Хосе Ортега-и-Гассет «Восстание масс»
1) Как автор определяет «массу»?
Толпа - понятие количественное и видимое. Выражая ее в терминах социологии, мы приходим к понятию социальной массы. Всякое общество - это динамическое единство двух факторов, меньшинств и массы. Меньшинства - это личности или группы личностей особого, специального достоинства. Масса - это множество людей без особых достоинств. Это совсем не то же самое, что рабочие, пролетариат. Масса - это средний, заурядный человек. Таким образом, то, что раньше воспринималось как количество, теперь предстает перед нами как качество; оно становится общим социальным признаком человека без индивидуальности, ничем не отличающегося от других, безличного «общего типа».
2) Что стало доступным массам в начале ХХ века?
Явление, которое нам предстоит исследовать, имеет две стороны, два аспекта:
1) массы выполняют сейчас те самые общественные функции, которые раньше были предоставлены исключительно избранным меньшинствам;
2) и в то же время массы перестали быть послушными этим самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними, не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их.
Рассмотрим первый аспект. Я хочу сказать, что сейчас массам доступны удовольствия и предметы, созданные отборными группами (меньшинствами) и ранее предоставленные только этим группам. Массы усвоили вкусы и привычки, раньше считавшиеся изысканными, ибо они были достоянием немногих. Вот типичный пример: в 820 г. во всем Париже не было и десяти ванных комнат в частных домах (см. Мемуары графини де-Буань), Теперь массы спокойно пользуются тем, что было раньше доступно лишь богатым, и не только в области материальной, но, что гораздо важнее, в области правовой и социальной. В XVIII веке некоторые группы меньшинств открыли, что каждый человек уже в силу рождения обладает основными политическими правами, так называемыми «правами человека и гражданина», и что, строго говоря, кроме этих, общих прав, других нет. Все остальные права, основанные на особых дарованиях, подверглись осуждению, как привилегии. Сперва это было лишь теорией, мнением немногих; затем «немногие» стали применять идею на практике, внушать ее, настаивать на ней. Однако весь XIX век массы, все больше воодушевляясь этим идеалом, не ощущали его как права, не пользовались им и не старались его утвердить; под демократическим правлением люди по-прежнему жили как при старом режиме. «Народ», - как тогда говорилось, - знал, что наделен властью, но этому не верил. Теперь эта идея превратилась в реальность - не только в законодательстве, очерчивающем извне общественную жизнь, но и в сердце каждого человека, любого, пусть даже реакционного, т.е. даже того, кто бранит учреждения, которые закрепили за ним его права. Мне кажется, тот, кто не осознал этого странного нравственного положения, не может понять ничего, что сейчас происходит в мире. Суверенитет любого индивида, человека как такового, вышел из стадии отвлеченной правовой идеи или идеала и укоренился в сознании заурядных людей. Заметьте: когда то, что было идеалом, становится действительностью, оно неизбежно теряет ореол. Ореол и магический блеск, манящие человека, исчезают. Равенство прав - благородная идея демократии - выродилось на практике в удовлетворение аппетитов и подсознательных вожделений.
У равноправия был один смысл - вырвать человеческие души из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство и независимость. Разве не к тому стремились, чтобы средний человек почувствовал себя господином, хозяином своей жизни? И вот это исполнилось. Почему же сейчас жалуются все те, кто тридцать лет назад был либералом, демократом, прогрессистом? Разве, подобно детям, они хотели чего-то, не считаясь с последствиями? Если вы хотите, чтобы средний, заурядный человек превратился в господина, нечего удивляться, что он распоясался, что он требует развлечений, что он решительно заявляет свою волю, что он отказывается кому-либо помогать или служить, никого не хочет слушаться, что он полон забот о себе самом, своих развлечениях, своей одежде - ведь все это присуще психологии господина. Теперь мы видим все это в заурядном человеке, в массе.
Мы видим, что жизнь заурядного человека построена по той самой программе, которая раньше была характерна лишь для господствующих меньшинств. Сегодня заурядный человек занимает ту арену, на которой во все эпохи разыгрывалась история человечества; человек этот для истории - то же, что уровень моря для географии. Если средний уровень нынешней жизни достиг высоты, которая ранее была доступна только аристократии, это значит, что уровень жизни поднялся. После долгой подземной подготовки он поднялся внезапно, одним скачком, за одно поколение. Человеческая жизнь в целом поднялась. Сегодняшний солдат, можно сказать, - почти офицер; наша армия сплошь состоит из офицеров. Посмотрите, с какой энергией, решительностью, непринужденностью каждый шагает по жизни, хватает все, что успеет, и добивается своего.
