А как было "раньше"? 7 страница

Что это? Стремление привлечь внимание? Стремление встряхнуть слушателей? Нет, здесь священник, как я считаю, приводит яркий пример, обращающий внимание на вопрос: кому мы хотим служить? Для чего мы пришли в Церковь на крестины?

Как-то раз в одной проповеди после литургии проповедник говорил об учениках Христа, о том, как они оставляли дома, близких и шли за Иисусом, на служение Богу и людям. Но, может быть, это было только в какие-то давние времена? Есть ли сейчас люди, которые вот так же могут оставить все, отречься от удобной, благополучной жизни, чтобы идти на помощь больным, обездоленным? Да, такие люди есть! Проповедник стал рассказывать о католической монахине Терезе из Калькутты. В храме стояла удивительная тишина. Со слезами на глазах люди слушали о той бедности, которая царит на улицах Калькутты, где тысячи людей рождаются, живут и умирают на мостовой, слушали о том, как одна образованная молодая монахиня, родом из Югославии, взялась за, казалось, бессмысленное дело - ходила по улицам, собирала умирающих, доставляла их под кров и давала им возможность хотя бы последние дни или часы жизни почувствовать человеческое участие, оказаться на кровати, на чистой простыне. Из этого скромного дела выросло целое движение помощи больным, отверженным, прокаженным.

Этот живой пример подлинно христианской жизни монахини другой конфессии, католички, совсем не подчеркивал чье-либо преимущество или чью-либо ущербность. Напротив, все перегородки становились несущественными в свете той подлинной любви к людям, которую дарует Иисус человеческому сердцу.

Другой священник рассказывал мне, как он решил в Великую Пятницу читать 12 Евангелий (12 отрывков о страстях Христовых из всех четырех Евангелий) по-русски. Не помню, брал ли он на это благословение правящего архиерея или нет. Скорее всего, что да, поскольку епископ, управляющий епархией (как и некоторые другие, к сожалению, весьма немногие), в целом положительно относился к чтению Священного Писания по-русски. Как рассказывал этот священник, общее настроение во время службы было каким-то совершенно необыкновенным. Казалось, действительно у всех присутствующих были одна душа и одно сердце.

После службы прихожане обступили священника: "Батюшка, как вы понятно читали Евангелие! Мы просто как будто в первый раз его услышали, какая это удивительная вещь!" Дело было в провинции, и многие, вероятно, даже не поняли, что просто Евангелие читалось по-русски.

Общим для немногих наших соотечественников, стремящихся не к реставрации давно минувших веков жизни христианской Церкви, а к живому христианству нынешнего дня, является то, что в Католической Церкви получило название "аджорнаменто" и "аппрофондименто". Разумеется, многие из них могли и не слышать таких итальянских слов. Просто мы живем в одном мире, и подобно тому, как совпадают настроения наших и карловацких реставраторов старины, на деле приводящие лишь к стилизации под старину, совпадают и устремления христиан у нас и на Западе, если они ищут подлинно живого, творческого, современного христианства. Слово "современного" не должно нас пугать. Дело совсем не в том, что кто-то стесняется "несовременности" Евангелия или с каким-то тайным комплексом неполноценности стремится "не отстать от времени". Во все времена, как и сейчас, никогда не было ничего более современного, чем Евангелие. Но оно всегда должно быть проповедуемо с учетом того мира и тех людей, которые реально существуют вокруг. Эта проповедь должна основываться не на теоретических построениях и богословских спекуляциях минувших веков, в значительной мере утративших свою актуальность, а давать ответы на сегодняшние проблемы, волнующие и тревожащие наших современников. Евангелие есть слово жизни, а не абстрактные интеллектуальные схемы. Именно это и подразумевается под словом "аджорнаменто" - буквально "идти в ногу со временем". Другое слово - "аппрофондименто" - означает глубокое богословское осмысление как самого Священного Писания в свете достижений современных наук, так и тех проблем, которые ставит перед христианством современная жизнь. Именно эти два направления являются общими для наших думающих священников, ищущих новые пути, формы и слова для того, чтобы вечное Слово Жизни достигало сердец и преображало их.

