Н. Е. Тютчев. ИЗ НЕПЕЧАТНОГО

УПОВАНИЕ БЕЗНАДЕЖНЫХ

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЛОГ 3

АРИТМИЯ 3

ТЕКСТЫ 4

600 СЕКУНД (real fairytale of the 3d of November) 4

АНТИТАИНСТВО (длиною почти что в одно предложение)5

АФОН 5

БЕРЁЗОВАЯ БОЛЬ (аритмия)6

«БЛАГОДАТЬ» ОБЛАДАТЬ 6

БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ СТИХ (К.- В. от В. К. :)))) 7

В ОЖИДАНИИ РАССВЕТА 8

ВАСЯ ПОЛУШКИН ПИШЕТ 9

ВОЛШЕБНЫЙ ГРАММ (tribute to Gumilev)10

ГЛУШЬ 10

ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ «ПСАЛТИРЬ» (абсолютная аритмия)11

«Господи, слава — Тебе, а меня прости…» 12

ДАЙ СЕБЕ ЛЮБИТЬ 12

ДОРОГИ 13

«Жизнь течёт, как всегда, минуя простые схемы…» 13

«Жизнь — это просто маршрут опасного пешего тура» 14

ЗА ИОРДАН! (по следам св. Марии Египетской)14

ЗЕРКАЛО (Давид получил от Авессалома)15

ЗОЛОТО САМОВАРНОЕ 15

ИОВ UPDATED 16

КОГДА НАС ДВОЕ 16

«Лодки тонут и падают самолёты…» 17

ЛЮБИШЬ ЛИ ТЫ МЕНЯ? (Рождественский пост)17

ЛЮБОВЬ 18

МОНОЛОГ БОЛЬНОЙ ВЕТКИ 18

«Мы все — грядущие колосья…» 19

НА КОЛУ МОЧАЛО 19

НА ЧТО ОПИРАЕТСЯ НЕБО 19

«Начинается новое время — и опять чаша, полная слёз…» 20

«Не думай о мгновеньях свысока…» 20

Н. Е. Тютчев. ИЗ НЕПЕЧАТНОГО 21

НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ 21

НЕОКОНЧЕННЫЙ ПЛАЧ 22

НЕПРОЛАЗНАЯ ДУРЬ (антипритча)23

неумАлимая красота 23

НОВОГОДНЕЕ "НЕТ!" (репетиция)24

ОБЛЕГЧЕНИЕ 24

ПИСЬМО МАМЕ 25

ПЛОДЫ ПОСТА (в помощь постящимся)26

ПОРА 26

ПОСТВАЖЕОЗЕРСКИЙ БЛЮЗ 27

ПОСТНОСТЬ И КОСНОСТЬ 28

ПОСУДИ 28

ПОЧЕМУ? 29

ПРИГРАНИЧЬЕ 29

ПРОГУЛКА

ПРОСТО НЕПРОСТО 30

«Забудь про себя, и тут же погаснет ад…» 31

РОЖДЕСТВО БЕЗ ХРИСТА (всемирная колыбельная) 31

«Сатана опять просит власти, чтобы сеять нас, как пшеницу…» 32

СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА… 32

«Слышишь, Саша, наши мысли, как битые кирпичи…» 33

СУЕТА 33

УПОВАНИЕ БЕЗНАДЕЖНЫХ 34

УТЕШЕНИЕ 34

ЦЕПИ И КУПОЛА (радостная диалектика)35

ЧЕЛОВЕК КАК ПИСАНИЕ 36

ШУЯ. 7 января 36

ПРОЛОГ

АРИТМИЯ

Смотри на красивое, думай о хорошем,

Не то твою душу сомнёт твоя же ноша,

И птицы запоют, как мобильники в руках,

А радость —

Как в песок —

Уйдет в страх.

Смелые слова, но разнузданные мысли,

Все добрые порывы на языке прокисли.

Что отличает место, где ты зарыл свой дар?

Так, выжженная почва.

Безобидный кошмар.

Не сиди на измене, подозревай в хорошем,

Не надо мути в сердце и в том же сердце крошева,

Ведь дни летят так быстро, что закладывает уши.

Слушай

Того,

Кто

Слышит,

Того,

Кто

Лечит,

Слушай.

Он не на радиоволнах и вообще не в эфире,

Он всюду рядом с тобой и в каждой точке мира,

Он не глядит на статус, лишь смотрит в твою душу.

Слушай

Того,

Кто

Слышит,

Того,

Кто

Любит,

Слушай.

Я странно говорю о том, что ясно вижу,

Так как стала к личной пасхе на целый год ближе,

И это окрыляет, дает сил глубже верить.

Блаженство.

Аритмия.

В календаре 39.

ТЕКСТЫ

СЕКУНД

(real fairytale of the 3d of November)

Ну что? У меня в наличии только шестьсот секунд,

Чтоб растопить колючие льдинки в глазах,

Погасить разгоревшийся в сердце кровавый бунт.

Господи, научи, что мне ему сказать?!

Мы едем в такси. Он за рулём, очумевший за смену от бед:

Его подрезают, ему треплют нервы, постоянно хамят.

Я б скончалась уже, а он говорит: «Слушай, дай мне ответ,

Где Бог? В вашей фальшивой церкви, где красиво поют и кадят?

Почему ваш Патриарх служит мамоне, как раб,

Торговал сигаретами — а ведь их поносит Минздрав,

Петунов терпилой назвал погибшую женщину, гад,

Не зря ему в зону посылок не шлют… Я не прав?

Почему у священника в Шуе стоит дворец,

А он собирает деньги на старый храм?

Чтоб в вашу церковь прийти, мне нужно рехнуться в конец.

Кто меня будет учить милосердию? Хам?!»

Из шестисот секунд — триста для «почему»,

Для выстрелов в воздух словами, в которых крик:

«Господи! Где Ты? Ответь! В тупике я. Верить кому?

Я так хочу рая, чуть-чуть, а вокруг то, к чему я привык».

Еще сто секунд на вздохи, битьё рукой по рулю,

На вопли «Как они могут?!», на взгляд безумно тревожный.

Как страшно жить жизнь в формате «я в упор тебя не люблю!»

Даже не страшно, нет! Жизненно невозможно.

Двести осталось!

Это не диалог, это решительный бой

Блудного сына за право вернуться к Отцу…

И сотни таких сирот стоят у меня за спиной…

Стоп, машина. Вот мы уже подъезжаем прямо к крыльцу.

Я достала его парой фраз с болью и про Любовь,

Которая долготерпит, ждёт его, без дураков,

Какого угодно, упавшего, вставшего, сбитого вновь.

Чуть больше, чем ничего.

К Богу

Наших

Шестьсот

Шагов.