И благо, и зло современности и ближайшего будущего - в этом повышении исторического уровня.
Однако сделаем оговорку, о которой раньше не подумали: то, что сегодняшний стандарт жизни соответствует былому стандарту привилегированных меньшинств, - новинка для Европы; для Америки это привычно, это входит в ее сущность. Возьмем для примера идею равенства перед законом. Психологическое ощущение «господина своей судьбы», равного всем остальным, которое в Европе было знакомо только привилегированным группам, в Америке уже с XVIII века (т.е., практически говоря, всегда) было совершенно естественным. И еще одно совпадение, еще ' более разительное: когда новая психология заурядного человека зародилась в Европе, когда уровень жизни стал возрастать, весь стиль европейской! жизни, во всех ее проявлениях, начал меняться, и появилась фраза: «Европа американизируется». Те, кто говорил это, не придавали своим словам большого значения, они думали, что идет несущественное изменение обычаев и манер; и, обманутые внешними признаками, приписывали все изменения влиянию Америки на Европу. Этим они, по моему мнению, упрощали и снижали проблему, которая несравненно глубже, сложнее и чревата неожиданностями.
Вежливость велит мне сказать нашим заокеанским братьям. что Европа и впрямь американизируется, и это - влияние Америки на Европу. Но я не могу так сказать. Истина вступает в спор с вежливостью и побеждает. Европа по «американизировалась», не испытывала большого влияния Америки. Быть может, эти процессы начинаются как раз сейчас, но их не было в прошлом, и не они вызвали нынешнее положение. Существует масса вздорных идей, смущающих и сбивающих с толку и американцев, и европейцев. Триумф масс и последующий блистательный подъем жизненного уровня произошли в Европе в силу внутренних причин, в результате двух столетий массового просвещения, прогресса и экономического подъема. Но вышло так, что результаты европейского процесса совпадают е наиболее яркими чертами американской жизни; и это сходство типичных черт заурядного человека в Европе и в Америке привело к тому, что европеец впервые смог понять американскую жизнь, которая до этого была- для него загадкой и тайной. Таким образом, дело не во влиянии (это было бы даже несколько странным), а в более неожиданном явлении - нивелировке, выравнивании. Для европейцев всегда было непонятно и неприятно, что стандарт жизни в Америке выше, чем в Европе. Это ощущали, но не анализировали, и отсюда родилась идея, охотно принимаемая на веру и никогда не оспариваемая, что будущее принадлежит Америке. Вполне понятно, что такая идея, широко распространенная и глубоко укорененная, не могла родиться из ничего, без причины. Причиной же было то, что в Америке разница между уровнем жизни масс и уровнем жизни избранных меньшинств гораздо меньше, чём в Европе. История, как и сельское хозяйство, черпает свое богатство в долинах, а не на горных вершинах; ее питает средний слой общества, а не выдающиеся личности.
Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки; происходит выравнивание богатств, прав, культуры, классов, полов. Происходит и выравнивание континентов. Так как средний уровень жизни в Европе был ниже, от этой нивелировки она может только выиграть. С этой точки зрения, восстание масс означает огромный рост жизненных возможностей, т.е. обратное тому, что мы слышим так часто о «закате Европы». Это выражение топорно, дай вообще неясно, что, собственно, имеется в виду - государства Европы, культура или то, что глубже и бесконечно важнее остального, - жизненная сила? О государствах и о культуре Европы мы скажем позже (хотя, быть может, достаточно и этого); что же до истощения жизненной силы, нужно сразу разъяснить, что тут - грубая ошибка. Быть может, если я исправлю ее сейчас же, мои утверждения покажутся более убедительными или менее неправдоподобными; так вот: теперь средний итальянец, испанец или немец менее разнятся в жизненной силе от янки или аргентинца, чем тридцать лет назад. Этого американцы не должны забывать.
3) К каким последствиям приводит равноправие?
