Горгий и горгианские фигуры

Третий уроженец Сицилии Горгий (485—380 гг. до н. э.)оказался самым прославленным учеником Эмпедокла. Ряд исследователей считает именно Горгия творцом греческой художественной прозы¹. Прибыв в Аттику в 427 г. до н.э. в качестве посла города Леонтины, терпяще­го притеснения от соседних Сиракуз, Горгий привел в восторг афинскую публику искусными антитезами и рифмованными созву­чиями слов. Так до Горгия в Афинах не говорил никто. В результа­те народное собрание отдало предпочтение этому политическому оратору только за умение красиво выражать свою мысль. В поста­новлении экклесии значилось: немедленно оказать леонтийцам во­енную помощь в борьбе против Сиракуз.

"Нововведение Горгия заключалось не в придумывании приемов (аллитераций, ассонансов, повторов, поэтических фигур, антитез и аналогий) — они были хорошо известны задолго до него — а в той организации словесной ткани, которой он достигал с их помощью. Противопоставление понятий и связанная с этим игра словами пре­вращалась у него в членение речи на симметричные отрезки с соз­нательно подобранной созвучной концовкой. Равновесие частей придавало речи в целом предельную ясность", — пишет Т.А. Миллер².

Спустя немного времени окрыленный успехом Горгий переселя­ется в Афины и открывает школу красноречия.

Как можно судить по диалогам Платона "Горгий" и "Федр", при­влекательность речей Горгия для современников заключалась в уме­нии использовать звуковую, музыкальную сторону речи. Именно Горгий впервые внимательно анализирует звуковую организацию словесных приемов, которые используются в заговорах, молитвах, в поэзии, и переносит их в свою речь. Он сам говорит об этом в од­ной из немногих сохранившихся до наших дней речей: "Заклинания, проникнутые божественной силой речи, и радость наводят и печаль отвращают, потому что мощь заклинания, соприкасаясь с человече­ской мыслью, чарует ее, убеждает и переиначивает средствами сво­его волшебства. Существуют же два способа волшебного чародей­ства: чарование духа и обман мысли"³.

Оба приема — "чарование духа" и "обман мысли" — представляют собой воплощение в реальность основного постулата софистического релятивизма, что вызывает бурную реакцию Платона, обрушившегося на безнравственность и неискренность риторического учения. Не вла­дея знанием об истинном и ложном (ибо софист, по Протагору, скло­няется к принятию кардинально противоположных мнений, каждое из которых имеет равное право на существование), оратор идет на поводу у публики, потакая ее заблуждениям и тем самым принося народу не пользу, а вред. "Риторика не имеет даже права называться наукой, изучающей законы речи, так как форма речи не подчиняется никаким общим законам и определяется только конкретным содержанием речи; риторика есть всего лишь практическое знание, приобретаемое не изу­чением, а опытом. Этой ходячей риторике Платон противоставляет ис­тинное красноречие, основанное на подлинном знании и потому дос­тупное только философу. Познав сущность вещей, философ придет к правильному о них мнению, а познав природу человеческих душ, он правильно внушит свое мнение душам слушателей"⁴.

"Чарование мысли", по Платону, есть лишь средство усиления обмана, искусство шамана, "заклинанием своим зачаровывающего рассерженных"⁵. Различие взглядов становится очевидным даже на уровне терминов: если в софистике ключевое понятие было связано с лексическим рядом σοφος — σοφια (умение, опытность, ловкость), то у Платона на первый план выступил лексический ряд φιλοσοφος — φιλοσοφια (стремление достичь мудрости). Так с самого возникнове­ния красноречия начинается яростное противостояние риторики и философии, публицистики и науки, не завершенное и по сей день.

Тем не менее Горгий разрабатывает методику воздействия на слушателя. Не случайно именно в его школе было выработано оп­ределение:

Ρητορικη ΄εστιπειθους ‘δημιουργος΄ — риторика — мастер убеждения⁶.