АНТИТАИНСТВО

(длиною почти что в одно предложение)

Это когда добровольный раб сидит и торчит на кровавый закат,

Когда он страстью упился в хлам, но хочет ещё и ещё,

Когда электромагнитом его тащит на грех, а он даже рад,

Когда нет сил бросить сгорающий факел, хотя уже горячо,

Когда Бог забыт, или он объявляет Ему войну —

Пусть даже безмолвно, дела всё равно за него орут,

Когда Он Любви и Свету предпочёл тиранию и тьму…

Но совесть не спит,

Как ни убеждай.

И глаза не врут.

АФОН

Помяни, милосердный Господи, подвизающихся в горах,

Тех, кто умер для мира сего, наследовав землю,

Рыдающих о добродетелях, как о невыносимых грехах,

Которым, когда мы спим, луна трепетно внемлет.

Помяни, Господи, насыщенных Твоей правдой,

Поддержи их, молящихся за гранью душевных сил,

Сохранивших себя в чистоте для грядущего — в вечности — Града…

И по молитвам их пламенным нас спаси!

БЕРЁЗОВАЯ БОЛЬ

(аритмия)

Березовая даль.

Дымятся избы.

Трещит сорокоградусный мороз.

Тоска-печаль

И в плясовой

Стон тризны

Расслышит

И всхлип плача в хоре звёзд.

Россия…

Сердце здесь моё прибито

К небесной тверди в дымке голубой.

Какая-то неведомая сила…

А имя ей —

Березовая боль.

«БЛАГОДАТЬ» ОБЛАДАТЬ

магазин цветочный

шоколад молочный

он знает точно

что нужно срочно

встретиться очно

чтоб не упасть обесточенным

и не выть по-волчьи

потерянной ночью

точка

сердце тряпичное

во рту привкус горчичный

жизнь динамична

обречённо комична

категорична

и фанатична

привычно цинична

и обезличенна

ну и отлично

её нигде не видать

мать-перемать

сколько можно кидать

терять и ломать

играть в умирать

постоянно страдать

но

не предать

«благодать» обладать

нет чтоб отдать

БЕЛЫЙ-БЕЛЫЙ СТИХ

(К.- В. от В. К. :))))

Не вздыхай, подруга.

Пусть старуха-вьюга

Рвёт и мечет снегом

В околевших нас.

Нам ли быть в печали?

Мы Христа встречали,

Где по пояс снега

Да разбит в хлам наст.

На просторах белых

Мы стояли смело,

Две смешные тётки —

Шарфик до бровей.

Ты — в своей Сибири,

Я — в тайге карельской,

Под единым Небом…

Стало веселей?

Ты в своей избушке

Прибрала игрушки —

Ручки и листочки,

Верный телефон,

Смотришь на просторы,

Думаешь в миноре,

Что сейчас утонешь,

Не спасёт и Он.

Бог всегда спасает

Тех, кого кромсает

Мир наш, потрошитель,

Лишь себя любя!

Так что не печалься,

А в себе отчайся

И отдай всецело

Богу всю себя.

Время быстро мчится.

Рождество стучится

В двери храма в Шуе,

Далее — везде :)

Надо веселиться.

Пусть там вьюга злится…

Мы с тобой приникнем

К Рождества звезде.

В ОЖИДАНИИ РАССВЕТА

пытки

мыслью

попытки

схватить тишину

ускользающую сквозь пальцы

в страну neverland

Господи

останови пожар

загаси внутри сердца войну

помоги полюбить

не мир — хотя бы двух ближних язык страну

пусть у мыслей

останется тот же настрой

но сменится лад

Ты

дал знать как умирается в 37

но даже это

похоже

не помогло

унылая рожа

уставшая от себя

просто совсем-совсем

сквозь стекло

смотрит и ждёт

чтобы рассвело

наверное

Ты

тоже устал —

это не умаляет любви —

смотреть на одно и то же

из года в год

предрассветные ломки

мысли уходят

растворяясь до грана в крови

скоро опять рассветет

верю что рассветёт

ВАСЯ ПОЛУШКИН ПИШЕТ

Я не могу оторваться от этих словесных букашек,

От этих буковок-крошек, путешествующих по листу.

Их разносит по белой бумаге — Ангел светлый крылышком машет,

Находясь на бессменном дежурстве, на Богом данном посту.

Вася Полушкин пишет средь густого сибирского леса.

Вася Полушкин — бесспорно, это пост номер один.

Он переводит с земного на универсальный небесный.

И ему внимает пространство — от песков до нетающих льдин.

Люди ему внимают, настроив локаторы сердца,

Приведя в боевую готовность рассредоточенный ум.

Вася вяжет строчку за строчкой — и словами можно согреться

Посреди ошалевшего мира в вечном рабстве у адских дум.

Вася Полушкин пишет о том, как встречает Бога

В березняках певучих, в городах не по чину лихих,

Среди обломков жести, при не знавшей уборки дороге,

В благословенной Тавриде да в деревеньке глухой.

Ну и я в карельской берлоге читаю Васины вирши,

То бисер средь слов обнаружу, то с Ангелом подружусь,

Потихоньку молясь за поэта — и он это ясно слышит,

Потому что мы — Тело Христово.

И за это я — сердцем — держусь.

ВОЛШЕБНЫЙ ГРАММ

(tribute to Gumilev)

Милый мальчик, ты так весел, все прочитаны каноны,

Лбом в полу пробита дырка, чтоб соседей назидать.

Это ж дело непростое — пред иконой класть поклоны.

Съешь сухарь для подкрепленья. Грамм примерно двадцать пять.

И оборони Создатель неключимое творенье

От двадцать шестого грамма. Тут уж всё — хана посту!

И об этом накрапают плач, а не стихотворенье,

На бесхитростный мотивчик «…мы простимся на мосту».

Грамм в посту — златая мера веры, равенства и братства!

Бродят бешеные волки — Гумилёв меня возьми! —

По дорогам православных, что вещают домочадцам:

«Наследили в хлебе яйца?! Есть не буду — хоть казни!»

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни столпа, ни исихаста!

Но я вижу — ты смеёшься, юности не ведом страх.

На, владей уже маслёнкой, чтоб в башке плескалось масло,

И лампадку подзаправишь, чтоб сожгла весь морок в прах!

ГЛУШЬ

Они говорили: «Как это прикольно — уметь ходить по воде

И, сидя в Иркутске, быть в курсе того, что творится в Караганде.

И ещё — клонировать пять хлебов в целый хлебный фургон!»

А Он замечал: «Блаженны нищие духом. Причём здесь аттракцион?»

Они дружно кивали: «Да-да, конечно, но надежнее всё же хлеба.

Без нищеты обойдется всякий. Без хлеба жить — вот беда!

Здорово делать хромого ходячим, слепого зрячим зараз…»

А Он отвечал: «Прощайте обиды, за ресницу не требуйте глаз».

Они восторгались: «Какие глаголы! Перлы, а не слова!

Но может быть можно немного попроще, не болела чтоб голова?»

Они вопрошали о здоровье и хлебе, о сытых под солнцем местах,

О курсе валют, BMW и айпадах…

А Он обнимал их.

