Он не успел еще договорить, как и сам понял, что, инстинктивно вступившись за тех, на кого нападают, снова перестарался. Так часто бывало.

Бек оттопырил нижнюю губу и коротко глянул на Богдана косым горячим взглядом.

- Зачем обижаешь? - мирно спросил он. - Или у тебя Бога нет? Или у меня Бога нет? В суре “Единомышленники”, в аяте сорок седьмом, сказано: “Не поддавайся неверным, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха - Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться”. А в суре “Покаяние”, аяте седьмом, сказано: “Когда неверные справедливы к вам, тогда и вы будьте справедливы к ним”. При чем тут вера? Паразит просто.

Богдан вздохнул. В душе он был с беком вполне согласен, но столь жесткая и однозначная позиция всегда казалась ему чем-то непозволительно бесчеловечным, ледяным - вроде клинка сабли. Клинку и подобает быть клинком, это так; но рука, которая держит саблю, все-таки должна быть теплой.

- Он же был мечтатель, - сдаваясь, проговорил Богдан. - Поэт....

Память у старого бека всегда была изумительной. Ни задумавшись ни на миг, он неторопливо ответил:

- В суре “Поэты” сказано: “На кого сходят бесы? Сходят они на всякого выдумщика и беззаконника, из которых многие - лжецы. Таковы и поэты, которым следуют заблуждающиеся. Не видел ли ты, как они, умоисступленные, скитаются по всем долинам и говорят о том, чего сами сделать не могут? Исключаются из них те, которые уверовали и делают доброе”.

- Трудно с тобой спорить, бек, - чуть улыбнулся Богдан. - Я только от себя говорю, а за тобою - вся мудрость Пророка.

Бек отрицательно качнул головой.

- За тобой тоже вся мудрость твоей культуры, да, - сказал он. - Ты защищаешь от меня того, для кого ты - жалкий гяур. Кто мечтал, чтоб весь твой народ нишкнул. Тут за тобой весь ваш Христос. Как бы Ордусь стояла без таких, как ты? Я и преклоняюсь перед тобой, и боюсь за тебя, и сострадаю. Только одно могу ответить тебе, слушай. Был такой Чжуан-цзы. Он сказал: если кто заставит глупца возносить хвалы истинному Дао, глупец лишь разобьет лоб. Себе разобьет. Окружающим - тоже разобьет. Да.

- Ох, и крут ты, бек, - качнул головой Богдан. - Ох и крут...

Бек чуть пожал широкими, жесткими плечами.

- Жизнь крута, - бесстрастно уронил он.

Некоторое время они молчали. “Тахмасиб” летел на предельной скорости, и просветы между придорожными кипарисами мелькали, словно кадры старой кинопленки. По ту сторону кипарисов простиралась млеющая в теплом предвечернем свете перекопанная степь, а вдали, над горизонтом, романтично темнели туманные и округлые громады лесистых гор.

- Почему молчишь? - наконец спросил достойный Ширмамед, сидя прямо и неподвижно.

- Что говорить? - ответил Богдан.

- Можешь не говорить. Рассказать должен.

Богдан чуть усмехнулся.

- Нечего еще рассказывать, бек. Сам ничего не понимаю.

- Зачем тут роют столько?

Богдан покосился на бека. Наблюдательности потомственному воину-интернационалисту тоже было не занимать. Бек был недвижим, но цепкий, стремительный взгляд его глаз работал неутомимо.

- Говорят, дервнеискательские раскопки. У них тут мода такая.

Бек помолчал, щурясь. Солнце висело уже невысоко, и на поворотах било в глаза.

- Веришь?

Богдан чуть пожал плечами.

- Покамест не было поводов усомниться. А что это еще может быть? Здесь действительно все помешаны на исследовании своего славного прошлого. По-хорошему помешаны, ничего не могу сказать, но... чрезмерно как-то. А что?

- Буду еще смотреть. Потом буду говорить.

- Да что такое?

Бек пожевал губами. Борода его встопорщилась.

- Ты добрый человек, - сказал он наконец. - Ты прекрасный человек. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю.

- Так, - мрачно проговорил Богдан. - После такого вступления должна следовать затрещина.

- Зачем затрещина? Правда.

- Ну?

Бек опять пошевелил бородой и уронил:

- Ты не воин.

Богдан вздохнул и попытался, рассутулив ученую спину, сесть попрямее.

- Не всем же быть воинами, - пробормотал он.

- А я этого и не сказал.