Векторы и механизм социетальной трансформации

Б.А. Грушин

Борис Андреевич Грушин (род. в 1929 г.) — известный российский социолог, доктор философских наук (1966), профессор (1970), член-корреспондент Российской академии образования (1990), ведущий специалист по проблемам общественного мнения и массового со­знания; провел свыше 700 исследований. Сыграл выдающуюся роль в восстановлении социологии как самостоятельной науки в СССР и ее развитии в современной России.

Окончил философский факультет МГУ (1952) и там же аспи­рантуру по кафедре логики (1955). Будучи редактором газеты «Комсомольская правда» по отделу пропаганды, Б.А. Грушин в 1960 г. создал в редакции газеты первый в истории страны Институт общественного мнения (ИОМ «КП»), который выполнил несколь­ко серий всесоюзных опросов (1960—1967), получивших широкий общественный резонанс. Консультант по проблемам социологии в редакции международного журнала «Проблемы мира и социализ­ма» (1962—1965, 1977-1981). Зав. сектором Института философии АН СССР (1966—1968), где завершил работу над монографией «Мне­ния о мире и мир мнений» (1967).

Б.А. Грушин активно участвовал в создании Института конкрет­ных социальных исследований АН СССР, где стал руководителем от­дела, а затем и Центра изучения общественного мнения (1969— 1972). В ИКСИ выполнил ряд исследований, наиболее значимым из них

стал генеральный проект «Общественное мнение» (1967—1974); результаты проекта отражены в коллективной монографии «Массо­вая информация в советском промышленном городе» под общ. ред. Б.А. Грушина и ЛА. Оникова (1980) и многих других публикациях.

Зав. лаборатории Центрального экономико-математического института АН СССР (1974— 1977), ВНИИ системных исследований АН СССР (1981—1983). Один из организаторов и руководителей Всесоюзного центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) (1988—1990), создатель и руководитель независимой Службы изуче­ния общественного мнения VP (VoxPopuli) (1989—1999). Зав. секто­ром, главный научный сотрудник Института философии (с 1990). С 1999 г. Б.А. Грушин реализует индивидуальный аналитический проект «Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина»; результаты опубликованы в двух книгах (2001, 2003), завершается подготовка еще двух книг.

Исследования общественного мнения задуманы и осуществле­ны БАТрушиным как научно-гражданские акции, основанные на концептуальном анализе социокультурных процессов, совершав­шихся в СССР и происходящих ныне в России. Это демонстрирует, в частности, его статья «Смена цивилизаций?» (1991), написанная накануне распада СССР. Ниже эта статья помещена с авторизован­ными сокращениями.

А.З., Н.Л.

СМЕНА ЦИВИЛИЗАЦИЙ?*

Принято считать, что проблема зарождения, развития и смены цивилизаций — проблема прежде всего эмпирическая, поскольку речь тут должна идти в первую очередь об историческом, историко-куль­турном, этнографическом, антропологическом описании и анализе конкретных форм жизни гигантских общностей людей, именуемых нациями, народами, обществами. Во многом, по-видимому, так оно и есть. Однако, с другой стороны, нетрудно показать, что в рассма­триваемой проблеме всегда немало места и для собственно фило­софского, социологического разговора. Ведь в процессе смены, гибели одной и возникновения другой цивилизации меняются не только

* Цит. по: Грушин Б. Смена цивилизаций?// Свободная мысль. 1991. № 18. Ци­тируемый текст иллюстрирует сложность проблемы, рассматриваемой в разделе 7 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

конкретные формы жизни эмпирически наблюдаемых субъектов, но и скрытые от глаз наблюдателя социальные структуры, стало быть, сами эти субъекты, а также различные типы связей между ними. А это — уже сфера приложения сил социальной философии, социологии, хотя, к огромному сожалению, наши социологи до сих пор крайне мало интересовались подобными сюжетами.

Лично я занялся ими примерно три года назад в ходе напряжен­ных попыток ответить на вопрос: почему на протяжении всех лет перестройки любые, без какого-либо исключения, общественно-политические силы, участвующие в процессе на стороне реформ (будь то сторонники «железной руки» или демократы, «толпа» или «власть»), оказываются неизменно обреченными на неуспех? По­чему им не удается реализовать, провести в жизнь ни один, в том числе «самый прогрессивный» закон, ни одну, в том числе «самую умную» программу, включая наделавшую столько шума Программу «500 дней»?