С Креста.

ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ «ПСАЛТИРЬ»

(абсолютная аритмия)

Каждый день обращался ко мне псалмопевец живым глаголом —

Про задравшую ложь, про пепел и прах, про мир и про благодать.

Я же валялась в любимой грязи — то кабака, то танцпола

И помышляла: ну что он нам может «чего-то такого» сказать?

Мы всегда представлялись себе крутого духовного роста,

Когда на стене чертили слова, типа «Мусор! Fuck off and die!»

Мы — выродки семидесятых, мы — мясо «лихих девяностых».

В каждом из нас певца и поэта навсегда истребил самурай.

Нет, ну что он мне может сказать своими святыми псалмами

На непонятном блатному уму возвышенном языке?

Мне, кто в сопливых одиннадцать лет сказала «прощай» родной маме

И знала, как гуру, с десяток уловок, чтоб не захлебнуться в тоске?

Какие молитвы, кроме воплей — зажмурившись — «Господи, затормози!»?

Какой еще «блажен муж», когда руки привыкли к ножу?

Телеграммы из многоточий, боевик киношный вблизи,

Мимо урны сплюнутый мат, состоянье «хана терпежу».

Мы с друзьями любили железно навылет и часто с летальным исходом.

Нас никогда не искала родня. Мы же гнили в подвальных раскладах

От клея, тарена, безумия, рока, наркотиков с жутким приходом…

Каким словом он может мне сердце взорвать, чтоб услышать с опытом адовым?

Но… всё же однажды «Псалтирь» тихо-тихо заговорила со мною

О человеке, что есть суета, о ранах, о слезных молениях,

О том, как безмерно любит Господь, даже когда ты спиною

К Нему повернулся, как Он долготерпит и воспитывает терпение,

Как хорошо, когда можно хоть кому-то да доверять,

Когда рушатся мертвые формулы, когда есть, чем себя сдержать,

Когда в жизнь входит смысл, понемногу — за пядью пядь,

И выброшен нож, потому что молитва куда серьезней ножа.

Мне приходилось стирать с лица брызги морской воды,

Чистить уши, глаза разувать, округлять их, сужать непрестанно.

Слава Богу!

Ад отступает, завалило источник беды.

Я продолжаю слушать «Псалтирь».

Выправляя кардиограмму.

х х х

Господи, слава — Тебе, а меня прости.

My heart is over the ocean, в стране далече.

Я, как змей, жующий свой хвост — не вздохнуть и не уползти.

То, что делаю — не хочу. Вот не хочу, а себя калечу.

Сколько Ты дал сокровищ — и на небе, и на земле.

От поклонников не продохнуть, благодарственных писем — тонны.

А я как вечер наступит, так куражусь на помеле.

Не спасают ни горький опыт, ни святые — по стенкам — иконы.

Господи, слава — Тебе, а на мне ещё потерпи.

Пошли, что ль, уже болезнь к ряду других болезней.

Потому что иначе — как талантливо ни крути,

Живёшь, как ломаный грош, — бесполезно.

ДАЙ СЕБЕ ЛЮБИТЬ

смотреть на врага как на брата получается наоборот

рваться к чему-то зыбкому и походя рвать на части

с гордо задранным носом вздыхать мол я идиот

с гордо поднятой головой кидать Богу предъявы о счастье

невозможность возможного возможность несбыточных снов

вечное решето в походе к святым колодцам

заборы и рвы рукотворные заборы и рвы из слов

тяга к сырым подвалам и вой на солнце

пока не полюбишь не разомкнётся круг

пока не убьют нарцисса мёртвые не воскреснут

не оборачиваться назад взявшись однажды за плуг

иначе тюрьма земная а не участь небесная

P. S. сподоби мя Господи ныне Тя возлюбить

сподоби мя Господи возлюбить Тя не только ныне

дай сил терпеть вникать защищать служить

помоги из раба неключимого превратиться в сына

ДОРОГИ

Пролетели метели, Вася,

Разоврались календари.

Мы стоим у разбитой трассы,

Что у самого края земли.

Нам её положил под ноги

Нежно любящий Бог-Отец.

Есть другие в мире дороги,

Но у всех них один конец.

Что ж, пора. Подхватили котомки.

Шаг за шагом — при свете глаз.

Мы же знаем, чьи мы потомки.

Он с надеждой глядит на нас.

Будем двигаться — словом к слову,

Смысл к смыслу — и добредём.

Что в конце? Да поминки в столовой!

Ну… а мы с тобой дальше пойдём.

х х х

Жизнь течёт, как всегда, минуя простые схемы,

Красиво аранжированные, высосанные из пальца.

Хочешь в дамки? Переживи прежде измену.

Стремишься к Фаворской вершине? Примерь одёжку страдальца.

И выплачь уже свои скорби Тому, Кто их прожил до йоты,

А не кидайся к тем, чьи слова всё равно лицемерны.

Мир так устроен, что паденья — зарок свободных полетов.

И не человеку давать здесь оценку. Даже такую — "Как верно!".

х х х

Жизнь — это просто маршрут опасного пешего тура

Без праздничных скидок на то, что ты набитая дура,

Недостреляный воробей, персонаж из калашного ряда,

Склонный похрюкать тогда, когда хрюкать совсем не надо.

Только из лужи достали, тут же в грязи растянулась

И даже не испугалась, наоборот — улыбнулась.

А рядом падают те, кто в этом туре, как вехи,

Как векторы передвижения, и тут уже не до смеха.

А бывает, что падает сталкер, и сердце бьётся на части,

И ты до одури молишься, чтоб только не сгинул несчастный.

Без молитвы вообще не ступишь, не сглотнешь воды, не съешь хлеба.

Жизнь — это просто маршрут.

С земли до вечного Неба.

ЗА ИОРДАН!

(по следам св. Марии Египетской)

Давай уже, что ли, помолимся и двинем за Иордан.

Там обретали душевный покой, авось повезёт и нам.

Просто уже невмоготу делать вид, что ты больше, чем решето,

Думать одно, а делать совсем не то.

За Иорданом солнце жалит живое, камень дробится в песок,

Там ты всё время на локоть от хвори, от гибели на волосок

И наконец-то чувствуешь жажду, необходимость Господа рядом.

Пойдём туда и умрём, если так надо.

Но… даже и без Иордана Богом ты не бываешь забыт,

Ты сильно любим — ты ведь часто бываешь бит:

Это как дефибриллятор, чтоб не слечь с грехом пополам…

Ох, ты, раю мой, раю…

Нет — Иордан ты мой, Иордан.

ЗЕРКАЛО

(Давид получил от Авессалома)

Зеркало мне твердит, что всяк человек — ложь,

Пятно на стекле, в башмаке беспокойный камень,

Чахлый тростник, навсегда затупившийся нож,

Негреющий пламень.

Мир плывёт. Он зыбок, как детский сон,

На грани исчезновения звуков, линий и красок.