Горгий вводит ряд средств, с помощью которых оратор "ведет за со­бой" душу слушателя и услаждает ее (ψυχαγωγια). Античная традиция приписывает Горгию изобретение словесных фигур (греч. σκ’ηματα, лат. figurae), известных у нас под названием горгианских фигур.Собст­венно у Горгия их было три: антитеза’αντιθεσις) — сочетание членов фразы, находящихся между собой в отношении противоположности (напр. "приятно лесть начинается и горько она кончается"); равночленность— исоколон ‘ισοκωλον — симметрия слогов) — уравнивание ме­жду собой синтаксических членений предложения (см. пример 1 и 3); созвучие окончаний— "гомойотелевтон" ‘ομοιοτελευτον — обычное украшение антитезы ("Была ли она силой похищена, или речами улеще­на, или любовью охвачена?")⁷.

Все последующие приемы ораторского искусства включались в перечень фигур, а позднее требовали уже специальной и разветв­ленной классификации.

Платон с пристрастием описывает самоуверенность Горгия, рас­считывавшего на магическую силу красноречия, преподаваемого в его школе. В диалоге "Горгий" герой так говорит о могуществе ора­тора, руководящего толпой: "Если бы в какой угодно город прибыл оратор и врач и если бы в Народном собрании или в любом ином собрании зашел спор, кого из двоих выбрать врачом, то на врача никто бы и смотреть не стал, а выбрали бы того, кто владеет сло­вом... потому, что не существует предмета, о котором оратор не сказал бы убедительнее перед толпою, чем любой из знатоков сво­его дела. Вот какова сила искусства и его возможности... Оратор способен выступить против любого противника и по любому поводу так, что убедит толпу скорее всякого другого; короче говоря, он достигнет всего, чего ни пожелает..."⁸ Такая смелость первых со­фистов опиралась на избранный ими способ рассуждения. Т.А. Миллер определяет его как "соотнесение" — единичного, отдельного, с об­щим, целым, а также предметов друг с другом, их противопоставле­ние и соположение. Эти мыслительные операции сами по себе, ра­зумеется, не были новшеством, однако, превращенные в рабочий метод, они легли в основу того специфического описания реально­сти, которое выявляет в предметах сопоставимые (соотносимые) друг с другом грани (мы называем это схематизацией) и которое позволило Аристотелю создать учение о силлогизмах (логических связях) и применить классификацию по родам и видам, а писателям — разработать достаточно жесткий трафарет изображения действи­тельности"⁹ Уже с первых шагов античная риторика отличалась продуманной связностью всех частей от больших до мельчайших, системной рациональностью, столь характерной для всей греко-римской культуры¹⁰.

По свидетельству Филострата¹¹, Горгий вызывал восторг вовсе не как судебный или политический оратор, а как мастер торжествен­ного красноречия (позднее Аристотель назвал этот тип эпидейктическим / Arist., Rhetor., I, III, 2/). Именно Горгию принадлежали поразившие слушателей Олимпийская речь на празднествах в Пифийском храме и надгробное слово в память афинян, павших на войне (обе речи не сохранились). "Вырабатывался специфический новый тип красноречия, предназначенный не для споров и тяжб, а для прославления и уничижения, не для доказательства или опро­вержения фактов, а для их оценивания"¹². Эти речи способствовали не столько выражению симпатий или лести к тому или иному поли­тическому деятелю, но посвящались пропаганде определенной идео­логии или образа жизни.

Главным поприщем, на котором совершенствовал себя мастер парадного красноречия, было умение хвалить. От софистов V в. до н.э. в нескончаемую даль последующих веков тянется нить изо­щренных опытов этого искусства, охватывающего все многообразие предметов от самых ординарных (похвала горшкам, мышам, камеш­кам — ученик Горгия Поликрат) до самых престижных (похвала го­роду, правителю). Умение хвалить предполагало три вещи: умение придать словесной ткани эффектное благозвучие (как хвалить); умение найти в объекте ценность, заслуживающую похвалы (за что хвалить) и умение сделать предмет похвалы близким слушателю (для чего хвалить). Овладевая этим умением, риторы V—IV вв. до н.э. создали непререкаемую норму достоинств стиля и подняли нравст­венные ценности полиса на ту притягательную высоту, на которой они оставались еще многие столетия.