Если говорить предельно кратко, главный корень всех соверша­емых реформаторами ошибок, всех их неудач — вопиющее несоот­ветствие предлагаемых ими стратегий поведения действительным характеристикам той социальной материи, которая называлась советским обществом. И в этом, по моему глубокому убеждению, все дело. Базирующиеся, мягко говоря, на неадекватных, а в дей­ствительности (очень часто) на грубо ошибочных представлениях о реалиях, эти стратегии уже по самому своему определению обречены на провал. Они постоянно и решительно отторгаются обществом то как абсолютно чуждые, непонятные ему, то как хотя и привлекатель­ные, заманчивые, но совершенно непосильные для исполнения...

За пять лет о перестройке в стране написаны горы не только статей, но и книг. Однако лишь в самом мизерном их количестве мы можем найти действительный ответ на вопрос, что же, собствен­но, случилось с советским обществом в апреле 85-го, — я имею в виду тот самый единственный удовлетворительный ответ, который дает возможность полностью понимать происходящее в обществе сегодня, не впадая ни в притупляющую бдительность эйфорию по поводу микроскопических шагов вперед, ни в чреватую опасными «телодвижениями» панику по поводу очередных сокрушительных поражений, откатов назад.

Между тем суть дела тогда заключалась в том, что общество, претенциозно связавшее себя с новой («высшей»!) в истории чело­вечества — так называемой социалистической — цивилизацией, к этому времени полностью исчерпало себя как определенный тип чело­веческого общежития, проиграв большинству иных цивилизаций по

таким важнейшим показателям, как эффективность производства, уровень народного благосостояния, степень свободы личности, и тем самым обнаружив перед лицом всего мира свою всестороннюю историческую несостоятельность.

Будучи всей своей жизнью, всей своей судьбой органически связанным с партией коммунистов, М.С. Горбачев, естественно, не мог не настаивать на верности социалистическим идеям и пла­нам строительства «нового общества», предложенного Лениным. Однако, с другой стороны, нельзя не видеть, что действительный, фактический смысл начатых Горбачевым процессов заключается отнюдь не в «перестройке» или «капитальном ремонте» здания, по­строенного «вождем всех народов» на этих идеях и по этим планам (поскольку оно оказалось абсолютно непригодным для сколько-нибудь нормального человеческого жилья), но как раз в завершении его полного — до основания! — разрушения ...

До недавнего времени я имел весьма смутное представление о том, как происходят землетрясения. В октябре же 1989 года во время пребывания в США я мог по телевидению воочию увидеть много­численные сцены калифорнийской катастрофы. И тогда впервые понял, что происходящее в последние пять лет в нашей стране принципиально сродни устрашающему природному бедствию. Конечно же, это настоящее «социотрясение», когда под ногами у вас шаткая, ненадежная почва, когда вам на голову падают стены, стекла, крыши, а вокруг — огонь пожаров, крики пострадавших, не­сусветная суета спасающихся от беды или, наоборот, наживающихся на ней и — что особенно важно с точки зрения общей ориентации в обстановке — густой дым, плотная пыль, а то и сплошная тьма, не позволяющая разглядеть, кто есть кто — кто спасатель, а кто граби­тель, кто друг, а кто враг, откуда ждать помощи, а откуда беды...

Каким образом, вообще говоря, можно представить себе социо­логический анализ рассматриваемого процесса смены цивилизаций? Скорее всего, как ответ на три основных вопроса:

• что собой представляет «старая цивилизация» — общество, которое вступило в данный процесс?

• каковы основные особенности самого этого процесса (в том числе применительно к свойствам исследуемого общества)?

• что собой представляет «новая цивилизация», к которой движется данное общество, то есть каков принципиальный вектор начавшегося движения?...