Праведного не стало, дочь плюёт на отцовский закон.

Вместо лица — набор масок.

Я комок неизбывных проблем — зеркало мне не врёт —

С набором отмазок: здоровье, тяжелое детство.

И уже предельно понятно: что посею, то и убьёт.

Что не убьёт, то придётся оставить в наследство…

ЗОЛОТО САМОВАРНОЕ

радость ты моя трудная рентгеновские глаза

шрам на сердце гранатовый стертые тормоза

столько лет знать до гайки до винтика но встречать что ни день будто вновь

и не окопаться не спрятаться

такое дело любовь

золото самоварное сладкий с горчинкой дым

рыцарь без страха пред будущим (и его верный конь тыгыдым)

ангел пожарищ хард-роковых два пречистых крыла

то что прилюдно не выскажешь

то что в сердце я сберегла

дорога непроторенная но понятная как букварь

по весне так в венах кипящая и жалящая киноварь

письмена на лужах ноябрьских след звериный в дремучих лесах

суть моя

часть моя наилучшая

дай Бог встречи на небесах

ИОВ UPDATED

Он говорит от лица скорбящего человечества,

Добровольно нырнувшего в омут тотального одиночества,

Презревшего богобоязненность и гробы героев Отечества,

Поправшего, как дурной рудимент, своё отчество.

Мы тут твердим «Вавилон! Вавилон!» Что мы знаем о Вавилоне?

Умытые дети умытых отцов с золотыми крестами нательными,

У которых ладно там дома — на работе святые иконы,

И за это даже не светит статья расстрельная.

Он говорит: «Зачем мы живём? Привычный ответ — «я не знаю».

О том, что стрип-клубы не радуют, а «Цезарь» не насыщает,

О надписях в статусе «Не топите меня… Я безнадежно растаял»,

О том, что сердце почти что не бьётся, но всё ж не прощает.

Я, как Достоевский, читаю его и содрогаюсь от ужаса.

Он обнажает душевные язвы и слабости.

… Иногда смотришь внутрь и просишь у Бога мужества.

Только мужества.

И рывка от него до радости.

КОГДА НАС ДВОЕ

У кого-то душа не отпета, у кого-то ещё не оплакана,

У кого-то внутри лазарет, но речи безумно лихи,

Как у нас с тобой, да, брат? Нитью рвущейся сердце залатано,

И выходят то шуткой, то кровью из носа стихи.

Я ловлю твоё слово, честно, как выдох последней надежды.

Я пью его, словно кипящую воду нашей больной любви.

Моё сердце взыскует его, как нагой ищет теплой одежды,

Как алчущий — правды Господней, как волк морской — корабли.

Житие вокруг иссякает, остаётся житуха смрадная.

Мы слоняемся по буреломам, пустословя о том о сём.

Небо серое, молчаливое, перспективы все безотрадные.

Но я знаю, что где-то есть ты.

Бог над нами.

Любовь — во всём.

х х х

Лодки тонут и падают самолёты,

Рушатся здания, рвутся стальные тенёты,

Не помогают лекарства, богатыри умирают,

Но мир суетится безбожно даже у самого края.

Мир блаженствует безмятежно, внимая весёлой рекламе:

По отмашке пьёт кока-колу или звонит больной маме,

Летит к киприотам, тусуется ночью по клубам,

Не чувствуя, что дал дуба.

Посмотри внутрь себя, голуба.

Там Дон Жуан обсмеял и сменил Тристана,

Там вместо сердца зияет вечная рана,

Рана-дыра величиною с Бога…

Лодки тонут, самолёты крушатся. Смерть может встретить любого.

ЛЮБИШЬ ЛИ ТЫ МЕНЯ?

(Рождественский пост)

И в общем-то дело совсем не в том, что канонник зачитан до дыр,

И что в пост я умею смиренно презреть сосиску, яйцо и сыр,

И знаю из книжек первопричину схожденья Святого Огня…

Главное — не проморгать вопрос «Любишь ли ты Меня?».

Маловерным бродить опять и опять по волнам суетных дней,

Понятно, тонуть и касаться ногами шутя придонных камней,

Быть вынутым, сытым, уложенным спать на исходе тяжёлого дня,

А ночью проснуться от легкого ветра «Любишь ли ты Меня?».

Ну да, не люблю. Либо уголь белеет, если это — такая любовь.

После сотен «прости» и тысяч прощений устремляюсь кометой вновь —

От Тебя подальше, взыскуя упорно на пятую точку ремня,

Но… мрак тает, когда я в бреду ощущаю, как Ты любишь меня.

ЛЮБОВЬ

Любовь — это значит «приди и отдай», но чаще всего «оторви».

Это когда в ответ на неправду не хочется обелиться.

Когда тебе слово — ты тысячу слов, там, пожалуй, не стало любви.

А когда ты пошёл крестовым походом, то запахло самоубийством.

С любовью глядят глаза матерей на выстраданных детей.

С любовью глядят со знакомых икон глаза Сергия и Серафима.

Любовь — она в воздухе и на земле. Но сколько туда ни сей,

Если в уме подсчет барышей — всё равно что выбросил мимо.

Сколько слов о любви — хоть мешки подставляй или нет — загружай вагоны.

Сколько слов в никуда, между делом, в проброс, со смешком про какую-то «муть».

Экраны мигают, сохнет во рту, плавятся телефоны.

Но и этого мало.

Жизненно мало.

Пусть будет еще чуть-чуть.

МОНОЛОГ БОЛЬНОЙ ВЕТКИ

Ошибаясь сто раз, задыхаясь сто раз в нелюбви,

Расшибая в кровь лоб о стальные сердечные стены,

Плача о том, что ушло, и зови его там – не зови,

Плача о том, что сошло на нет и со сцены

Бесконечной игры… Мы как будто приговорены

Играть хоть во что — от костей и до горьких поминок,

Вместо того чтобы жить. Всё хлебнём — то вина, то вины…

Быть иль казаться, быть иль иметь — убивающий поединок.

Ошибаясь сто раз — и это еще не предел,

Нелюбовь, словно вирус, внедряется в каждую клетку,

Водит по дну, толкает на беспредел…

Господи, не отсеки с винограда больную ветку.

х х х

«Мы все — грядущие колосья»

На ниве Господа Христа,

Испытанные жизнью оси

Для расписного колеса

Летящей в мире колесницы,

Целенаправленно — вперёд!

А может, станем кормом птицам,

А может быть, нас зной убьёт

Или расколемся на части —

У колесницы что за прыть!

Лишь руки б не сложить в несчастье,

Таланта б в страхе не зарыть.

НА КОЛУ МОЧАЛО

Горсть монет и поход к обедне — моя планка духовной жизни,

Установленная с рождения и бытующая до тризны.

И сколько ни тренируйся на акафистах и канонах,

Неистребимо чувство, что ржут уже даже иконы.