Похвала могла быть основной темой речи, и тогда речь называ­лась энкомием(букв. с греч. — во славу, с целью прославления; в литературе европейского классицизма энкомию соответствует жанр оды) — похвальным словом, а могла быть лишь частью более широ­кой темы, как, например, в эпитафиях(надгробных речах), кото­рые наряду с похвалой включали в себя также и сетования (плач), утешение и назидание. Приемы похвалы отрабатывались, кодифи­цировались, превращались в стереотипы и в таком виде усваивались другими жанрами — судебным красноречием, историографией, по­эзией. Дошедшие до нас сочинения Горгия "Похвала Елене" и "Оправдание Паламеда" как раз являются учебными образцами торжественного красноречия, ибо написаны на мифологический сюжет, и как утверждает сам Горгий в заключительных строках "Елены", есть лишь "игра ума" (πα’ιγνιον — букв. с греч. игрушка;в пер. С. Кондратьева: "Елене во славу, себе же в забаву").

Для своей "Похвалы" Горгий не случайно избирает тему, доста­точно распространенную в греческой культуре середины V в. до н.э. Его старшие современники Геродот (История, II, 115—120) и Еврипид в трагедии "Елена" старались оправдать гомерову виновницу Троянской войны, опираясь на версию Стесихора, согласно которой в Трое находилась лишь тень Елены Спартанской, в то время как верная жена Менелая ожидала мужа в Египте. В отличие от них Горгий не стал изменять мифологическую версию "жизнеописания" Елены, а дал ей новую оценку. Секрет оратора заключался в уме­нии перетолковывать факты и придавать им неожиданную окраску. "Он применил особый прием, который сводился к тому, что явления реальности распределялись по двум противоположным полюсам, и от того, насколько удавалось оратору подвести предмет под опреде­ленную категорию и соответственно поместить его на том или ином полюсе, зависела его оценка. В фокус внимания писателя попадали не изолированные объекты с их частными особенностями, а сразу два предмета, каждый из которых был наделен признаками, прямо противоположными признакам своего напарника. При таком способе изображения на первый план выступили не индивидуальные черты вещей, а то, чем предметы отличались друг от друга. Интерес при­влекала не вещь сама по себе, а то обстоятельство, что она иная, чем другая вещь, и "быть чьей-то противоположностью" делалось ее главной характеристикой, ее главной сущностью. Ни один из двух предметов в этой ситуации не мог быть показан без другого, по­скольку "противоположное" всегда противоположно чему-то и не существует без соотнесенного с ним антипода"¹³. В подтверждение ска­занного приведем несколько примеров из замечательного исследования Т.А. Миллер речи Горгия "Елена". «Во вступительной части, прежде чем перейти к главной теме, Горгий фиксирует логический принцип, положенный им в основу дальнейших рассуждений. Это принцип оппо­зиций, в силу которого объект рассматривается в сопряженности со своим антиподом. Оратор предлагает две схемы таких оппозиций: "космос" (украшение, слава) — "акосмия" (то, в чем отсутствует кос­мос) и "хрэ" (должное) — "гамартиа" (ошибочное), "аматиа" (необдуманное). Первая схема классифицирует (подводит под общую категорию) отдельные свойства (качества) разных сторон человеческой жизни от города-государства до тела или слова, вторая — способы их оценивания. Фраза, открывающая "Елену", звучит так:

Славою /космос/ служит городу смелость, телу — красота, духу — разумность, деянию — доблесть, речи — правдивость;

все обратное (энантиа) этому — лишь бесславие (акосмиа/ (1).