Итак, что же собой представляет общество, которое еще вчера в общем восприятии было абсолютно ясным и незыблемым, рассчи-

танным на века и которое «вдруг» зашаталось, оказалось поставлен­ным под сомнение в своей социальной природе, начало расползаться в своем бытии и сознании «по всем швам»? В уже упоминавшейся литературе можно найти немало самых различных точек зрения на этот счет. У одних авторов оно по-прежнему «социалистическое», у других — «феодальное» и даже «рабовладельческое», у третьих — «ан­тидемократическое» или «фашистское» и т.д. В последнее время, однако, преимущественно благодаря усилиям молодых философов, социологов и политологов был точно сформулирован единственно верный, на мой взгляд, общий ответ на этот главный, основопо­лагающий вопрос: среди множества существенных определений советского общества безусловно центральным является то, что оно было прежде всего обществом тоталитарным...

С социологической точки зрения это означает, что данное общество было по преимуществу бессубъектным, а его структура (в силу этого) — достаточно аморфной, принципиально «усеченной» в сравнении с нормальной структурой любого типа «нормального» (не тоталитарного) общества.

Говоря о первой стороне дела, я имею в виду прежде всего сле­дующее:

• что ставящее своей главной, фундаментальной целью абсо­лютное, полное подчинение человека воле государства, а стало быть, полное же уничтожение в человеке всего человеческого, личностного, такое общество сводит на нет подавляющее большинство не только индивидуальных, но и совокупных (групповых, массовых) субъектов, нормально функциони­ровавших в обществе-предшественнике, превращая их лишь в объекты государственного управления, лишенные возмож­ности самостоятельно (свободно, по собственному разумению и желанию) действовать и мыслить, в неких агентов своей тотальной воли, многие из которых становятся затем и впрямь агентами государственной охранки;

• что все прежние — многочисленные и разнообразные — субъ­екты социального поведения и сознания замещаются в этом обществе по преимуществу одним-единственным субъектом, олицетворяющим структуры власти, многократно дифферен­цированные по вертикали и горизонтали...

Из сказанного, разумеется, не следует, что в обществе вовсе исчезают все прочие субъекты, в частности те, которые активно противостоят власти, расшатывая ее основание. Как показывает

история, такого не случается и в принципе не может произойти ни в одном тоталитарном государстве. Иначе каждое из них стало бы вечным...

Три года назад (после немалых сложностей с цензурой в целом ряде «перестроечных» изданий) в журнале «Новое время» мне уда­лось опубликовать статью «Ученый совет при Чингисхане?..», где применительно к сфере производства социального знания как раз рассматривался вопрос о субъектах, действующих в советском обще­стве. В статье утверждалось, что в СССР не было, нет и в принципе не может быть социальной науки в собственном смысле этого слова, пока во главе общества стоят «Чингисханы», то есть структуры вла­сти, которые уже «до» и без всякой науки сами знают, что хорошо, а что плохо, что истинно, а что ложно. Не испытывая ни малейшей нужды в подлинном, достоверном знании, они подменяют собствен­но субъектов науки разного рода квазисубъектами, как две капли воды похожими на настоящих, но тем не менее занятых не произ­водством истины, а принципиально иным делом — идеологическим обслуживанием интересов власти, апологетикой сущего. Будучи не в состоянии полностью упразднить истинную науку, перевести всех подлинных ученых, власть предержащие либо выталкивают их на периферию процесса производства знаний, напяливая на них кол­пак «чудаков-алхимиков», либо загоняют их в подполье, всячески ограничивая их деятельность и жестоко преследуя за «ересь»...

Говоря о второй из названных социальных характеристик тота­литарного общества — аморфности его структуры, — я хотел бы под­черкнуть в этом пункте самое главное: что, будучи представлена во множестве вполне осязаемых, «телесно оформленных» политических и социальных институтов, господствующая здесь власть вместе с тем незримо растворена во всей социальной ткани общества, пронизывает существо практически каждого (за самыми малыми исключениями) живущего в нем индивида и потому не представляет собой силы, от­личной от силы граждан общества. Последние в своей подавляющей части находятся здесь не вне власти (как это свойственно нормаль­ному гражданскому обществу), а, так сказать, внутри нее, являясь ее носителями, исполнителями и адептами...