Говоря о жаждущих пробуждения, сейчас уже нельзя не сказать об отце Александре Мене, убитом ударом топора рано утром 9 сентября 1990 года неподалеку от своего дома, когда он шел на воскресную службу в храм. Несмотря на то, что об этом человеке уже много написано и сказано, нельзя не сказать о нем несколько слов и здесь, когда речь идет о жаждущих пробуждения. Отец Александр был одним из самых ярких священников, сочетавших глубину веры и знания с открытостью к современному миру и человеку.

Отец Александр Мень родился в Москве 22 января 1935 года в интеллигентной еврейской семье. Отец - инженер, мать окончила филологический факультет педагогического института. Еще до рождения Алика (будущего о. Александра) его мать пришла к христианству, главным образом под влиянием своей двоюродной сестры Веры Яковлевны Василевской, духовной дочери отца Серафима Батюкова. Однажды о. Серафим, наблюдая за играющим Аликом, сказал: "Этот Алик, когда вырастет, очень многих приведет ко Христу".

Свой жизненный путь отец Александр определил очень рано. В 12 лет он не только решил, что станет священником, но у него уже тогда сложился план будущей серии книг о происхождении христианства. Он назвал ее "В поисках Пути, Истины и Жизни". Широта интересов, уникальная память, ясный, живой ум, удивительное чувство юмора и личное обаяние с юности сделали будущего отца Александра притягательным центром для десятков и сотен людей, хотя бы немного узнавших его.

В 1958 г. он был рукоположен в сан диакона, а в 1960 г, - священника. Приходы, в которых он служил, - Алабино, Тарасовка, Новая Деревня (в г. Пушкино) - были местом паломничества сотен людей из Москвы и других городов, искавших подлинного, живого христианства. Дело его проповеди продолжали и продолжают книги, после его смерти, издаваемые уже не только за рубежом, но и у нас. В них читатель находит опыт мироощущения и веры христианина, глубоко преданного Христу и открытого человечеству, его истории, культуре, его проблемам и страданиям.

Дерево познается по плодам. Для многих сотен людей отец Александр стал человеком, приведшим их ко Христу, приведшим в Церковь. Невозможно сказать, сколько сохранилось семей, готовых развалиться, сколько родилось младенцев, которых хотели убить еще во чреве, сколько людей, решивших покончить счеты с жизнью, осталось жить благодаря вмешательству о. Александра.

Естественно, как вокруг всякой незаурядной личности, вокруг имени отца Александра клубились всевозможные толки и слухи, что он-де экуменист (кстати, почему это плохо?), еретик (?!), агент сионизма и т. д. и т. п. Что на это можно ответить? Я лишь повторю слова одного нашего крупнейшего ученого-филолога, не называя его имени, дабы убеждать читателя не авторитетом, а сутью. "Где были все эти современные критики о. Александра Меня в 50-60-е годы, когда в условиях сталинского режима и хрущевских гонений о. Александр по крупицам собирал книги по философии, истории и богословию, создавая фундамент своей будущей пастырской и литературной работы? - быть может, еще ходили в детский сад или заседали на комсомольских собраниях и пионерских сборах?".

Следует еще вспомнить и о евангельских словах: "Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо. Ибо так поступали со лжепророками отцы их". Когда встречаешься с такими православными, которые последними словами ругают не только о. Александра Меня, но и все другие христианские исповедания, а также православных, не разделяющих их ненависти к евреям, католикам и протестантам, то поражаешься человеческой способности даже из религии самой чистой и возвышенной любви ко всем людям создать идеологию исключительного, монопольного права на обладание истиной и лютой ненависти ко всем, думающим иначе. Христианство таких людей больше всего похоже на бронированный дзот: самоутвердившись в нем, его обладатели с чекистской зоркостью всматриваются в окружающих и, чуть что, открывают огонь, особенно по тем, кто тоже любит Христа и верит в Него, но не находит для себя возможным присоединиться к сидящим в дзоте, поскольку видит в христианстве не разделяющие барьеры, а Божью любовь, которая хочет, чтобы все спаслись и пришли к познанию истины.