Это исследование - попытка поставить диагноз нашей эпохе, нашей современной жизни. Мы изложили первую часть диагноза, которую можно резюмировать так: как запас возможностей, наша эпоха великолепна, изобильна, превосходит все известное нам в истории. Но именно благодаря своему размаху она опрокинула все заставы - принципы, нормы и идеалы, установленные традицией. Наша жизнь - более живая, напряженная, насыщенная, чем все предыдущие, и тем самым более проблематичная. Она не может ориентироваться на прошлое, она должна создать себе собственную судьбу.
Теперь мы должны дополнить наш диагноз. Наша жизнь - это прежде всего то, чем мы можем стать, т.е. полная, потенциальная жизнь; в то же время она - выбор между возможностями, т.е. решение в пользу того, Что мы выбираем и осуществляем на деле. Обстоятельства и решение - вот два основных элемента, из которых слагается жизнь. Обстоятельства, иначе говоря, возможности - это данная нам часть нашей жизни, независимая от нас; это то, что мы называем нашим миром. Жизнь не выбирает себе мира; она протекает в мире уже установленном, незаменяемом. Наш мир - это элемент фатальной необходимости в нашей жизни. Но эта фатальность не механична, не абсолютна. Мы не выброшены в мир, как пуля из ружья, которая летит по точно предначертанной траектории. Совсем наоборот - выбрасывая нас в этот мир, судьба дает нам на выбор несколько траекторий и тем заставляет нас выбирать одну из них. Поразительное условие нашей жизни! Сама судьба принуждает нас к свободе, к свободному выбору и решению, чем нам стать в этом мире. Каждую минуту она заставляет нас принимать решения. Даже когда в полном отчаянии мы говорим: «Будь, что будет!» - даже и тут мы принимаем решение*.
4) Опишите человека массы. Каковы его основные черты?
Поэтому отметим две основные черты в психологической диаграмме человека массы: безудержный рост жизненных вожделений, а тем самым личности, и принципиальную неблагодарность ко всему, что позволило так хорошо жить. Обе эти черты характерны для хорошо нам знакомой психологии избалованных детей. Мы можем воспользоваться ею как прицелом, чтобы рассмотреть души современных масс. Новый народ, наследник долгого развития общества, богатого идеями и усилиями, избалован окружающим миром. Баловать - значит исполнять все желания, приучить к мысли, что все позволено, что нет никаких запретов и никаких обязанностей. Тот, с кем так обращались, не знает границ. Не испытывая никакого нажима, никаких толчков и столкновений, он привыкает ни с кем не считаться, а главное - никого не признает старшим или высшим. Признание превосходства мог бы вызвать в нем лишь тот, кто заставил бы его отказаться от капризов, укротил бы его, принудил смириться. Тогда он усвоил бы основное правило дисциплины: «Здесь кончается моя воля, начинается тюля другого, более сильного. Видимо, на свете я не один, и этот сильнее меня». В былые времена рядовому человеку приходилось ежедневно получать такие уроки элементарной мудрости, так как мир был организован грубо и примитивно, катастрофы были обычны, не было ни изобилия, ни прочности, ни безопасности. Сегодняшние массы живут в изобилии и безопасности; все к их услугам, никаких усилий не надо, подобно тому как солнце само поднимается над горизонтом без нашей помощи. Не надо благодарить других за воздух, которым ты дышишь, воздуха никто не делал, он просто есть. «Так положено», ведь он всегда налицо. Избалованные массы настолько наивны, что считают всю нашу материальную и социальную организацию, предоставленную в их пользование наподобие воздуха, такой же естественной, как воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как природа.
5) Что изменилось в заурядном человеке в начале ХХ века?
XIX век был по существу революционным, не потому, что он строил баррикады - это деталь, а потому, что он поставил заурядного человека, т.е. огромные социальные массы, в совершенно новые жизненные условия, радикально противоположные прежним. Он перевернул все их бытие. Революция заключается не столько в восстании против старого порядка, сколько в установлении нового, обратного прежнему. Поэтому не будет преувеличением сказать, что человек, порожденный XIX веком, по своему общественному положению - человек совершенно новый, отличный от всех прежних. Человек XVIII века, конечно, отличался от своего предка XVI века; но все они схожи, однотипны, даже тождественны по сравнению с новым человеком. Для «простых людей» всех этих веков «жизнь» означала прежде всего ограничения, обязанности, зависимость, одним словом - гнет. Можно сказать и «угнетение», понимая под этим не только правовое и социальное, но и «космическое». Его всегда хватало до последнего века, когда начался безграничный расцвет «научной техники» как в физике, так и в управлении. По сравнению с сегодняшним днем старый мир даже богатым и сильным предлагал лишь скудость, затруднения и опасности*.