И вроде бы хочется выше, дальше, сильней и глубже,

И голос делаешь тише, и дорогу жизни поуже,

Забываешь, как пахнет котлета, в какой стороне клуб клубится,

С героической позой не куришь, не дружишь с самоубийцами,

Не ходишь путем нечестивых, плюёшь на собрания грешных,

Игнорируешь все игрушки, что когда-то казались потешными,

Срываешь маски с лица, пьешь здоровое, ешь невредное…

А в сухом остатке опять — медяки и поход к обедне.

НА ЧТО ОПИРАЕТСЯ НЕБО

Деревенская ветхая церковь — столп для опоры неба

В ней ни чудес-приманок, ни хоров тебе благоголосных.

Как Христа однажды узнали лишь в преломлении хлеба,

Так и я узнАю её в таяньи статуса звёздного.

Я туда забреду как-нибудь по тропинке, в траве уснувшей,

Когда суета, дщерь ада, оскалится тьмой оконной,

Когда от себя станет тошно и нестерпимо душно.

(Ну почти как сегодня. Топово, глянцево, модно.)

И меня там встретит священник — проще грабель колхозных,

Не оратор, не прозорливец — так, пахарь с духовной нивы,

Да и сколько-то бабок скрипящих и мужиков серьёзных…

На них опирается небо.

Неожиданно.

Но как живо!

х х х

Начинается новое время — и опять чаша, полная слёз.

Осыпаются звезды с погон — веселится осенний вихрь.

Страна в пеленах погребальных шествует на погост,

Поминая почивших сынов.

Тихо-тихо.

Снег не успел покрыть ни раны земли, ни крестов.

Распутица, музыка ветра, танец листьев опавших, слякоть.

Никто не рискнул вложить в язвы тела страны перстов,

Но… хочется плакать.

Ангел-послушник тренирует свой трубный глас

О сотнях алмазных венцов для героев последней битвы.

Антихрист приходит на землю в который по счету раз,

И опять его не пускает огонь чей-то чистой молитвы.

х х х

Вите Семёнову, вдохновителю

Не думай о мгновеньях свысока,

Хотя... кому удобно думать в яме?

Летят они, как буковки с листка,

На коем срочник расторопно пишет маме.

Хотя писать — оно теперь, как мезозой,

Уже не вспомнишь, в чём там верить людям,

И лишь фигура дряхлая с косой

И в нём напоминала — "все там будем!".

Да дался ж мезозой! Вот самурай

Стремится в мире том "ку-ку" дослушать.

А здесь якут, друг льдин, под пёсий лай,

Шаманский бубн отправил к духам душу.

Ну ладно. Тут мы просто отвлеклись

На этноисторические бредни

Вместо того, чтоб сердцем дёрнуть ввысь

Под колокол, сзывающий к обедне.

Смотри — уходит время в мир иной,

Вопрос теряет всю остроконечность,

И мы в ковчеге Церкви, словно Ной...

Бог с ним — с мгновеньем, Он нам дарит вечность.

Н. Е. Тютчев. ИЗ НЕПЕЧАТНОГО

Саше Тихонову, пострадавшему:)

Буду петь посреди Вавилона,

Как непонятый миром поэт,

Под большой и красивой иконой

Проклинать звон нечистых монет.

Удивляться, как кухней грузинской

Можно в пост проложить светлый путь?

Всё равно, что в стране Гадаринской

Умудриться свиней возвернуть!

Гой ты Русь, ошалевшая разом

От обилья святынь и шаверм,

Пробудись, осмотрись зорким глазом —

Мерзок клич деловой "Нет проблем!"

Твой же путь — осознай это сразу! —

По тропе сквозь сгустившийся мрак

От ворот ТРЦ "Лотос-Плаза"

До Господнего храма. Вот так! :)

НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ

Я вернулся домой — в чужой город, знакомый до кирпича,

Кивая кому-то в одеждах шута, палача, скрипача,

Актера каменных джунглей, а может быть, и руин.

Вернулся в семью, вернулся к друзьям, понимая, что я один.

А ночью мне снился берег — каменистый, поросший травой —

Редкой, седой, беспокойной. Мне снился стальной прибой.

Монах с пристрелянным взглядом, с четками наперевес.

Кресты одиноких скитов, освящающих смурь небес.

Суровый северный остров. Я не жил здесь, но был своим.

Плакал на литургиях и вдыхал ртом кадильный дым.

Породнившись с кладбищенским ангелом, сердце оставил там,

Где ныне и присно, как крепость, стоит Преображенский храм.

НЕОКОНЧЕННЫЙ ПЛАЧ

Залуди стишок, моя радость,

Простой немудрящий стишок

Про то, что «молодость — гадость»,

Про сточившийся посошок,

И кто-то тебе покивает — так, слабость,

У кого-то случится шок,

Но дело не в этом,

Ты ж понимаешь, не горшечник ты —

Лишь горшок.

Сложно писать, я знаю,

Когда полмира в огне,

Моторолу вон отпевают,

А дешевки опять в цене,

Но это не повод, правда,

Говорить о священной войне.

Эти звериные гонки

Уже не по мне.

Войны нам и так хватает,

Я порван на день сто раз:

То вру, то курю, то мечтаю

За свой глаз получить чужой глаз.

Как ветер, неисправимый,

Твердокаменный, как алмаз.

Жизнь проходит.

И чаще — сквозь унитаз.

День и ночь бьюсь, а всё без толка,

От себя смертельно устал,

Похож на серого волка,

Которого мир достал.

А может быть, он сам себя сгрыз-то,

Взойдя на гнилой пьедестал.

Грехами да кривотолками,

Как репьями пообрастал...

НЕПРОЛАЗНАЯ ДУРЬ

(антипритча)

Алчный взор, в сердце жесть, смурь в душе…

Сколько б ты ни писал, Соломон,

Хоть на трассе, хоть на узкой меже —

Всё одно, не уходящее вон.

Гром гремит, а мужику невдомёк,

Как крестились в страхе предки его.

На блуждающий грядёт огонёк

Отыскать там вечное Ничего.

Он в кабак грядёт, чтоб пить до утра,

Петь сквозь слёзы, воротник теребя,

Про тоску-печаль — тут мы мастера…

Я гляжу в него.

А вижу себя.

НеумАлимая красота

птички райские да кораблики островерхие

лазурные цветики по девственно чистому снегу

колючему взгляду на беду на лихую потеху ли

приоткрыли кусочек неба

и теперь по ночам бессонница по утрам маета безнадежная

всё зовут рукотворные сирины в магнитные дали морские

туда где ветра соловецкие обвевают камни прибрежные

где способны к чудотворению руки людские

НОВОГОДНЕЕ "НЕТ!"

(репетиция)

Среди развратного развтрата, где адский ад воздвиг алтарь,

Увенчанный зелёной ёлкой, я потушу цветной фонарь,

Не стану фасовать закуску по пластику иль хрусталю,

Плясать и петь чертям на радость (плясать и так я не люблю).

