «плохо», то слышат не «невесть что», но то, что социально предрасположены услышать (особые примеры — по поводу университетской педагогики — см. Bourdieu, Passeron, Saint Martin, 1965; по поводу приема телевизионных «посланий» — см. Champagne, 1971). Разработка статистических данных отличается от других ситуаций коммуникации достаточно высокой степенью формализации, способом организации, тяготеющей к стандартизации информации, что влечет за собой достаточно значительное разделение труда по ее производству. Тем самым разработка статистических данных сближается с промышленным конвейерным производством: стандартизированный и раздробленный на мелкие операции труд большого количества действующих лиц, с большей или меньшей долей автоматизации, производит взаимозаменяемые объекты, отвечающие установленным нормам.
Статистик — это инженер (ENSAE — учебное заведение INSEE, является специализированным подразделением Высшей политехнической школы [Ecole Polytecnique] и кадры INSEE часто являются выпускниками ENSAE). Их профессиональное образование включает теорию опросов, первые опыты практического ярименения которой
[217]
Схема статистической цепочки
с | ---------------------- | 1. Вопросник | ||
2. Поле / Выборка | ||||
т А Т И С т и | Интервьюер | — | 3. Отбор респондентов | |
4. Постановка вопросов | ||||
Респондент | 5. Интерпретация ответов | |||
6. Ответы | ||||
7. Запись ответов | ||||
8. Номенклатуры | ||||
Кодировщик | 9. Кодировка | |||
Оператор ввода | 10. Ввод информации | |||
Программист-обработчик | 11. Чистка и корректировка данных | |||
— | 12. Работа с выборочными данными | |||
к | — | 13. Статистические таблицы | ||
----- | ------------------ | — | ||
14. Анализ информации | ||||
Публикация | 15. Распространение (огранич.) | |||
Средства | 16. Реинтерпретация результатов | |||
массовой | ||||
информации | 17. Распространение (широкое) | |||
«Публика» | 18. Получение информации | |||
19. Использование результатов |
были обращены на контроль над промышленным производством. В соответствии с этой промышленной схемой, стандартизация должна обеспечивать однородность — а значит,сопоставимость, требование статистической обработки собранной
[218]
информации в форме таблиц и т. д.; стандартизация направлена, следовательно, на рационализацию коммуникации и сокращение источников недоразумений. Если, как при каждой передаче информации, происходит ее потеря (операция кодирования, при которой сводятся в единые категории различные ответы или ситуации, предполагает обеднение слишком богатой исходной информации), то эта потеря систематизируется и организуется в зависимости от предварительно определенных потребностей (номенклатура должна быть достаточно ограниченной, чтобы обеспечить анализ, который хотят осуществить, но нежелательно, чтобы она была слишком узкой). Разделение труда и применение средств автоматизации (используются ли они агентами или машинами) отвечают не только императивам производительности, но сами должны способствовать гомогенизации, и при ее посредстве — качеству продукта, ограничивая индивидуальную инициативу.
Но «послание», обрабатываемое по этой технологической цепи, не есть материальный продукт, способный противопоставить сопротивление материала труду по его обработке. Поэтому сама длина цепи, т. е. последовательные этапы воспроизведения, объектом которых является это послание, и использование средств автоматизации становятся фактором деформации и возникновения недоразумений, и «прогресс», ожидаемый от автоматизации, оказывается негативным. Таков пример развития техники конструирования профессиональной мобильности через год, после исследования занятости, осуществленного INSEE: в отношении уже опрошенных в предыдущем году респондентов (входящих в необновляемую выборку) первоначальный метод предписывал коди-ровщицам соотноситься с вопросниками предыду
[219]
щего года для того, чтобы отыскивать там необходимую информацию и кодировать одновременно ситуации, объявленные в первый и второй раз. Затем сравнение двух ситуаций стало осуществляться непосредственно программным способом: вопросники физически больше не сличались, и кодирование мобильности представляло собой результат механического перекрещивания закодированных категорий — независимым способом, по обеим датам, что казалось не только более быстрым, но также более надежным и рациональным. Профессиональная мобильность совершила в этом случае впечатляющий скачок, который в конечном итоге привел к возвращению через несколько лет к первоначальному методу, фактически опирающемуся на взвешенный подход к людскому суждению о «реальности» изменения (в случае следующих друг за другом различных сообщений, или таких, которые содержали двусмысленности, что и приводило к различным кодировкам). Такое решение было продиктовано и тем, что та же самая анкета производит также иное измерение социальной мобильности относительно респондентов, вновь введенных в выборку, чья ситуация годичной давности становится предметом ретроспективного вопроса (в соответствии с обычной процедурой опросов о мобильности). Этот вопрос всегда ощутимо проигрывает в важности тому, который ставится при применении последовательных по времени вопросников, даже проанализированных в соответствии с первым методом (Laulhe, 1981; Seys, 1981). Схема статистической цепочки, которая была предложена выше и которую нет возможности детально прокомментировать, имеет относительно общий вид. Она приводится с целью составить единое целое из особых случаев, которые мы смогли осветить в этой главе. Можно оыло бы усложнить ее, материализовав, например, раз-
[220]
нообразные виды контроля, объектом которого может быть каждый из агентов, или введя в нее возможные отклонения, как в случае с интервьюером, который, сочтя ответ неподходящим, переформулирует вопрос или попросит уточнений и объяснений перед тем, как воспроизвести измененный ответ (или же вдруг видоизменяет начальный ответ в соответствии с вновь собранной информацией). И наоборот, все указанные фазы не всегда доверяются различным агентам и могут объединяться, например, когда респондент должен сам заполнять вопросник (без интервьюера), или интервьюер должен непосредственно кодировать полученные ответы, или кодировщик должен производить машинную обработку и т. д. Для упражнения можно материализовать варианты схемы, соответствующей отдельным исследованиям, конструирование которых будет проанализировано далее. Но эта схема также подлежит продолжению: вверх — введением социальных «рамок» (таких как запросы «политиков» и интеллектуалов, формулирующих «потребности» исследования, которые статистик должен обеспечить) и вниз — посредством последующих воздействий статистического объекта на эти социальные «рамки» и на некоторые «участки» цепочки, так как статистическая цепочки не ограничивается пределами статистической институции и имеет тенденцию функционировать по спирали.