Мир, окружающий нового человека с самого рождения, ни в чем его не стесняет, ни к чему не принуждает, не ставит никаких запретов, никаких «вето»; наоборот, он сам будит в нем вожделения, которые, теоретически, могут расти бесконечно. Оказывается, - это очень важно, - что мир XIX - начала XX века не только располагает изобилием и совершенством, но и внушает нам полиную уверенность в том, что завтра он будет еще богаче, еще обильнее, еще совершеннее, как если бы он обладал неиссякаемой силой развития. Сегодня (несмотря на некоторые трещины в оптимизме) почти никто не сомневается, что через пять лет автомобили будут еще лучше, еще дешевле. В это верят, как в то, что завтра снова взойдет солнце. Сравнение совершенно точно: заурядный человек, видя вокруг себя технически и социально совершенный мир, верит, что его произвела таким сама природа; ему никогда не приходит в голову, что все это создано личными усилиями гениальных людей. Еще меньше он подозревает о том, что без дальнейших усилий этих людей великолепное здание рассыплется в самое короткое время.
6) Опишите человека элиты. Каковы его основные черты?
Человек массы никогда не признает над собой чужого авторитета, пока обстоятельства его не принудят. Поскольку обстоятельства не принуждают, этот упорный человек, верный своей натуре, не ищет постороннего авторитета и чувствует себя полным хозяином положения. Наоборот, человек элиты, т.е. человек выдающийся, всегда чувствует внутреннюю потребность обращаться вверх, к авторитету или принципу, которому он свободно и добровольно служит. Напомним, что в начале этой книги мы так установили различие между человеком элиты и человеком массы: первый предъявляет к себе строгие требования; второй - всегда доволен собой, более того, восхищен*. Вопреки обычному мнению, именно человек элиты, а вовсе не человек массы, проводит жизнь в служении. Жизнь не имеет для него интереса, если он не может посвятить ее чему-то высшему. Его служение - не внешнее принуждение, не гнет, а внутренняя потребность. Когда возможность служения исчезает, он ощущает беспокойство, ищет нового задания, более трудного, более сурового и ответственного. Это жизнь, подчиненная самодисциплине, - достойная, благородная жизнь. Отличительная черта благородства - не права, не привилегии, а обязанности, требования к самому себе. Noblesse oblige. «Жить в свое удовольствие - удел плебея; благородный стремится к порядку и закону» (Гете). Дворянские привилегии по происхождению были не пожалованиями, не милостями, а завоеваниями. Их признавали, ибо данное лицо всегда могло собственной силой отстоять их от покушений. Частные права или привилегии - не косная собственность, но результат усилий владельца. И наоборот, общие права, например «права человека и гражданина», бесплатны, это щедрый дар судьбы, который каждый получает без усилий. Поэтому я сказал бы, что личные права требуют личной поддержки, а безличные могут существовать и без нее.
7) Почему массы постоянно используют насилие?
Сейчас у заурядного человека есть самые определенные идеи обо всем, что в мире происходит и должно произойти. Поэтому он перестал слушать других. К чему слушать, если он и так уже все знает? Теперь уже нечего слушать, теперь надо самому судить, постановлять, решать. Нет такого вопроса общественной жизни, в который он не вмешался бы, навязывая свои мнения, - он, слепой ч глухой.
«Но, - скажут мне, - что тут плохого? Разве это не свидетельствует об огромном прогрессе? Ведь это значит, что массы стали культурными?» Ничего подобного! Идеи заурядного человека -не настоящие идеи, они не свидетельствуют о культуре. Кто хочет иметь идеи, должен прежде всего стремиться к истине и усвоить правила игры, ею предписываемые. Не может быть речи об идеях и мнениях там, где нет общепризнанной высшей инстанции, которая бы ими ведала, нет системы норм, к которым можно было бы в споре апеллировать. Эти нормы - основа нашей культуры. Речь не о том, какие они; я лишь утверждаю, что там, где норм пет, там нет и культуры. Нет культуры там, где нет начал гражданской законности и не к кому апеллировать. Нет культуры там, где в решении споров игнорируются основные принципы разума. Нет культуры там, где экономические отношения не подчинены регулирующему аппарату, к которому можно обратиться. Нет культуры там, где в эстетических диспутах всякое оправдание для произведения искусства объявляется излишним.