Конечно, могут сразу напомнить слова Христа о том, что Он принес "не мир, но меч". Но ведь Иисус говорил о невозможности соединения веры и неверия в Него, как в Того, Кого "Бог освятил и послал в мир", а не о разделении между теми, кто по-разному осеняют себя крестным знамением, или распятие изображают не с четырьмя гвоздями, а только с тремя, или полностью принимают лишь христианские ценности первых трех веков истории Церкви - Священное Писание в полном его объеме, не заменяя его богословием последующих столетий. С этими различиями можно не соглашаться, не принимать их для себя, но нельзя, чтобы они заслоняли собою главное - единство веры в Иисуса Христа как единородного Отцу, во плоти пришедшего Спасителя мира, - а в этом едины все - и православные, и католики, и протестанты.

Отец Александр вынес свою веру и свою церковность не из современных модных увлечений христианством как повода для самоутверждения и национального чванства, а из катакомбной Церкви 30-40-х годов, в труднейших условиях хранившей традиции культурного и глубоко духовного русского Православия начала XX в. Его наставниками в юности были те, кто, в свою очередь, приняли духовную эстафету от таких людей, как отец Павел Флоренский, отец Алексей Мечев, отец Серафим Батюков, жизнью и смертью засвидетельствовавших верность Христу и Православной Церкви.

Уточнения

Разумеется, избранная нами схема - "центр", "правые" и "левые" - как и всегда, всего лишь схема, в которую часто не укладываются реальные люди. Нередко бывает, что священник, вполне принадлежащий к тому, что мы называли "бытовым христианством", вдруг проявляет себя очень живо и глубоко. Или священник, вроде бы всегда казавшийся самодовольным фарисеем, вдруг говорит: "Какие мы верующие? Что сказано про уверовавших? "Именем Моим будут изгонять бесов... возложат руки на больных, и они будут здоровы..." Можете вы исцелить кого-нибудь?!" Тот же священник, всегда оказывавший предпочтение скорее Преданию, чем Писанию, будучи тяжело болен, обратился к прихожанам с письмом, которое зачитал его коллега и которое было его последним словом к пастве. В этом письме он, в частности, призывал: "А самое главное - ежедневно читайте Евангелие, хотя бы по одной главе в день. В нем все!" Поистине, думал я, слушая эту его последнюю проповедь, "кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?" Всякий человек всегда в принципе остается "открытой системой", могущей пробудиться к полнокровной подлинной жизни.

И еще. Есть люди, которые вообще не укладываются ни в какие схемы, которых Бог особо касается Своей благодатью. Так, служил невдалеке от латышского городка Елгавы светлой памяти старец архимандрит Таврион. Даже литургию он три раза прерывал проповедями. Помню, как он выходил на амвон после великого входа, жестом останавливал певчих и говорил слово.

"Вот сейчас мы с вами будем с Самим Господом, среди Его учеников, на Тайной Вечере, Сам Господь будет с нами. И о чем мы вспомним? Кого помянем в молитве пред лицом Господа? Мы помянем всех тех, кто был близок и дорог для нас в нашей жизни. Кто невинно пострадал, погиб вдали от родного дома. Я вот вспоминаю сейчас одного человека, который умирал рядом со мной в бараке, в лагере (прямо так и говорил! - А. Б.). Поднялся он из последних сил и просил меня: "Батюшка, помолись обо мне, не забудь!" Как же я о нем не вспомню? Как забуду других - замерзших, расстрелянных? Нет, всех мы сегодня помянем перед нашим Господом". (Все это произносилось задолго до перестройки).