Приведем пример, иллюстрирующий последствия распространения терминологии статистического кода респондентов: статистическая категория «средние кадры» — это «изобретение» кода социально-профессиональных категорий в 1954 г. — до такой степени вошла в разговорный язык, что многие респонденты спонтанно употребляют это выражение, отвечая на вопрос об их профессии. В этом случае в статистической цепи происходит короткое замыкание, потому что таким образом респондент детерминирует кодирование, тогда как нет никакой возможности проконтро-
[221]
лировать, что использование им термина соответствует определениям справочника (что, возможно, способствовало устранению этого термина, ставшего слишком двусмысленным, в справочнике 1982 г. «Профессии и социально-профессиональные категории»).
Заключение: Социологическое отношение к социальному миру
Процедуры статистической регистрации, как и всякая форма знания, неотделимы от разрозненных точек зрения, составляющих объекты, на которые они направлены, что не означает, будто статистические отношения лишены тем самым всякого значения. Но это значение никогда не является прямо «данным», оно проходит через анализ многочисленных операций конструирования, продукт которых есть статистические данные. Таким образом, то, что свойственно, в частности, такой официальной статистике, как статистика преступности или правонарушений, отражающей деятельность учреждений по социальному воздействию на «феномен», должно быть обобщено для использования всех статистических источников как «изготовленного продукта».
«Социолог получает свой предмет в конце сложного процесса отбора и обработки. Непосредственные характеристики, доступные его наблюдению, представляют собой частичную селекцию среди совокупности возможных характеристик (чаще всего определение пригодных к использованию переменных навязывается институцией), а также результат применяемых институцией "критериев отбора" и неясной этимологии, во имя которой она рассматривает и объясняет случай. Можно ли ана-
[222]
лизировать изготовленный продукт как сырье? Не рискуем ли мы придать правонарушителям в качестве врожденных и подлинных качеств те свойства, которым они обязаны истории своего происхождения?» (Chamboredon, 1971, р. 375). Отметим, что этот текст, если он также применим к статистическим данным о правонарушениях, в действительности в более общем виде направлен на сам «феномен» правонарушений, такой, каким социолог может его видеть предстающим из иных, нежели статистические данные, документальных источников или средств наблюдения (как досье соответствующих институций или наблюдение практики их агентов). Не только «статистические данные о правонарушениях» являются объектом, предварительно сконструированным полицейской и юридической институцией, но также и сами «правонарушения». Собственно статистическое конструирование категории есть лишь особый аспект (одновременно следствие и средство) ее конструирования в качестве социальной категории. Мы не можем, следовательно, упрекать статистиков за использование лишь одного из возможных определений категории, не учитывая факта, что речь идет об определении, даваемом институцией, которая «производит» не только официальные «данные» о правонарушениях, но сами правонарушения. Социолог не выполнял бы своей работы, если бы он анализировал как «естественную» реальность то, что является конструктом, «изготовленным продуктом». Но этот изготовленный продукт — не просто вуаль, которую достаточно снять, чтобы открыть социальную реальность: существуют социальные воздействия, он сам является социальной реальностью, которая как таковая подлежит анализу. Вот почему анализ статистического конструкта может пролить свет на нечто гораздо большее, чем только статистическая институция. То, что мы сумели показать в отношении статистических категорий и их социологического применения, есть в конечном итоге, лишь единичная иллюстрация специфики социологической точки зрения и конструирования
[223]
объекта в различных исследовательских контекстах. Социолог всегда помещен в ситуацию анализа реальности, которая ему предъявляет, в более или менее разработанных формах, представление о самой себе. Он обязан от нее дистанцироваться, но одновременно быть способным отдавать себе в этом отчет.
Мнение институций о самих себе, выражаемое действием или высказыванием их агентов или, научно перефразируя, их «экспертов», «политиков» или статистиков, всегда — это одновременно и препятствие и точка опоры, соперничающее мнение и составная часть анализируемого объекта. При чтении этой работы может, вероятно, возникнуть чувство, что социология — это эпопея, герои которой преодолевают преграды, громоздящиеся на их пути (очевидность переживаемых ситуаций и институций, готовая проблематика социальных проблем, отточенные анкеты об общественном мнении и о поведении), лишь для того, чтобы вновь столкнуться с этими преградами, ставшими еще более крутыми. Нужно уточнить, что они являются препятствием лишь тогда, когда берутся непосредственно как инструменты знания, и становятся подмогой, когда они объективируются как предметы познания: «социолог» (мифический персонаж, который связывает воедино попытки), чтобы увидеть свои очки, нуждается лишь в том, чтобы их снять.
Вероятно, статистическое производство составляет предмет социологического изучения столь же интересный, как, например, наука или производственные отношения. Если это не так, то лишь потому, что история отношений социологии со статистикой полна недоразумений.
Оппозиция сторонников и противников количественных методов, как и прочие «эпистомологические пары» той же природы, имеет результатом сокрытие того, что нужно было привести в соответствие, чтобы противопоставить. Постоянно возобновляющийся спор между «ко<