Когда все эти нормы, принципы и инстанции исчезают, исчезает и сама культура и настает варварство в точном значении этого слова. Не будем себя обманывать - новое варварство появляется сейчас в Европе, и породило его растущее восстание масс. Путешественник, прибывающий в варварскую страну, знает, что там уже не действуют правила и принципы, на которые он привык полагаться дома. У варвара нет норм в нашем понимании.
Степень культуры измеряется степенью развития норм. Где они мало развиты, там жизнь направляется только в общих чертах, где они развиты подробно, там они проникают во все детали и во все области жизни.
8) Как человек массы относится к экспериментальным наукам (физика, химия и др.)?
Вот, например, наблюдение, которое не позволяет обольщаться убедительностью доводов для человека массы: разве не глупо, что в наше время простой, заурядный человек не преклоняется сам, без внушений со стороны, перед физикой, химией, биологией? Посмотрите на положение науки: в то время, как прочие отрасли культуры - политика, искусство, социальные нормы, даже мораль - явно стали сомнительными, одна область все больше, все убедительней для массы проявляет изумительную, бесспорную силу -науки эмпирические. Каждый день они дают что-то новое, и рядовой человек может этим пользоваться. Каждый день появляются медикаменты, прививки, приборы и т.д. Каждому ясно, что если научная энергия и вдохновение не ослабеют, если число фабрик и лабораторий увеличится, то и жизнь автоматически улучшится, богатство, удобства, благополучие удвоятся или утроятся. Можно ли представить себе более могучую и убедительную пропаганду науки? Почему же массы не выказывают никакого интереса и симпатии, не хотят давать деньги на поощрение и развитие наук? Наоборот, послевоенное время поставило ученого в положение парии - не философов, а именно физиков, химиков, биологов. Философия не нуждается в покровительстве, внимании и симпатиях масс. Она свято хранит свою совершенную бесполезность, чем и освобождает себя от необходимости считаться с человеком массы, она знает, что по своей природе проблематична и весело принимает свою свободную судьбу, как птица Божия, не требуя ни от кого заботы, не напрашиваясь и не защищаясь. Если кому-нибудь она случайно поможет, она радуется просто из человеколюбия. По это не ее цель, она к этому не стремится, этого не ищет. Да и как бы она могла претендовать, чтобы ее принимали всерьез, если она сама начинает с сомнения в своем существовании, если она живот лишь постольку, поскольку сама с собой борется, сама себя отрицает? Оставим же философию в покое, это особая статья.
Но экспериментальные науки нуждаются в массе так же, как и масса нуждается в них - иначе грозит гибель. Наша планета уже не может прокормить сегодняшнее население без помощи физики и химии.
9) Почему автор считает, что у Европы нет перспектив?
Поэтому большевизм и фашизм - две новые политические попытки, возникшие в Европе и на ее окраинах, представляют собою два ярких примера существенного регресса - не столько по содержанию их теорий, которые сами по себе, конечно, содержат часть истины (где на свете нет крупицы истины), сколько по антиисторизму, анахронизму, с которыми они к этой истине относятся. Эти движения, типичные для человека массы, управляются, как всегда, людьми посредственными, несовременными, с короткой памятью, без исторического чутья, которые с самого начала ведут себя так, словно уже стали прошлым, влились в первобытную фауну. Вопрос не в том, быть или не быть коммунистом и большевиком. Я не обсуждаю веры, я просто не понимаю, считаю анахронизмом, что коммунист 1917 года производит революцию, тождественную тем, какие уже бывали, ни в малой мере не улучшая их, не исправляя ошибок. Поэтому все происходящее в России не представляет исторического интереса: что-что, но это не переход к новой жизни. Наоборот, это монотонное повторение прошлого, трафарет, революционный шаблон, и до такой степени, что нет ни одного шаблонного изречения о революциях, которое не нашло бы печального подтверждения: «Революция пожирает собственных детей», «Революцию начинают умеренные, продолжают крайние, завершает реставрация» и т.д. К этим почтенным изречениям можно было бы присоединить еще несколько менее популярных, хотя и столь же вероятных, например: революция длится не более 5 лет - творческого периода одного поколения.