И служба сразу вырывалась за пределы маленькой церквушки. Страдания Христа соединялись со страданиями всех, кого мы знали или о ком только слышали. Все мы сейчас соединялись в одно перед престолом Господним силою любви старенького, сухонького монаха, любви ко Христу, любви к людям. И от этой стоящей перед нашими глазами любви теплели и сердца людей, приехавших сюда из самых разных мест нашей огромной страны.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЕЛИГИЯ И ВЕРА

"Разумеешь ли, что читаешь?"

Несмотря на то, что слова "церковь" и "бабушки" в минувшие десятилетия крепко соединились друг с другом, едва ли кто будет всерьез утверждать, что христианская Церковь должна быть ориентирована исключительно на лиц пожилого возраста. Иисус пришел для того, чтобы люди "имели жизнь и жизнь с избытком". И хотя, разумеется, полноту жизни можно вдруг открыть для себя в любом возрасте, все же, чем раньше это происходит, тем полнее реализует себя человек в жизни. Здесь небезынтересно напомнить о том, что в середине IV в., когда государственная Церковь делала еще свои первые шаги, а основная масса общества жила еще языческим мироощущением, был распространен обычай креститься как можно позже, чуть ли не на смертном одре, чтобы перейти в другой мир очистившимся и не успевшим еще нагрешить в этом (поскольку было твердо усвоено, что крещение омывает все грехи). Иоанн Златоуст так же, как и Василий Великий, энергично предостерегал против такого обычая ввиду опасности бессознательного состояния:

Если готовящийся принять таинство не узнает

присутствующих, не слышит их голоса, не может

произнести тех слов, посредством которых он должен

вступить в блаженный завет с общим нам всем Владыкой,

но лежит как безжизненное дерево или камень, нисколько

не отличаясь от мертвого, то какая польза от принятия

таинства в таком бесчувствии?

(Иоанн Златоуст, "Творения", т. II, с. 251, 1896)

Выше уже говорилось о том, что положение, при котором наша православная паства на 90 процентов состояла из пожилых и старых женщин, едва ли можно назвать нормальным. Что-то здесь было не так. Но что же именно?

Следует обратить внимание на то, что пожилые женщины по своей психологии и сложившейся судьбе более всего склонны принимать преподаваемое им христианство "как есть". Вопросов задается весьма мало, а те, которые и возникают, как правило, не слишком глубокого свойства: "а когда в этом году Пасха или родительская?"; "можно ли в такой-то день есть рыбу?"; "можно ли помянуть усопшего не в самый 40-й день, а накануне, так как это будет выходной?" и т. п. Коренное отличие всего нашего остального населения состоит именно в том, что их вопросы существеннее и глубже. Для всех этих людей значительное место в жизни все-таки занимает СМЫСЛ того, что им приходится делать, хотя бы минимальный.

Следовательно, задача нашей Церкви в первую очередь давать НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ. Надо отметить, что с самых первых шагов христианство распространялось именно через наставление в вере и молитву о желающих вступить в Завет с Иисусом Христом. Самая древняя книга, которая рассказывает нам об этом, - Деяния Святых апостолов - содержит многочисленные тому примеры. Первая проповедь апостола Петра в Иерусалиме в день Пятидесятницы содержала именно доказательство, что "Бог соделал Господом и Христом сего Иисуса, Которого вы распяли". Разумеется, это было не просто логическое рассуждение, а свидетельство веры, излагаемое "в духе и силе".

Это была проповедь, в которой объяснялось, Кто же был Иисус и почему ученики уверовали в Него как в Мессию. Апостол Филипп, обративший к вере в Иисуса эфиопского вельможу, также разъяснял ему, в чем состоит вера учеников Иисуса:

Филипп подошел и, услышав, что он читает пророка

Исаию, сказал: РАЗУМЕЕШЬ ЛИ, ЧТО ЧИТАЕШЬ?

Он сказал: как могу разуметь,

если кто не НАСТАВИТ меня?..

Филипп отверз уста свои и, начав от сего писания,

благовествовал ему об Иисусе.

Обратившийся ко Христу апостол Павел с первых же дней "приводил в замешательство иудеев, живших в Дамаске, доказывая, что сей есть Христос". Подобных мест из книги Деяний можно было бы привести еще немало, но, чтобы не утомлять читателя, ограничусь этими.