Что это реально означает для общества с точки зрения функци­онирования его «усеченной» (малым числом элементов-субъектов) структуры? Очевидно, прежде всего то, что основная часть соци­альных отношений реализуется здесь не в виде более или менее определенных, законодательно оформленных взаимодействий между разного рода агентами социальной жизни, а, напротив, в виде не-

писаных, скрытых от глаз, содержащих в себе массу недомолвок и намеков и потому чрезвычайно вязких по своей консистенции свя­зей между субъектами и объектами. Власть в этих связях сплошь и рядом выступает абсолютно анонимно, скрываясь внутри каждого из контактирующих друг с другом действующих лиц и именно таким образом цементируя социум как единое целое.

Обе отмеченные характеристики, на мой взгляд, присущи не только советскому, но любому тоталитарному обществу. Однако в данном случае (в сталинском варианте) они отличаются ярко выра­женной спецификой, уходящей корнями в том числе в историческое прошлое нашего общества и заслуживающей глубокого осмысления в рамках анализа сути и перспектив начавшихся изменений.

Возникшее на гремучей замеси, с одной стороны, царской империи (с господствовавшими в ней феодальными, рабовладель­ческими и даже первобытнообщинными, родовыми отношениями), а с другой — казарменного коммунизма (с его, по словам К. Маркса, неестественной простотой бедного и не имеющего потребностей человека, простотой, повсюду отрицающей человеческую личность), советское общество полностью выпало из системы координат, в ко­торой реализуется пусть разная, но все же нормальная человеческая жизнь, сохранив лишь некоторое подобие такой жизни. Поэтому это не просто особое общество, это — действительно особая цивилиза­ция, никогда не имевшая и не имеющая аналогов на европейском и американском континентах...

Теперь о втором заданном мною вначале вопросе: каковы основ­ные особенности процесса смены цивилизаций, то есть перехода от описанного (тоталитарного) состояния общества к следующему, качественно новому (не тоталитарному) состоянию?

В общем виде ответ на него, по-видимому, уже должен быть достаточно ясен, коль скоро главная практическая (именно прак­тическая, а отнюдь не только теоретическая!) проблема такого трансцензуса заключается в зарождении, возникновении, образо­вании — из «ничего»? из «пепла»? из чудом сохранившихся живых homo sapiens? — самых различных субъектов. Индивидуальных, групповых и массовых; действующих во всех без исключения сферах и на всех без исключения уровнях социальной жизни; прогрессив­ных и реакционных, «полезных» и «вредных» для общества; любых, но непременно свойственных собственно гражданскому обществу. Причем не просто в их зарождении, возникновении, образовании, но и распространении «вширь» и «вглубь», в их превращении в жиз­нестойкие, стабильные субъекты социального сознания и поведения,

могущие образовать в своей совокупности нормальную социальную структуру общества и обеспечить его свободное (базирующееся на развитии человеческой личности) функционирование...

В действительности страна вступила в процесс не просто эко­номических или политических, но именно исторических преобразо­ваний. И дело тут отнюдь не в одной терминологии. Ведь подобное определение оборачивается для практики множеством весьма се­рьезных последствий.

Первое и, пожалуй, самое главное из них то, что это — процесс глубинный, совпадающий с преобразованием самой социальной ма­терии, из которой соткано общество, — ее основного человеческого материала и, стало быть, затрагивающий все фундаментальные осно­вания социума, включая складывавшуюся веками базовую мораль и психологию народа...

Следующая важнейшая характеристика рассматриваемого процесса, прямо вытекающая из первой, — та, что он, по определе­нию, связан с возникновением бесчисленных социальных и иных (экономических, этнических, политических, психологических) на­пряжений, разного рода столкновений и конфликтов (в том числе с использованием военной силы и многочисленными человеческими жертвами) и, стало быть, является процессом чрезвычайно болезненным, мучительным для всех участвующих в нем действующих лиц...

Европа, рвавшая с нечеловеческой, античеловеческой цивили­зацией много веков тому назад и, к слову сказать, делавшая это на протяжении нескольких столетий, впервые открыла миру эту истину, сформулировав устами одного из величайших своих политических философов такие непреложные формулы цивилизационных изме­нений, как «homo homini lupus est» и «bellum omnium contra omnes» («человек человеку волк» и «война всех против всех»)...