У Европы нет перспектив, если только судьба ее не попадет в руки людей подлинно современных, проникнутых ощущением истории, сознанием уровня и задач нашей эпохи в отвергающих всякое подобие архаизма и примитивизма. Нам нужно знать подлинную, целостную Историю, чтобы не провалиться в прошлое, а найти выход на него.
10) Какой вред обществу приносит самодовольство?
Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего авторитета, никого не слушается, но допускает критики своих мнений и ни с кем не считается. Внутреннее ощущение своей силы побуждает его всегда выказывать превосходство, он ведет себя так, словно он и ему подобные - одни на свете, а поэтому (3) он лезет во все, навязывая свое пошлое мнение, не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть - следуя принципу «прямого действия».
Этот перечень типичных черт и напомнил нам о некоторых недочеловеческих типах, таких, как избалованный ребенок и мятежный дикарь, то есть варвар. (Нормальный дикарь, наоборот, крайне послушен внешнему авторитету - религии, табу, социальным традициям, обычаям). Не удивляйтесь, что я так браню это существо. Моя книга - первый вызов триумфатору нашего века и предупреждение о том, что в Европе найдутся люди, готовые решительно сопротивляться его попыткам тирании. Сейчас это лишь стычка на аванпостах. Атака на главном фронте последует скоро, быть может, очень скоро и совсем в иной форме. Она произойдет так, что человек массы не сможет предупредить ее; он будет видеть ее, не подозревая, что это и есть главный удар.
Существо, которое сейчас встречается везде и всюду проявляет свое внутреннее варварство, и впрямь баловень человеческой истории. Это наследник, который ведет себя именно и только как наследник. В нашем случае наследство - цивилизация со всеми ее благами: изобилием, удобствами, безопасностью и т.д. Как мы видели, только в условия нашей легкой, удобной и безопасной жизни и мог возникнуть такой тип, с такими чертами, с таким характером. Он одно из уродливых порождений роскоши, когда та влияет на человеческую натуру. Мы обычно думаем - и ошибаемся, - что жизнь в изобилии лучше, полнее и выше, чем жизнь в борьбе с нуждой. Но это неверно - в силу серьезных причин, излагать которые здесь не место. Сейчас достаточно напомнить неизменно повторяющуюся трагедию каждой наследственной аристократии. Аристократ наследует, то есть получает готовыми, условия жизни, которых он не создавал, то есть такие, которые не находятся в органической связи с его личностью, с его жизнью он видит, что с колыбели, без всяких личных заслуг, обладает богатством и привилегиями. Сам он ничем с ними не связан, он их не создавал. Они обрамляли другое лицо, его предка, а ему приходится жить «наследником», носить убор другого лиц?.. К чему это приводит? Какой жизнью будет жить наследник - своей собственной или своего высокого предка? Ни той, ни Другою. Ему суждено представлять другое лицо, то есть не быть ни самим собой, ни другим. Его жизнь неизбежно утрачивает подлинность и превращается в пустую фикцию, стимуляцию чужого бытия. Избыток средств, которыми он призван управлять, не позволяет ему осуществить подлинное, личное призвание, он калечит свою жизнь. Каждая жизнь - это борьба за то, чтобы стать самим собой. Препятствия, на которые мы при этой борьбе натыкаемся, и пробуждают, развивают нашу активность и наши способности. Если бы наше тело ничего не весило, мы не могли бы ходить. Если бы воздух не давил на нас, мы ощущали бы свое тело как что-то пустое, губчатое, призрачное. Так и наследственный аристократ - недостаток усилий и напряжения расслабляет всю его личность. Результатом этого и становится тот особый идиотизм старых дворянских родов, который не имеет подобий. Внутренний трагический механизм, неумолимо влекущий наследственную аристократию к безнадежному вырождению, в сущности, никогда еще не был описан.
А «человек самодовольный» знает, что определенных вещей не может быть, и тем не менее - вернее, именно поэтому - ведет себя так, словно уверен в обратном. Так фашист ополчается против политической свободы именно потому, что он знает: подавить ее надолго невозможно, она неотъемлема от самой сущности европейской жизни и вернется, как только это будет нужно, в час серьезного кризиса. Все, что делает человек массы, он делает не совсем всерьез, «шутя». Все, что он делает, он делает неискренне, «не навсегда», как балованный сынок. Поспешность, с которой он при каждом случае принимает трагическую, роковую позу, разоблачает его- Он играет в трагедию именно потому, что не верит в реальность подлинной трагедии, которая действительно разыгрывается на сцене цивилизованного мира.