Стоит, вероятно, упомянуть и о том, что во II-III вв. при христианских общинах всегда имелись своего рода школы, в которых желающие принять крещение готовились к нему, часто не один год, хотя христиане были нередко гонимы за свою веру, которая была официально запрещена вплоть до 313 г.

В нашей стране, как мы знаем, христианство не было запрещено, хотя и ограничивалось "свободой отправления культа", с одной стороны, и "свободой антирелигиозной пропаганды" - с другой. Следовательно, официально всем желающим быть христианами был оставлен только культ, то есть церковное богослужение. Впрочем, та безболезненность и готовность, с какой наша Церковь отказалась от права наставлять паству каким-либо иным образом, помимо культа, была вполне традиционна. И до 1917 г. основой и практически единственной формой христианской жизни в России было храмовое богослужение. Гонения, обрушившиеся на Русскую Церковь после, 1917 г., имели, в сущности, политический характер, облеченный в антиклерикальные формы. После установления к началу 30-х годов некоего "конкордата" между новым правительством и Церковью, последняя сохранила то, что представлялось главным и единственно важным, - богослужение.

Наш церковный устав, то есть порядок совершения православного богослужения, сложился в средневековых византийских монастырях (в V-VII вв.), где богослужение было главным, а часто и единственным занятием монахов и имело в виду именно их, людей, ушедших от мира и посвятивших всю свою жизнь молитве и храму.

Человек, приходивший в храм "из грешного мира", должен был смиренно "подтягиваться" к монашескому уровню. Кроме того, все государство было пронизано церковной христианской традицией, и ритм его жизни целиком подчинялся ритму богослужебного церковного круга. Поэтому естественно, что сейчас, в совершенно другой исторической обстановке, этот средневековый ритуал чрезвычайно труден для восприятия вновь пришедшим. Впрочем, труден он и для людей уверовавших, крестившихся и уже много лет посещающих храм. При всей их духовной чуткости и любви к храму обилие архаических и малопонятных элементов в нашем богослужении, особенно, повторяю, во всенощном бдении, по-прежнему остается лишь с трудом переносимым бременем. Не спорю, есть немалое число наших современников, которые, придя к вере уже взрослыми, через 3-4 года вошли в этот ритуал, целиком приняли и полюбили его.

Но надо заметить, что это, во-первых, всегда люди с образованием, которым по их культурному уровню эти усилия оказались возможными, и, во-вторых, принятие всего ритуала всегда сопровождается какой-то неестественной зажатостью и стилизацией себя под некий средневековый стандарт. Здесь не происходит интегрирования церковной культуры, ритуала и, наконец, самого христианства с современностью, а просто имеет место уход от последней, как от тлетворной заразы. Речь, конечно, не идет о приспособлении христианства к нравам нехристианского окружающего мира, а об осознании необходимости преображения этого неоязыческого окружения через активную миссионерскую деятельность всей Церкви, не только духовенства, но и мирян, внутри собственной страны и собственного народа. Оторванное от жизни христианство становится закваской без теста.

Остальные люди, а их среди сознательно пришедших в Церковь большинство, избирают один из двух путей. Либо принимают весь ритуал как нечто неизбежное, что-то безусловно любя в нем, прилепляясь к этому сердцем, живя этим и стараясь соединиться через это со всем нашим верующим народом, терпя все остальное как неизбежный балласт. Либо через какое-то время просто перестают посещать храм, поскольку "неудобоносимые бремена" перевешивают все то, что их привлекает в Церкви и в христианстве. При избрании первого пути, при всем его внешнем благополучии тем не менее остается, как хорошо сказала она женщина, какое-то чувство обиды на Церковь. И это несмотря на то, что уже много лет ходишь в нее, знаешь, что получаешь подлинную духовную поддержку в совместной молитве со всем церковным народом, в исповеди, в причащении, подлинно переживаешь, что "где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду посреди них". И все-таки обида остается: на непонятность и архаичность богослужения, на грубость церковного народа, на слабые проповеди и низкий культурный и духовный уровень духовенства.