Отсюда еще одна (последняя по перечислению, но отнюдь не по значению) характеристика рассматриваемого процесса — та, что это процесс длительный, рассчитанный не на 500 и даже не на 5000 дней, а на гораздо более длительные сроки, целые десятилетия...

Что же касается последнего сформулированного мною во­проса — относительно основного направления, главного вектора на­чавшихся в стране изменений, то он, на мой взгляд, не имеет пока однозначного ответа. Сказать сейчас, что случится с нашим обще­ством завтра и тем более послезавтра, через одно-два десятилетия, в нынешних условиях в принципе невозможно: столь различны по своей направленности устремления и интересы многочисленных действующих лиц и столь неясны пока их актуальные и потенци-

альные возможности, их способность или, напротив, неспособность одержать верх в развернувшейся бескомпромиссной борьбе.

В руководимой мною независимой Службе изучения обществен­ного мнения VP (Vox Populi) мы постоянно проводим зондирование массового сознания по этому поводу. Из опроса в опрос респонден­там предлагается сделать один и тот же исторический выбор — между «восстановлением идеалов и ценностей социализма, сложившихся за годы советской власти и заметно пошатнувшихся в последнее время», «построением нового — гуманного, демократического социализма, свободного от искажений и деформаций сталинизма и застоя» и «полным отказом от идей и ценностей социализма, ориентацией на иные (в том числе западные) пути развития». И пока распределение ответов на данный вопрос (при всей его условности) стабильно таково, что оно не позволяет нам вывести какую-нибудь общую, сколь-нибудь надежную равнодействующую всех фиксируемых в обществе движений...

Точно так же лишь в терминах теории вероятности следует оценивать ныне и возможность достижения любых, более конкрет­ных, целей, раскрывающих смысл указанной формулы, типа: «от государственной собственности — к приватизации», «от централи­зованной экономики — к рынку», «от казарменного коллективиз­ма—к свободе личности»; «от господства произвола и насилия — к правовому государству», «от единства — к плюрализму», «от дикта­туры — к демократии», «от иждивенчества — к инициативе» и т.д. И это вполне естественно, поскольку практически каждой из таких целей в нынешнем советском обществе противостоит некая иная, альтернативная цель, выражающая потребности и интересы других действующих лиц, участвующих в процессе.

Какие из всех этих целей на самом деле будут достигнуты, ре­ализованы, а какие так и останутся лишь «на бумаге» — покажет будущее.

А.Г. Здравомыслов

Сведения об А. Г. Здравомыслове даны в настоящей Хрестома­тии перед его текстом в разделе 4 (подраздел 4.5). Ниже приведен, с сокращениями, раздел главы 1 из его книги «Социология россий­ского кризиса» (1999), который дает представление об основных теоретических концепциях российских социологов, возникших непосредственно в процессе осмысления самого кризиса.

Н.Л.

ТЕОРИИ КРИЗИСА В РОССИЙСКОЙ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ

ЛИТЕРАТУРЕ*

<...> Сложившаяся во времена брежневского политического режима система исчерпала внутренние стимулы развития: она пода­вляла любые проявления заинтересованности и личной инициативы и поощряла серость, однообразие, слепое повиновение властям... Немалую роль в формировании самодовольного сознания играли и институты государственного надзора, не терпевшие отклонений от заданных стандартов и любых проявлений свободомыслия. Такое сознание не было и не могло стать источником перемен социеталь-ного характера. Поэтому развитие российского кризиса происходило как движение «сверху вниз», как реформирование, исходящее от властных структур и персонажей.

Вторая характеристика российского кризиса состоит в том, что вновь возникшее состояние воспринимается значительной частью общества как «худшее» в сравнении с тем, что было. Перемены, за­данные сверху в середине 80-х годов, получили массовую поддержку в силу того, что с ними связывались надежды на «лучшее» прежде всего в области преодоления бюрократизма и развития демократизации как внутри правящей партии, так и в обществе в целом. Реальное развитие событий далеко опередило надежды в этой области. Но дело в том, что при этом не произошло улучшения материального поло­жения большинства: вопреки замыслам инициаторов перестройки высвобождение политической энергии и инициативы не сказалось на экономической эффективности производства...