11) Что Ортега-и-Гассет понимал под «варварством специализации»? К чему приводит «варварство специализации»?
В чьих руках сегодня общественная сила? Кто накладывает на нашу эпоху печать своего духа? Без сомнения, буржуазия. Кто среди этой буржуазии представляется избранной, ведущей группой, сегодняшней аристократией? Без сомнения - специалисты: инженеры, врачи, учителя и т.д. Кто внутри этой группы представляет ее достойнее, полнее всех? Без сомнения, ученый, человек науки. Если бы обитатель иной планеты появился в Европе и, чтобы составить о ней понятие, стал разыскивать наиболее достойного представителя, то Европа - в расчете на благоприятный отзыв - непременно указала бы ему на своих людей науки. Гостя, конечно, интересовали бы не исключительные личности, но общий тип «ученого», высший в европейском обществе.
И вот оказывается, что сегодняшний ученый - прототип человека массы. Не случайно, не в силу индивидуальных недостатков, по потому, что сама наука - корень нашей цивилизации - автоматически превращает его в первобытного человека, в современного варвара.
Это уже не ново, отмечено много раз, но, лишь введенный в общую схему нашего исследования, факт получает полный смысл, и угрожающее значение его выступает с очевидной ясностью.
Экспериментальная наука появляется в конце XVI века с Галилеем; в конце XVII века Ньютон дает ей основные установки, и в середине XVIII она начинает развиваться. Развитие любого явления существенно отличается от самой основы его, оно подчинено иным условиям. Так, на пример, основные начала «физики» (собирательное имя экспериментальных наук) требуют объединяющего усилия, синтеза; это и было делом Ньютона и его современников. Но развитие физики поставило и задачу обратного характера. Чтобы двигать науку вперед, люди науки должны специализироваться люди науки, но не сама наука. Наука не специальность, если бы она ею была, она тем самым не была бы истинной. Даже эмпирическая наука, взятая в целом, перестает быть истинной, как только она оторвана от математики, от логики, от философии. Но исследовательская работа неизбежно требует специализации.
Было бы очень интересно и много полезнее, чем кажется на первый взгляд, написать историю физических и биологических наук, показав как росла специализация в работе исследователя. Такая история показала бы, как ученые от поколения к поколению все больше ограничивают себя, как поле их духовной деятельности все суживается. Но главный вывод был бы не в этом, а в обратной стороне этого факта в том, что ученые от поколения к поколению - в силу того, что они все более ограничивают круг своей деятельности, - постепенно теряют связь с остальными областями науки, не могут охватить мир как целое, т.е. утрачивают то, что единственно заслуживает имени европейской науки, культуры, цивилизации.
Специализация наук начинается как раз в ту эпоху, которая назвала цивилизованного человека «энциклопедическим». XIX век начал свою историю под водительством людей, которые жили еще как энциклопедисты, хотя их творческая работа носила уже печать специализации. В следующем поколении центр тяжести перемещается: специализация в каждом ученом оттесняет общую культуру на задний план. Около 890 г., когда третье поколение взяло на себя духовное водительство в Европе, мы видим уже новый тип ученого, беспримерный в истории. Это - человек, который из всего, что необходимо знать, знаком лишь с одной из наук, да и из той он знает лишь малую часть, в которой непосредственно работает. Он даже считает достоинством отсутствие интереса ко всему, что лежит за пределами его узкой специальности, и называет «дилетантством» всякий интерес к широкому знанию.
Этому типу ученого действительно удалось на своем узком секторе сделать новые открытия и продвинуть свою науку -которую он сам едва знает, - а попутно послужить и всей совокупности знаний, которую он сознательно игнорирует. Как же это стало возможным? Как это возможно сейчас? Мы стоим здесь перед парадоксальным, невероятным и в то же время неоспоримым фактом: экспериментальные науки развились главным образом благодаря работе людей посредственных, даже более чем посредственных. Иначе говоря, современная наука, корень и символ нашей цивилизации, впустила в свои недра человека заурядного и позволила ему работать с видимым успехом. Причина этого - в том факте, который является одновременно и огромным достижением, и грозной опасностью для новой науки и для всей цивилизации, направляемой и представляемой наукой; а именно -в механизации.