О чём ты ржёшь, как конь ретивый, увитый мишурой певец?

Не чувствуешь, как с каждой нотой ты приближаешь свой конец?

В пост надо плакать и терзаться, учить своих детей скорбеть.

А если петь тебе неймётся, то песни жалостные петь!

К чему ночные посиделки с "Иронией" и "Оливье"?

Ты лучше спой псалом протяжный, и станет весело тебе,

Другим взгрустнётся — поделом им! Жизнь — это вам не труля-ля.

А то привыкли, понимаешь, к благам от длинного рубля.

Я всех домашних запугаю Любовью чистою Христа,

Загробной участью суровой, спасеньем одного из ста,

И то — вопрос ещё открытый и ёлкой-палкой обострён.

А в целом, ближний, с Новым годом!

(Но помни о конце времён!)

ОБЛЕГЧЕНИЕ

Обнять чужака, как родного, — словно в рекламе отеля.
Изучать предметно руины — словно в «Книге Илая».

Мыслью лететь, как сокол (пусть телом ползти еле-еле).

Талдычить «люби и верь» под шум заоконного лая.

Да, одному тяжело преодолеть натиск бури —

Злые насмешки, мат, непонимание ближних,

Выживать, умирая под игом бесконечной собственной дури,

Ломаться под тяжестью мысли: «Почему я себя не вижу?!»

Жил бы один — сразу б помер. Это тупая банальность,

Которая чуть облегчает родное душевное бремя.

Но не она, иное задаёт бытию тональность —

Бог с тобой. Навсегда.

Человек — хотя бы на время.

ПИСЬМО МАМЕ

Мама, здравствуй! Полтора десятка холодных лет и дремучих зим!

Стоматология в доме напротив сменила хозяйственный магазин.

По Google Maps всё также размазаны улицы Ленина, Кирова и Коллонтай.

На прилавках царит потребительский рай, ушатай меня, мама, Китай!

У меня всё по-старому. Мне триста лет, и я вышла из тьмы кромешной

Да так удачно, что даже умею шутить об этом с народом весьма потешно.

У меня есть дочь. И она на тебя похожа.

А в целом, встретив меня, ты бы не удивилась: те же понты, та же мятая рожа.

И так будет из века в век.

Я как древняя окаменелость. Не человек.

Да, сегодня мы ездили в монастырь, где нам искусно вещали о доверии к Богу

И о том, как однажды найти и встать на спасительную дорогу,

Не читать Парра, взорвавшего мозг и сердце,

Утешаться иными отцами, от иных источников света греться,

Ходить носом в пол, всех беречь, никого не тревожить

(Я этим всем владею, но в зеркале та же рожа).

И всё. Аллилуйя. Не за горами Небесное Царство…

Ты помнишь, мама, как мы счастливо жить пытались и считали спагетти за дикое барство,

Как учились любить друг друга да так и не научились?

Почему?

Как всегда, было не до того. Как всегда, коньяком лечились

От объятий мира сего, не зная объятий Распятого.

… Иногда наша жизнь, как сегодня, напоминает бои сорок первого — сорок пятого…

Я на сухом дереве очередная сухая ветка.

Моё упование — чистый спирт и очищенная за границей таблетка,

Чтобы не было… Ну, скорее всего, чтобы не было больно.

Ладно, не буду тебе мешать.

Царства тебе Небесного.

Спи спокойно.

ПЛОДЫ ПОСТА

(в помощь постящимся)

Болею в хлам, лежу дровами,

Сквозь кашель славится Творец,

Кто меж известными благами

Плодов поста дал наконец.

А то брожу по зимним скверам,

Из храмов фурией гляжу,

И нахожу одну лишь скверну,

Плодов поста не нахожу!

То разухабистою пляской

Зовут в петуший новый год,

То потчевать хотят колбаской

И предлагают бутерброд.

О мир! Ты — спорт для всех жующих

И жаждущих хлебнуть воды,

Что превратили в яд шипучий,

До мировой дойдя беды!

Где место постнику простому

Главу худую преклонить?

Кто внемлет жалостному стону

Пир Валтасара прекратить?!

Стоп! Пушкин, ты уже икаешь,

Терпя глаголы без ума?

Или из гроба намекаешь,

Что виновата здесь сама?

Из-за колбасок, лет петушьих

Не стоит маму поминать?

И хватит, может, этой чушью

Мозги сердечным поласкать?

Болею в хлам, лежу дровами,

В носу почил водопровод.

Плоды поста я воспеваю —

Терпение и радость. Вот.

ПОРА

Пора опять

Начинать летать,

Зажигая в сердце огонь,

Благодатный огонь,

Превращающий в прах

Уныние сытых и знающих;

Вспомнить, как ты полюбил впервые

Небожителей с древних икон,

Как был мягким послушным воском,

В ладонях Господних тающим.

«Сыне! Замедли свой бег,

Посмотри на апрельский туман.

Сыне! Ведь ты человек,

А не машина мертвая!

Сыне! Болезный Мой!

Всё, что ты хочешь — обман.

Как ты можешь верить глазам

О наждак запустения стёртым?»

«Отче! Ну что сказать?..»

Да, главное — что сказать:

Мы привыкли мычать свою боль

И так же мычать своё счастье.

Мы привыкли безумцами жить

(«Пусть на пятачке, но король!»),

А не Тела Христова частью…

Нет, чтобы выжить, надо начать

Летать,

Без страха летать,

Но с ощутимой дрожью,

По пути чудеса примечать,

Ближним от сердца прощать,

Любить несмотря ни на что…

Помощи Божией!

ПОСТВАЖЕОЗЕРСКИЙ БЛЮЗ

Я сейчас тебе расскажу, о чем плакал асфальт под ногами,

Когда мы месили ноябрьскую слякоть освященными сапогами —

Освященными пылью монастырского храма, Всехсвятского храма,

Где нам опять дали тысячный шанс придушить в себе хама, мама.

Он плакал о том, что нас остаётся всё меньше и меньше,

Но нас, слава Богу, скрепляет любовь — к брату, не к вещи,

А также к Христу. Он на всё это смотрит, смиренно шагая рядом,

Даже когда ощутимо запахнет смрадом, внутренним адом.

Я помогаю дождю, преумножаю солёную сырость,

Потому что сердце расплавили в ноль Божьи любовь и милость.

И ноябрь уже кажется даром, а слякоть — душевной отрадой,

А слёзы… Об этом ещё не придумано слов.

Потому что не надо.

ПОСТНОСТЬ И КОСНОСТЬ

Летящие будни, тягучие выходные.

Ощущение времени — просто ложь изо лжи.

Но его хватает на всё: на соцсети и на уныние,

На кино и на домино... Ну на что еще? Расскажи!

Ты выключаешь компьютер. Ты убираешь пульты.

С пятого раза берешь запылившийся молитвослов.

Семья, как всегда, тихо ржет: "Пошёл отправлять свои культы!