Последующие экономические реформы...проводились в интере­сах активного меньшинства. Разумеется, при этом артикулировались «интересы народа» и «интересы общества». Однако главным ре­зультатом экономического и политического реформирования стала стремительная социальная дифференциация общества, породившая новое состояние российского кризиса.

Третья черта кризиса — неясность перспектив, связанных с на­деждами на «лучшее будущее». На какое-то время «лучшее будущее» как бы гарантировалось кампанией по приватизации государствен­ных предприятий. Но наделе эта кампания оказалась массовой ми­стификацией населения страны и средством изгнания государства

* Цит. по: Здравомыслов А.Г. Современный российский кризис: характеристика и истоки // Здравомыслов А.Г. Социология российского кризиса. М., 1999. С. 7-35. Цитируемый текст иллюстрирует сложность проблем, рассматриваемых в разделе 7 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

из сферы экономики¹. Частный интерес, пробудившийся в ходе этой кампании, стимулировал лишь торгово-денежное обращение и создание российской экономической элиты. Реальному же сек­тору производства, в котором занято подавляющее большинство квалифицированных рабочих и специалистов, был нанесен весьма чувствительный удар...

Наконец, четвертая особенность российского кризиса — воз­никновение все новых «тупиковых ситуаций», каждая из которых может рассматриваться как фаза развития самого кризиса. По сути дела, тупиковые ситуации возникают в результате обмена достаточ­но мощными «ударами», наносимыми друг другу «политическими игроками».

Рассмотрим теперь три концепции причин кризиса, предложен­ные в российской социологической литературе в 90-е гг:

А) Кризис как проявление отчужденного бытия (Н. И. Лапин, 1994).

...Главный вопрос, который ставится Н.И. Лапиным в его теории российского кризиса, состоит в следующем: почему прекратилось нормальное саморазвитие социума? Ответ на этот вопрос носит впол­не определенный, но вместе с тем достаточно общий характер: «само­развитие социума прекратилось благодаря тотальному отчуждению». Это отчуждение следует понимать как «определенный тип социокуль­турной связи между индивидами, которая вышла из-под их контроля истала самостоятельной, господствующей над ними силой»². Иными словами, речь идет огосподстве «превращенных форм сознания», оказавшихся свойственными раннесоциалистическому обществу: «восприняв вульгарные представления о социализме, тотально-поли­тическая система (выделено мною. —А.З.) провела огромную работу по усечению исторической многомерности человека и адаптации его к собственной одномерности. Необычайно разросшись, она сплющила социальную структуру, раздавила гражданское общество и подчинила экономику критериям политической целесообразности, превратив боль­шую часть материального производства в самопожирание богатейших природных и трудовых ресурсов страны»³.

¹ См.: Медведев Р. Капитализм в России? М., 1998. С. 170-191 ²Лапин Н.И. Кризисный социум. Наше общество в трех измерениях. М., 1994. С. 63. Впервые эта позиция излагалась автором в статье: Лапин Н.И. Тотальное отчуждение и общий кризис раннего социализма // Вестник АН СССР. 1990. № 5. — Прим. сост.

³ Там же. С. 71.

В этом последнем рассуждении важно отметить факт возник­новения субъекта,порождающего отчуждение человека от социума исам патологический социокультурный кризис. В качестве такого субъекта выступает «тотально-политическая система»!

Как нам представляется, здесь произошло некоторое отступле­ние от принятой логики рассуждения. Ведь исходная задача теорети­ческого анализа состоит в том, чтобы объяснить факт возникновения тотально-политической системы в обществе, декларировавшем себя в качестве социалистического. Вместо этого автор объясняет отчуждение и кризис с помощью тотально-политической системы (т.е. системы политического тоталитаризма).

Далее автор конкретизирует изложенную выше общую теорию патологического кризиса и разрабатывает на ее основе своего рода теорию среднего уровня, позволяющую перейти к анализу данных эмпирических исследований.