Что же касается второго пути - ухода от храмового богослужения, то, конечно, легче всего отмахнуться, что-де "много званых, но мало избранных". Но спросим себя: так ли проповедовал Евангелие Сам Иисус? Была ли его проповедь сложным ритуальным действием, понятным лишь для посвященных? Разумеется, нет. "Придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Этот призыв звучал в самой простой, обыденной обстановке. Люди шли к Иисусу, привлекаемые не пышными одеяниями или сложными и таинственными священнодействиями, а той духовной силой, которая исходила от Него и исцеляла душевные и телесные недуги человеков. Иисус на протяжении 30 лет жил с людьми их каждодневной жизнью, три года ежедневно проповедовал и только один раз совершил евхаристию*. До недавнего времени наши священнослужители ежедневно совершали евхаристию, раз в неделю проповедовали (некоторые) и никогда не жили бок о бок с людьми - их работой, их каждодневной жизнью.

Как раз именно профессионалов - книжников, фарисеев и саддукеев - проповедь Иисуса не устраивала и возмущала: "Что это ваш учитель ест и пьет с мытарями и грешниками?"; "Не от Бога этот человек, раз он не соблюдает субботы!" На что Иисус отвечал: "Я пришел призвать не праведных, но грешников к покаянию... об одном таком грешнике на небесах больше радости, чем о 99 праведниках, не имеющих нужды в покаянии".

Без такой обращенности ко всем дальним и ближним, ко всем ищущим утешения, поддержки, истины, без обращенности ко вновь пришедшим со словом именно о Христе и Его Благой Вести, Евангелии, наша служба - страшно сказать эту правду - порой превращается лишь в пышный, торжественный спектакль и для очень многих становится не поддержкой, облегчающей путь к Богу, а преградой на этом пути. Складывается совершенно парадоксальная ситуация: Церковь, самый смысл существования которой проповедовать всем людям об Иисусе Христе, напоминает о Нем до тех пор, пока человек далек от нее. Когда же человек приблизится, войдет в храм, то внешняя, обрядовая сторона церковной жизни становится барьером, загораживающим Христа от многих ищущих его.

Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об Иисусе Христе, сколько о Самой Себе: проповедовала свой устав, предания, иконы, ритуалы, песнопения и пр. Имеем ли мы в таком случае право утверждать, что с нашей Церковью все в порядке, что кроме того, как сохранить "древлее благочестие", мы больше ни о чем и помышлять не должны? Не даем ли мы в этом случае ожидающим "хлеба жизни", наставления и духовной помощи "камень вместо хлеба"? Не становимся ли мы пастырями, которые пасут самих себя и десяток прибившихся к ним овец, в то время как миллионы их блуждают в горах? Не стоит ли нам повнимательнее прочесть слова, обличающие таких пастырей?

…Так говорит Господь Бог:

Горе пастырям Израилевым,

которые пасли себя самих!

Не стадо ли должны пасти пастыри?

Вы ели тук и волною одевались,

откормленных овец закалали, а стада не пасли.

Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали,

и пораненной не перевязывали,

и угнанной не возвращали, и потерянной не искали...

И рассеялись они без пастыря,

и, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю…

... вот, Я на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их

и не дам им более пасти овец,

и не будут более пастыри пасти самих себя...