Богу и так всё ясно! Богу не нужно слов!"

Но тебе-то слова нужны. Без Христа ты навек обесточен.

Что загоралось с утра, то к ночи уже погасло.

И как мыслями ни блуждай, в одном утверждаешься точно:

Молитва — огонь.

А пост — горючее масло.

ПОСУДИ

Судя по выражениям наших помятых лиц,

Горбатых способна лечить не только могила.

И то, что я бывший фанат «Black Sabbath», а ты — «Клуба самоубийц»,

Не более чем темная сторона нашей дурацкой силы.

Судя по излучению наших светящихся глаз,

У нас боевого задора хватит до гильотины.

Ангелы-писари без передыху строчат анекдоты про нас —

Ну вот глотки мы рвем о замке воздушном, строя его на тине.

Ну и судя по нервному стуку наших горячих сердец,

Можно понять, что энергии в нас больше, чем в мирном атоме.

Только бы на отопление гордости её не истратить в конец.

Стать крылатыми, а не рогатыми.

Пусть и forever горбатыми.

ПОЧЕМУ?

Иногда прорывается: «Почему Ты любишь того, кто Тебя распинает,

А меня, как будто нарочно, мешаешь понятно с чем?

Почему у кого есть на хлеб, тому на масло перепадает,

А я бьюсь, как рыба об лёд, и грызу огородный хрен?

Почему у одних не откалиброваны адаманты,

А у меня банка с мелочью на некрашеном подоконнике?

Почему я глаза сточил, ночами читая молитвы под тусклой лампой,

А они, Твои блудные сыновья, еще дразнят меня законником?

Почему Ты спускаешь миру, что он оборзел и блажит дурниной,

А меня Своим Ярым Оком проверяешь на вечном посту?!»

Под конец «почему?» иссякают, рот как будто замазан глиной —

Ты понимаешь, что вопрошаешь Того, Кто прибит к Кресту.

ПРИГРАНИЧЬЕ

Что, имярек, гаснут свечи, кончается твой брейк-данс

Слов непричёсанных ровно в таких же строчках?

А ведь сколько поломано копий, чтоб из рубища выткать атлас,

Довести Степного волка до ручки (дошёл до точки)!

Всё «тыкаешь» смерти, а когда замаячит, то раз! —

И глаза почему-то всё чаще на мокром месте.

Может, хватит корчить героя, и принять всё, как есть, без прикрас?

Одно утешает: мы все умрём, и все — слава Богу! — воскреснем.

Тебя утешает? Или есть что обсудить,

Понятно, что не с людьми — зачем их пугать? их жалко! —

С карандашом, с бумажкой. Ведь тебя проще убить,

Чем внутренний бортописец снести на свалку.

В общем, лежи, мозгуй, читай «Покаянный псалом»,

Он никогда не звучит без подтекста «эх, помогло бы!».

Как воскреснешь в сто пятый раз, не забудь положить поклон

Тому,

Кто

Огрёб от тебя куда больше,

Чем Русь от татаро-монголов.

ПРОГУЛКА

Новый год. На полу под ногами шуршат хвоинки.

Мандарины приносят свехприбыль, соцсети перстрят поздравленьями.

… А на озере тихо, слышно, как льдинка звенит о такую же льдинку,

Небо обсыпано звездной крупой — так, обыденное явление,

Ибо что нам до неба, прикованным цепью суетных дел к земле?

Что нам до тех чудес, рассыпанных дланью Господней?

Пока ангельский хор репетирует, мы взлетаем на помеле

В целенаправленных поисках преисподней.

Почему это так? Я долблю себя день и ночь

Доставшим до печени, вынимающим душу вопросом.

Лишь замаячит радость, мы срываемся с места прочь,

Ангел-Хранитель зовет, мы гудим где-то с пьяным матросом.

Я постоянно живу на фоне живых руин,

Представляя собой подобную им руину…

Новый год наступил. Я стою посреди синих льдин

И Бога благодарю за открывшуюся картину.

ПРОСТО НЕПРОСТО

Он мечтал взорвать своим текстом темноту окна, словно словесный колосс,

Погрузиться в колодец, окруженный бликами звезд,

И выйти иным, как сделал Иван-дурак, под возгласы «бис».

Он шагал прямо в небо по отвесной лестнице вниз.

Но однажды он походил по Печорам и схватил, как насморк, тоску

По тишине. Голова гудела. И сколько бы ни прикладывал к виску

Металлический рубль или что там было еще под рукой —

Всё бесполезно, душа кровила: ведь это так больно — заразиться подобной тоской.

Нелегко человеку с Богом (вряд ли легче и Богу с таким).

За восторг получил он отстрастку, слезы высушил едкий дым,

Слетевший с кадила. В Печорах он стал другим,

Проступил ясный лик на усталом лице…

Что теперь делать с ним

В прокуренных кухнях, в рабстве у сотен «я»,

Где воля Божья дешевле, чем воля моя,

Где рваные строки «превосходят» Благую Весть?

Что теперь делать здесь?!

Но и принять тишину — тем паче после удара в лицо —

Это значит замкнуть у себя на сердце стальное кольцо,

Это значит учиться по новой смотреть на других, на небо над головой…

Очередные несколько строк, как непросто с самим собой.

х х х

Забудь про себя, и тут же погаснет ад.

Делай, что должен, как на войне солдат.

Отдай душу в чистку, а добродетель — в рост.

И помогай тебе в этом Рождественский пост.

РОЖДЕСТВО БЕЗ ХРИСТА

(всемирная колыбельная)

От Исландии и до Индии простирается зыбь туманная,

Всё по ярмаркам да по маркетам, где сердца за талант покупаются.

И в тумане зыбком теряется Клас Прозябшая неоранный,

Да и Сам Колосок прорастающий в суете звериной теряется.

Рождество без Христа — эка невидаль! Нам ещё не такое встретится.

От Антарктики и до Арктики мир подружится с безопасностью.

Он чуть дёрнется с непривычки-то, потом слюбится-перебесится,

Присягнёт кому надо с колядкою, наречёт словоблудие гласностью.

«Дело было у моря Красного» — так потом назовут Писание,

Продадут под супер-обложкою, сериально экранизируют.

От Исландии и до Индии будут бредить по расписанию.

От Антарктики и до Арктики власть имущие агонизируют.

Happy X-mas, хмельные торжища, утонувшие в вечном празднестве!

Ваш вертеп опустел безвременно в честной битве за братство с равенством.

Да и был ли Младенец, собственно? Большинству уже просто без разницы.

Рождество есть проект коммерческий. И кому он может не нравиться?

х х х

Сатана опять просит власти, чтобы сеять нас, как пшеницу,

И как при таких раскладах — оскудеет вера твоя?

Одно дело — стяжать благодать, вверх лететь молитвенной птицей.

Другое — лишаться всего, благодаря.

Благодаря?