Решая первую задачу, он выделяет на основе «анализа истори­ческого опыта СССР» семь уровней отчуждения, последовательно возникавших, наслаивающихся друга на друга и, наконец, зам­кнувшихся в тотальный комплекс. Исходным стало отчуждение по­давляющего большинства населения от участия в управлении страной, от власти,которое осуществилось благодаря уничтожению частной собственности на основные средства производства*. Стержнем этого отчуждения стала «номенклатура», которая рассматривается автором не как иерархическая пирамида, а как корпоративно организованная социальная общность с жесткими правилами игры....

Социокультурный кризис, по мнению Лапина, охватил все основ­ные сферы социального бытия советского общества: экономическую, политическую, структурно-производственную, собственно социаль­ную, духовно-нравственную, трудовую, этническую, экологическую. Следовательно, само общество изменилось до неузнаваемости. Более того, принятые в нем оценки превратились в собственную противо­положность.

Более или менее завершенная конструкция российского кризи­са, предложенная автором, оставляет в стороне некоторые важные вопросы. Прежде всего: был ли советский период истории формоймодернизации российского общества? Как повлияла индустриали­зация российской экономики на социальную структуру общества? Каковы были способы социализации огромных масс сельского населения в урбанизированной среде, и в чем состояла мотивация

⁴ Там же. С. 64-65.

освоения новых промышленных профессий у людей, так или иначе вовлеченных в процессы социальной мобильности? Категория то­тального отчуждения не дает ответа на эти вопросы. Социологиче­ский анализ этих процессов⁵ показал...наличие активной и вместе с тем глубоко противоречивой мотивации участия во всех этих процессах, несомненное модернизационное содержание кампании по ликвидации безграмотности в отсталой деревенской стране или кампании, направленной на изменение положения женщины в обществе. Нельзя сбросить со счетов и победу советского оружия, т.е. советского солдата в Великой Отечественной войне, опиравшуюся на вполне «сознательную» поддержку народа, обладавшего весьма высоким культурным потенциалом...

Б) Системный кризис общества (Т.И. Заславская, 1993).

В 1993 г. к теме кризиса советской системы обращается Т.И. За­славская. Отправным пунктом ее рассуждений оказывается вопрос об отношении к труду... Разрыв между образом идеального работни­ка и реальным отсутствием заинтересованности в труде объяснялся теперь несколько иначе, чем 10 лет тому назад. В новой ситуации стало возможным утверждать следующее: «Условием успешного функционирования экономики советского общества было мало­образованное неквалифицированное социально неразвитое и по­литически пассивное население. Но работники этого типа были не способны к творческому труду, личности же инновационного типа в тоталитарном обществе не приживались и гибли, что за­медляло научно-технический прогресс. Вместе с тем социальное и техническое развитие общества способствовало росту образования и культуры, создавая тем самым противоречие между содержанием экономических отношений и социальным качеством их субъектов. В конечном счете углубление этого противоречия привело к упадку всех сфер общественной жизни — от экономики до нравственности. Многообразие возникших проблем свидетельствовало о системном характере кризиса»⁶.

...Приведенная оценка ситуации показывает неоднозначность и разнонаправленность социальных процессов. Ясно, что передовые отрасли промышленного производства — например, авиационная

⁵ См., напр.: Кабо О.Е. Очерки рабочего быта 1930.; Козлова Н.Н. Горизонты по­
вседневности советской эпохи. Голоса из хора. М., 1996; см. наст. изд. — Сост.

⁶ Заславская Т.И. Российское общество на социальном изломе: взгляд изнутри.
М., 1997. С. 191-192.

промышленность, космос, электроэнергетика, отрасли оборонной промышленности — требовали и обеспечивались достаточно обра­зованным контингентом работников соответствующих предприятий. И в то же время даже в этих отраслях производства применялась огромная масса неквалифицированного труда. Поэтому во многих отношениях предшествующая оценка десятилетней давности была более точной: незаинтересованность основной массы работников объяснялась прежде всего организацией экономики, ее социальными факторами, непродуманной политикой в области распределения и стимулирования труда, неумением и нежеланием государства вы­делить решающие направления технического прогресса и создать на этих направлениях ощутимые преимущества. Реальная политика в этой области диктовалась в гораздо большей степени заботой об уравнительности всех и вся, включая примерное равенство в усло­виях оплаты труда между академиком и уборщицей.