(Иез. 34: 2-5, 10)

В самое последнее время стало возможным для священнослужителей посещение больниц, домов престарелых, тюрем. Правда, делают это пока лишь единицы наиболее активных священников. Большинство же предпочитают по-прежнему ограничивать свою деятельность лишь богослужением. Надежда на то, что новое поколение духовенства, нынешние и будущие воспитанники семинарий, будут подбираться и наставляться иначе. Уже сейчас патриарх сделал указание о том, чтобы такого рода деятельность священников расценивалась на приходах как равноценная несению богослужебных обязанностей в храме, однако пока это мало где учитывается, и посещение священником, например, дома престарелых, расценивается коллегами и настоятелями как его личное дело - богослужебная нагрузка при этом остается неизменной. Конечно, сейчас проблема еще и в малом числе духовенства, по сравнению с теми задачами, которые неожиданно открылись перед нашей Церковью. Поэтому сейчас особое внимание обращено на служение мирян и восстановление должностей диаконов и диаконисс (от греч. слова "диакониа" - "служение"). Следовало бы уточнить, что эти должности могут быть работой, за которую исполняющий ее будет получать некоторое вознаграждение, поскольку рассчитывать только на пенсионеров и на энтузиазм людей, совмещающих такую работу с основной, было бы неправильным. Такая деятельность нередко требует отдачи всего времени и всех сил.

Предостережение

Разве катастрофа, пережитая нашей Церковью в связи с падением самодержавия, поддерживающего Ее, не грозное для нас предостережение против всякого стремления видеть церковный идеал в жизни Русской Церкви XIX в. и предшествующих веков, против всякого стремления реставрировать жизнь и быт дореволюционной Церкви? Разве это не призыв к поиску новых путей проповеди Христа? К поиску новой, живой связи Церкви и верующего народа со Христом? К пробуждению? Если бы все было так хорошо в нашей дореволюционной Церкви, как склонны думать многие, то почему же произошло крушение огромной Российской империи, которая, подобно многим империям прошлого, оказалась колоссом на глиняных ногах? Почему вслед за этим последовала жесточайшая братоубийственная война с невероятными зверствами с обеих сторон? Почему произошел такой быстрый и массовый отказ от "веры отцов", так что, несмотря на героические усилия многих тысяч верующих, многие миллионы отвернулись и от Церкви, и от Бога? И все это не в результате "нашествия иноплеменных", а действиями нашего собственного народа, того самого "стада", которое должны были пасти пастыри Русской Православной Церкви. Ведь все и крещены были...

В этом отношении характерен случай, о котором рассказывает В. Ф. Марцинковский. Это было в 18-м году. В. Ф. ехал из Москвы в Тулу с религиозными лекциями. Места в вагоне, естественно, не было, приходилось довольствоваться тамбуром, также забитым солдатами. По дороге, разумеется, разговор про всякие события войны. Один солдат особенно усердствовал в описании своих "подвигов" - грабежей и насилий. В. Ф. не выдержал и, хотя это было довольно опасно, стал увещевать рассказчика: "Как вам не стыдно похваляться всем этим! Разве Евангелие этому учит?" - "А что нам Евангелие? - отвечал нимало не смутившийся солдат. - Мы только яво крышку целовали, а што в ем написано - этого мы не знаем!"

Уместно будет напомнить, что даже такой горячо православный человек, как отец Сергий Булгаков, сразу же после выезда из России в январе 1923 г. писал в дневнике о необходимости присоединения Русской Церкви к Риму. Крушение империи, полная неспособность Церкви противостоять братоубийственной войне, упрямство иерархов, не желавших ничего менять и продолжавших спорить о привилегиях, - все это пошатнуло веру отца Сергия в Православие. Он писал а необычайном душевном богатстве русского народа, о том, что оно нуждается в определенной форме, которую могло бы дать соединение с Римом. Это богатство должно быть поставлено на "камень", "скалу" - Римский Престол апостола Петра. Без этого, как писал о. Сергий, Русское Православие превратится в "этнографическую" Церковь по типу Антиохийской и Александрийской, без всякого влияния на народ.

Позже, не найдя поддержки и сочувствия со стороны эмигрировавших русских иерархов, о. Сергий преодолел католический "соблазн" и стал одним из лидеров Русской Православной Церкви в эмиграции. Вспоминая о "католических колебаниях" отца Сергия, автор совсем не хочет сказать, что они правильны и что именно по этому пути надо идти. Нет, речь идет лишь о той опасности, которую предвидел о. Сергий для Русского Православия, - превращении его в этнографическую экзотику.