Лукавый ведь шепчет в уши хулы раба поневоле:

Мол, зачем тебе Бог, если он беспредельно жесток.

Ты вот постишься до колик, не даёшь себе вольной воли,

А в результате? Обижен, оплёван и одинок?

Но вера — не рынок. И пост — не торговая точка.

Бог не верховный товаровед и прочая ерунда.

Ты испытывайся, угрызайся, бейся с грехом бессрочно.

И пребудет с тобой Любовь.

Как везде.

Как всегда.

СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА…

Господи, сколько же слов вокруг — словно запущен конвейер.

Хочется встать и сменить пространство, захватив перчатки и веер.

Ночь нежна. Утро красит неважно чем и неважно какие стены.

И они кричат шрифтом,

Усугубляя

Городские привычные сцены.

И они бьют наотмашь —

Про страсти-мордасти

Или блажат рекламой,

Настолько наглой и ядовитой, что невольно вспомнишь по маму.

Господи, сколько же слов вокруг! Еще я тут бумагу мараю…

Пусть уж лучше на части рвет изнутри.

Спаси, Господи!

Замолкаю.

х х х

Слышишь, Саша, наши мысли, как битые кирпичи.

Только откроешь рот, как одёрнешь себя «Молчи!»

И так в мире тысячи тысяч острых углов,

Дадим ему шанс отдышаться без наших слов.

Итак, благословит нас с тобою Господь Вседержитель молчать,

Положит на сердце пластырь, на уста из горчицы печать.

Будем ловить шумовые помехи из глухих голосов и звонких,

Т. е. видеть жизнь как сверхзвуковые гонки.

Ну, быть может, не раз и не два достанут до печени люди.

Стоп! Помолчим, вспомним там о Петре или, Бог даст, Иуде,

О камне или осине, что на глазах помертвела.

Мы молчим. Но мысли фонят всё равно. И что теперь делать?

СУЕТА

У Акелы нет права на промах, у Че Гевары на страх.

Мы говорим о серьезном злонамеренно впопыхах.

У нас на фастфуд есть время, а для Причастия нет.

И кто-то еще виноват в череде наших суетных бед.

Кто-то еще под судом, что не принял нас будто святых,

Все наши супер-подвиги и сожженные в прах мосты.

Господи, как же Ты это терпишь?

Да, имя Тебе — Любовь,

На которую мы забиваем.

Так суетно.

Вновь и вновь.

УПОВАНИЕ БЕЗНАДЕЖНЫХ

сохрани и спаси нас Господи спаси и сохрани

лубяных ледяных званых и проморгавших заливших свои огни

постоянных самоубийц клубящихся и дымящих

от страха нощнаго от беса полуденного и сряща

спаси и сохрани милосердный Боже от расстрела с любовью своими же

от рая земного рабства миру сему фейка дресс-кода и имиджа

от масляных глаз от нежеланья творить жизнь свою сразу набело

от того что нас поманило дало наркоз и как параличных расслабило

спаси Господи или Господи не отвернись и спаси

на Поле чудес на Ватерлоо в любой точке печальной Руси

всех небоглазых заросших ленью и нежным степным ковылём

всех заброшенных у заснеженных прорубей погребенных под словесным быльём

Господи пожалей изведи из плена озверевших зажравшихся нами страстей

пожалей Господи выпутай из сплетенных нами бескрайних сетей

гей гульба разбитная унылая муть забродившая кровь

на кого еще уповать безнадежным

только лишь на Любовь

УТЕШЕНИЕ

Тао

У каждого своя скорбь.

У кого-то сын — Каин, у кого-то сын вечно спит.

У кого-то в воде чистый спирт.

У кого-то лайм слишком горчит,

А мандарин цветом — до рези в глазах — кричит.

Гвоздь в стенке торчит.

Кто-то убит.

Зарыт.

Забыт.

У каждого своя скорбь.

Я вот в упор не вижу себя.

Но это, сказали, не скорбь — так, бабская блажь.

Скорбь — это когда в пятьдесят хочется двадцать,

А меньше полвека не дашь.

Когда сточен последний в живых оставшийся карандаш.

Не слишком прицельный хадж.

И вокруг недружественный антураж.

Наотмашь.

И — главное — не промажь.

У каждого своя скорбь.

Черное небо, черные облака.

Планка поставлена слишком низко, а цена высока.

И чего-то менять… Жизнь коротка.

Бог жалеет убогого, пьяного и дурака —

Все известные категории ныне живущих граждан.

И каждая скорбь отдается болезненным эхом в Его бесконечной Любви.

И каждый вздох Ему важен.

Твой вздох Ему важен.

ЦЕПИ И КУПОЛА

(радостная диалектика)

Саше Тихонову, за всё

У нас, как всегда, в исходных данных — хоть покати шаром:

Ни отреченья с приставкой «само», ни ответа на дерзость добром.

В головах спит рай с эмблемой McDonalds или «печаль светла».

Людей победили златые цепи и такие же купола.

Мы смотрим на это с привычной усмешкой, ощущая горечь во рту.

Так было вчера и будет так завтра по закону бетонных структур.

Но внутри Церкви не выживет циник и загнется кладоискатель,

Считавший её комбинатом услуг. А Господь типа работодатель.

И это тоже закон, но практической жизни, где Христос forever воскрес,

Где сквозь купола — хоть в алмазной крошке — сияет лазурь небес,

Где церковь — не в брёвнах, а в наших рёбрах, и не порастает быльём.

И чтобы там ни писали, врата флэшмобов не одолеют её :)

ЧЕЛОВЕК КАК ПИСАНИЕ

Мы ведь не только Иовы, мы ещё и Давиды.

Гвоздями своих словес в чужие сердца забиты.

Ну и Иуды, само собой, в нескончаемых жалобах Небу

О том, что опять на столе нелюбимый сорт хлеба.

А еще мы, как Авраам, трепещем своих призваний,

И скрыться хотим от взглядов просящих, от ярлыков и званий.

И рыдаем Петром не раз и не два даже без петушиного крика,

Вспоминая ожогом прожитый день, зажигая свечу пред Ликом.

Ты и я, миллионы таких, как мы, — ожившие книги Заветов.

Это чудо и рана, это вера и трепет, боль вопросов и выдох ответов,

Это вечно звучащий словесный ряд на псалтири сердца живого.

И не надо иного…

ШУЯ. 7 января

Вот вам не спится :)

Радоваться!

и. П.

Нет, разве можно спать в такую ночь,

Когда Христос-Спаситель в мир родился

И в человечьем теле воплотился,

Чтоб злую смерть прогнать однажды прочь?

И мы стоим под этим вечным небом,

Сияющим улыбкой тысяч звезд,

Нас пробирает до костей мороз,

Но мы согреты теплым Горним Хлебом.

Мне столько счастья вынести невмочь!

Бог-Зиждитель скрепил всех нас любовью.

Мы все в родстве, с единой в жилах кровью…

Как можно, отче, спать в такую ночь?! :)))