Что касается политики в области образования, то она ориен­тировалась на задачи, опережающие потребности производства. В результате сформировался значительный слой образованных людей, не находивших применения своим знаниям и способностям. Создание этого слоя, включенного в какой-то степени в рыночные отношения в системе государственного социализма, стало пред­посылкой политики перестройки⁷. Но оно не стимулировало раз­витие производства и технический прогресс. В рамках этого слоя накапливался значительный потенциал социального недовольства и неудовлетворенности.

Т.И. Заславская справедливо отмечает, что «представления инициаторов перестройки о целях предстоящей трансформации общества не были четкими и однозначными»⁸. Главный ориентир руководство увидело в общей демократизации социальной системы. Оно исходило из того, что ключ к развитию экономики лежит не

⁷ «Интеллигенция, принадлежность к которой определяется уровнем образова­
ния, привела к возникновению того слоя, который, я полагаю, должен быть охарак­
теризован как приобретательский класс». (Lane D. The Rise and Fall of State Socialism:
Industrial Society and the Socialist State. Cambridge: Polity press, 1966. P. 154.) Анализируя
социальную структуру позднего советского общества, этот автор полагает, что в своем
основании она имела два принципа — принцип государственной собственности,
порождавший бюрократию, и принцип рыночных отношений, порождавший «приоб­
ретательский класс» (acquisition (Erwerbsklasse) class), состоявший из интеллигенции
и профессионалов. Этот класс был заинтересован в развитии рынка, поскольку он
надеялся на повышение жизненных шансов в результате более выгодных условий
функционирования интеллектуального капитала. См. там же. С. 165—167.

⁸ Заславская Т.И. Ук. соч. С. 192.

столько в ней самой, сколько в политической, правовой и социаль­ной сферах. Именно этим объяснялась смена лозунгов «ускорения» на «перестройку». По мнению Т.И. Заславской, необходимы были три условия, обеспечивающие успех избранного политического курса: 1) сильная политическая власть, имеющая четкую цель и конкретную программу действий; 2) готовность большей части общества следовать этой цели; 3) наличие «критической массы» инновационных личностей.

На первых этапах перестройки эти условия имели место, но к концу 90-х годов они как бы растворились⁹.

Решающим моментом стал... раскол политической элиты, неумелые действия по созданию социальной базы перестройки, консервативное сопротивление принятому политическому курсу в практике работы аппарата и всей государственно-партийной ма­шины, несогласованность политики центра с местными органами власти. Вскоре последовал и раскол в самом Политбюро и Секре­тариате ЦК КПСС, которые не сумели выработать новые формы политического руководства страной, соответствующие новой поли­тике. Т.И. Заславская отмечает вместе с тем, что важным фактором ослабления власти стало «нарастающее стремление республик к политическому суверенитету и экономической независимости»¹⁰.

Однако ей, как, впрочем, и другим авторитетным российским социологам, не удалось проанализировать развитие политического конфликта между Центром и Российской Федерацией, персони­фицированным в отношениях М. Горбачева и Б. Ельцина в конце 90-го — начале 91г., которые и стали спусковым крючком кризиса, за которым последовал распад СССР.

В) «Высокий критериальный кризис» (Ю.А. Левада, 1997)

Несколько иной подход к рассмотрению кризиса, в сравнении с двумя предшествующими авторами, предлагает Ю.А. Левада¹¹... Одну из главных задач социологического анализа на современном этапе он видит в выявлении социальных типов переходного периода, которые и выступают в качестве субъектов кризисного развития. Эти типы... не являются вечными продуктами неизменной советской (тотали-

⁹ Заславская Т.И. Ук. соч. С. 193.

¹⁰ Там же.

"Левада Ю.А. Социальные типы переходного периода: попытка характеристи­ки // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1997. № 2.

тарной) системы. Прежде всего, в силу того обстоятельства, что сама система не оставалась неизменной. Она неоднократно претерпевала преобразования... В первом приближении Ю.А. Левада выделяет четыре этапа истории российского общества: ... раннесоветский период, позднесоветский пе<