Созвучие слов, вынесенных в начало и конец фразы и отличаю­щихся друг от друга лишь отрицательным префиксом, делает про­зрачно ясной полярную противоположность понятий, а строго вы­держанная однотипность перечислений (параллелизм) подчеркивает смысловое единство признаков, входящих в общую категорию кос­мос (слава).<...>

В основной части вместо изложения фактов из жизни Елены Горгий предлагал слушателю взглянуть на нее с совершенно новой стороны. Поведение Елены не описывается в конкретных подробностях, а воспроизводится в виде моделей. Модели, намеченные Горгием, — это схемы взаимодействия Елены и тех вероятных (эйкос) причин, которые толкнули ее на отъезд в Трою...<...>

Приводимые причины включают в себя четыре рода факторов: ирра­циональный (изволение случая /тюхэ/, веление богов, неизбежности /ананкэ/ узаконение); физический (акт насилия); интеллектуальный (убеждение словом); эмоциональный (любовь) (6). Способ реабилитации героини прост и схематичен: устанавливается система зависимости меж­ду антиподами "сильный — слабый", и каждая из причин помещается в разряд "сильных", так что Елена автоматически должна занять место на противоположном полюсе, т.е. в числе слабых или неповинных жертв насилия. Изощренность ораторского красноречия проявляет себя в пол­ной мере в эффектном нагромождении все новых и новых примеров, ил­люстрирующих схему "сильный — слабый". Схема эта преподносится слушателю в сопряжении двойных антитез:

...От природы не слабый сильному препона,<...>
а сильное слабому власть и вождь.<...>
Сильное ведет, а слабое следом идет.<...>

В эту схему контрастных противопоставлений легче всего уклады­валось "иррациональное — человек", и Горгий, анализируя тут же пер­вую из указанных им причин, строил умозаключение, безапелляционно оправдывающее Елену: "Бог сильнее человека и мощью и мудростью, как и всем остальным: если богу или случаю мы вину должны припи­сать, то Елену свободной от бесчестия должны признать" (6). <...>

Игра контрастами, в которой изощрялся Горгий, могла произво­дить ошеломляющее впечатление, и с ее помощью можно было до­казывать вещи прямо противоположные, стоило лишь найти для ис­комого предмета новый ряд оппозиций»¹⁴. Не случайно Горгию при­писывали одно из наиболее релятивистских утверждений софисти­ки: "1) ничто не существует; 2) если есть нечто сущее, то оно непознаваемо; 3) если даже оно познаваемо, то оно не вырази­мо и не изъяснимо"¹⁵.Для того чтобы утверждать и обосновывать позитивные аспекты фактов, метод Горгия оказывался непригодным.

Эту особенность мастерства Горгия отметил еще Исократ, заметив­ший "небольшой изъян" в речи своего предшественника: "...ведь он ут­верждает, что составил похвальную речь Елене, а получилось так, что он произнес защитительную речь о ее поведении. Эти два типа речей строятся не по одной схеме и говорят не об одном и том же, а о прямо противоположном. Ведь защищать следует тех, кого обвиняют в пре­ступлениях, а восхвалять тех, кто выделяется чем-либо хорошим"¹⁶. Во времена Горгия типы красноречия, впоследствии классифицированные Аристотелем, еще существовали в неразрывном единстве, и, может быть, в силу этого знаменитый создатель горгианских фигур не вошел в классический "канон десяти ораторов".

Эксперимент Горгия был дополнен Фрасимахом¹⁷, который ввел по­нятие "период" — сложную синтаксическую конструкцию, придающую речи ясность, ритмичность, законченность. Позднее Аристотель дал та­кое определение периода: "Периодом я называю отрывок (λ’εξιν), имею­щий в себе самом свое начало и свой конец, и хорошо обозримую про­тяженность. Такой отрывок приятен и легок для усвоения; приятен, по­тому, что являет собой противоположность беспредельному, и слушате­лю кажется, что он все время получает нечто завершенное — ведь не­приятно ничего не видеть перед собой и не достигать никакой цели; ле­гок же он для усвоения потому, что хорошо запоминается, а это, в свою очередь потому, что построенный по периодам слог несет в себе число — то, что из всего сущего запоминается лучше всего. Потому и стихи все запоминают лучше, чем прозу: ведь стихотворная мера есть число. Нуж­но также, чтобы мысль (δι’ανοια) завершалась вместе с периодом"¹⁸.

"В софистической прозе период получил членение на отрезки (колоны), в которых естественное дробление речи на такты исполь­зовалось для смысловой дифференциации. Колонам придавалось ритмическое строение, они приобретали плавность стихотворной речи, не образуя, однако, в своей совокупности строгой метриче­ской системы стиха. Таким путем вырабатывался особый стиль ли­тературной аттической прозы... Софисты как никто другой чувство­вали эмоциональную силу искусно оформленной речи. Главным на­правлением их работы был стилистический эксперимент, проба раз­ных словесных возможностей в обработке одной и той же темы, опыт игры со словом безотносительно к предмету речи. Их лозун­гом стало "делать слабый довод сильным и сильный слабым"¹⁹.

¹ Там же. С. 229.
² Миллер Т. А. Аттическая проза V в. до н.э. // История всемирной лите­ратуры. Т. 1.С. 384.
³ Горгий. Елена, 10. Цит. в пер. С. Меликовой-Толстой по изд.: Античные тео­рии языка и стиля / Под общ. ред. О.М. Фрейденберг. М.; Л., 1936. С. 152.
⁴ Гаспаров М.Л. Цицерон и античная риторика. С. 11.
⁵ Платон. Федр, 267 CD.
⁶ Sext. Empir., Adv. rhet., 61. Платон устами Сократа мастерски развенчиваеет этот тезис в знаменитом диалоге "Горгий" (Платон. Горгий, 453—455 а).
⁷ Созвучия окончаний — гомеотелевты - сопрягали одинаковые по своей грамматической форме слова, расставляя их по концам синтаксических отрез­ков. Подобный способ выражения оценивался как черта приподнятого стиля, на­пример у Горгия: "Они воздвигли трофеи над врагами, Зевсу на украшение, себе же на прославление; они не были незнакомы ни с дарованной им от природы добле­стью, ни с дозволенной им от закона любовью, ни с бранным спором, ни с ясным миром, были благочестивы перед богами своей праведностью и почтительны перед родителями своей преданностью, справедливы перед согражданами своей скромно­стью и честны перед друзьями своей верностью..." (Пер. Ф.Ф. Зелинского). Впо­следствии людям хорошим эстетическим чутьем они казались чересчур торжествен­ными, навязчивыми, утомительными, но никто не находил их смешными. В "Поэтике ранневизантийской литературы" С.С.Аверинцев посвящает виртуозную по уровню филологического исследования главу сопоставлению рифмы, рожденной из духа "диалектики" в греческой риторической прозе, с принятой сегодня по­этической рифмой. (Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 233—249).
⁸ Платон. Горгий, 452 D — 459 Е.
⁹ Миллер Т.А. От поэзии к прозе. Риторическая проза Горгия и Исократа // Античная поэтика. М., 1991. С. 61—62.
¹⁰ См.: Гаспаров М.Л. Античная риторика как система // Античная поэтика. С. 7.
¹¹ См.: Памятники поздней античной научно-художественной литературы II—V вв.. М., 1964. С. 170, 171.
¹² Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 65.
¹³ Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 67.
¹⁴ Миллер Т.А. От поэзии к прозе. С. 69—72.
¹⁵ Маковельский А.О. Софисты. Вып.1. Баку, 1940.
¹⁶ Исократ. Елена, 14—15.
¹⁷ Фрасимах из Халкедона — софист-ритор, современник Горгия. Традиция приписывала ему сочинение "жалобных" концовок в речах (см.: Платон, Федр, 267 с.), так называемых ‘eλεοι,употребляемых для того, чтобы вызвать сочув­ствие и сострадание слушателей.
¹⁸ Аристотель. Риторика, III, IX, 3, 4; 1409 а—в.
¹⁹ История всемирной литературы. Т. 1. С. 384.